Римский медальон - Д'Агата Джузеппе. Страница 41

Закрыв за собой дверь, он выдернул гвоздику из петлички, положил ее на подоконник и, засунув руки в карманы брюк, почти вприпрыжку спустился по лестнице.

Подходя к своей машине, он все еще улыбался. Но, опустившись на сиденье, принялся тереть глаза. Он чувствовал себя усталым. Включив двигатель, он взглянул на приборный щиток, к которому была прикреплена его собственная фотография с надписью: «Не спеши! Думай обо мне!»

Он вспомнил об Англии, о Лондоне и друзьях, которых вновь встретит на родине… Затем почти автоматически развернул машину и, подав сначала назад, нажал на педаль газа.

Пауэл не заметил своей ошибки и вместо крутой дороги, ведущей вниз, свернул чуть левее — на длинную и такую же крутую лестницу, идущую параллельно этой дороге.

На большой скорости, подскакивая на каждой ступеньке, машина понеслась вниз. Пауэл не мог удержать ее. Он попытался затормозить, но педаль тормоза заклинило, и автомобиль перевернулся на бок.

В таком положении машина летела до самого конца лестницы. Огонь вспыхнул мгновенно, и спустя несколько секунд раздался взрыв.

Вечером накануне отъезда Эдвард пригласил Барбару в маленький ресторан неподалеку от площади дель Пополо.

Грустным и тихим был этот прощальный ужин. Неожиданная, страшная и нелепая смерть Пауэла, в которой было больше вопросов, чем ответов, свела на нет хрупкое равновесие, которое установилось у Эдварда во взаимоотношениях с окружающим миром после той последней мартовской ночи. Его запавшие, подчеркнутые синими полукружьями глаза беспокойно вглядывались в людей, проходящих за окнами ресторана. Казалось, он кого-то искал или ждал.

Они с Барбарой говорили о Пауэле. Как странно — этот добродушный жизнелюб оказался, в сущности, совсем одиноким человеком. В Англии семьи у него не осталось. Здесь, в Риме, он вел холостяцкую жизнь. И вот вчера на протестантском кладбище на южной окраине Рима стало одной могилой больше.

После ужина они поднялись на холм Пинчо и долго молча смотрели на закат. Так они прощались. Эдвард с Барбарой и Римом. Барбара с Эдвардом. И оба с непостижимым, еще не до конца понятым ими отрезком своей жизни. Уговорившись встретиться нынешним летом в Лондоне, они расстались.

Возвращаться в гостиницу Эдварду не хотелось. Ему не давало покоя чувство, будто его ждут где-то. Он сел в «ягуар» и через несколько минут уже медленно ехал по набережной в сторону Трастевере. Проезжая по мосту Гарибальди, он бросил взгляд на остров Тиберина: на этом сложившем весла корабле отправилась в свое последнее плавание Оливия.

Он без труда отыскал площадь возле церкви Санта Мария ин Трастевере, где спал глубоким сном после той странной ночи в таверне «У Ангела». Дальше он пошел пешком.

Эдвард шел по тем же улочкам и переулкам, что и при первой ночной прогулке вместе с Лючией, девушкой, которая привела его в другой Рим и навсегда впечатала образ этого другого города в его сердце.

Арки, темные своды, часовенки… тишина и сумрак. Эдвард шел уверенно и спокойно, словно прекрасно знал дорогу.

И он без всякого усилия нашел то, что искал. Или, быть может, то, что он искал, нашло его само.

В какой-то момент он вдруг понял, что стоит перед невысоким старинным домом. Над входом была прибита вывеска: «Таверна „У Ангела“».

Сердце его сильно билось, когда он спускался по лестнице в просторный подвал.

Керосиновые лампы и несколько факелов на стенах освещали помещение. Слуги, хлопотавшие возле очага, сошли, казалось, с гравюры Пинелли. И хозяина Эдвард узнал — того, худого и длинноволосого.

В таверне не было никого, кроме женщины, сидевшей за грубо сколоченным столом спиной ко входу. Светлые распущенные волосы поверх старинной шали…

От радости на глаза Эдварду навернулись слезы. Он поспешил к женщине.

Это была не Лючия. Волосы оказались просто седыми. А платье — обычным, цыганским. Лицо, когда-то, несомненно, красивое, теперь было испещрено морщинами. Однако возраст ее определить было невозможно.

Женщина улыбнулась Эдварду:

— Отчего так смотришь на меня? Садись!

Эдвард медленно опустился против нее на стул.

— Я ищу одну девушку…

— Разве не меня? — Женщина рассмеялась. Смех был легкий, девичий. Эдвард, словно загипнотизированный, не мог отвести от нее глаз.

— Знаешь, кто я?

Эдвард не отвечал. Она тряхнула головой, и легкие седые волосы упали на ее лицо.

— Я — колдунья… Хочешь выпить?

Она поднесла кувшин с вином к стакану, вдруг оказавшемуся перед ним, но Эдвард отказался от угощения, закрыв стакан рукой.

— Зря отказываешься. Вино легкое. Я люблю такое.

— Вы… вы тоже приходите сюда каждый вечер? — Эдвард не знал, как ему говорить с этой странной женщиной.

— Как Лючия?

— Вы знаете ее?

— Здесь все ее знают.

Эдварду казалось, что он снова погружается в атмосферу того, первого вечера.

— Скажите мне что-нибудь о Лючии. Я так долго искал ее.

— Могу рассказать тебе кое-что из ее прошлого. Я же колдунья. Все знаю.

Эдвард кивнул. Женщина опустила глаза. Казалось, она смотрит внутрь себя.

— Лючия была незаконной дочерью одного из князей Анкизи. И у нее был вольнолюбивый, бунтарский характер. Она стала натурщицей художника Марко Тальяферри. А поскольку любила его, то и ушла к нему…

— Продолжайте, прошу вас…

— Тальяферри знал, что он — перевоплощенный Иларио Брандани. Поэтому всю свою короткую жизнь он провел, занимаясь живописью и поисками. Поисками того, что могло бы его спасти.

— А что могло его спасти?

Эдвард уже предчувствовал ответ.

— Знак повеления. Неужели ты еще не понял, что является знаком повеления? — Женщина рассмеялась. — А ведь почти с тех пор, как приехал в Рим, все время носишь его с собой.

— Медальон!

Женщина кивнула. Лицо ее сделалось серьезным.

— Брандани закончил медальон тридцать первого марта 1771 года, но не успел воспользоваться его силой, потому что как раз в этот день…

— Какой силой?

— Во власти медальона продлить человеку жизнь, если она слишком коротка, — как о чем-то самом обычном, сказала женщина и продолжала: — Именно в этот день музыкант Витали убил Брандани и украл этот медальон. — Глаза колдуньи потемнели… — И вот, когда Витали почувствовал, что конец его близок, он спрятал медальон.

— И Тальяферри тщетно искал его…

— Да, это так. Он знал, что медальон должен быть где-то рядом с площадью. Он даже нарисовал эту площадь, но не смог отыскать его. Художник скончался в ночь на тридцать первое марта. Сто лет назад.

— А как он умер?

— Его нашли в Тибре. Говорили, будто причиной послужило вино. Вот это вино.

Женщина сделала большой глоток и глубоко вздохнула.

— А… Лючия?

— Лючия? Она покончила с собой в мастерской на виа Маргутта. Но ей разрешено было продолжать поиски медальона. Потом.

— Ей разрешено было… Кем?

В глазах колдуньи отражалось пламя факелов.

— Зачем тебе знать об этом? Ты живешь в мире достоверностей. Ты не переходил за положенную черту. И тебе не дано этого. Лючия хотела отыскать знак повеления, чтобы разорвать проклятую цепь перевоплощений.

— Когда же она нашла его?

— Ты еще не родился тогда, в прошлом веке.

Множество вопросов роилось в голове Эдварда — вопросов, на которые не было ответов.

— Но Анкизи тоже искал медальон… А Лючия… была с ним заодно?

Женщина улыбнулась. У нее оказалась приятная, молодая улыбка.

— Лючия была кровными узами связана с Анкизи. Князь и его друзья пользовались этим, пытаясь через нее установить контакты с потусторонним миром. Но Лючия должна была передать медальон тебе, потому что именно тебе было предназначено найти его.

Эдвард налил себе немного вина. Ему необходимо было что-нибудь выпить.

— Этот медальон… Значит, это благодаря ему я спасся? Но где Лючия? Я обязан ей жизнью… мне бы так хотелось…

— Она не придет, — тихо сказала женщина, опуская голову. — Она никогда больше не придет.