Девять месяцев, или «Комедия женских положений» - Соломатина Татьяна Юрьевна. Страница 7

Позже Софья Константиновна очень удивлялась, как её коллеги, на своей шкуре познавшие все тяготы и лишения интернатуры, могли свысока относиться к следующей буквально по пятам зелёной поросли. Как?! Неужели им самим, побывавшим Васями, Петями и Людочками, приятно унижать других? Разве не помнят они свой собственный страх, свою собственную неловкость, свою собственную неуместность и ненужность? Человеческая память имеет некоторые особенности? Например, мозаичность. Или же особенности человеческой психики вообще таковы: пнуть, если пинали тебя; плюнуть, несмотря на то что не так давно сам утирался; запачкать, потому что сам только что из химчистки и воспоминания о пятнах слишком свежи и болезненны? Соня мысленно, но очень торжественно поклялась на своей свежей тёмно-зелёной трудовой книжке никогда-никогда не вести себя подобным образом, даже если это противоречит кодексу психологии социальных групп. И к её чести, надо заметить, клятве своей по сей день оставалась верна – и к младшим товарищам ни разу ещё неподобающе не относилась.

А тогда, после окончания мытарств официального трудоустройства, начмед отправил Софью Константиновну в обсервационное отделение, справедливо полагая это самое отделение адом. Там она и провела всю интернатуру безо всяких ротаций. Лишь изредка, на периоды закрытия родильного дома «на помывку», отправляясь в женскую консультацию или в гинекологическое отделение больницы скорой помощи нашего (или, быть может, вашего) города. Интернов было положено переводить из отделения в отделение, и потому её сокурсники тусовались то в послеродовом, то в патологии, то в родильно-операционном блоке. Соня же напоминать о себе начмеду лишний раз не имела ни малейшего желания. Тем более в обсервации было всё то же самое – и родильно-операционный блок, и послеродовое, и патология. Всё то же самое плюс ещё куда более сложные и интересные случаи, манипуляции и операции. Не всегда щадящие психику врача, не всегда, увы, изгоняющиеся из хранилищ памяти и частенько оседающие крохотными по масштабам вселенной, но весьма заметными для такой предметной дисциплины, как гистология, рубчиками на собственном миокарде.

Она не напоминала, но Павел Петрович о ней и не забывал. При каждом удобном случае понося интерна Заруцкую на пятиминутках и в кулуарах, на клинических разборах и в кабинете главного врача, в горздраве и в частных беседах. Что совершенно неожиданно оказало эффект, диаметрально противоположный ожидаемому. Интерна тогда ещё первого года Соню никто из младшего и среднего персонала не называл по имени, а лишь Софьей Константиновной (минус подчёркнуто-презрительная ироничность заместителя главного врача по лечебной работе при произношении Сониного отчества). Её назначения в историях котировались наряду с назначениями лечащих врачей со стажем и категориями, и ни у кого и в мыслях не возникало уточнить, подвергнуть сомнению или оспорить. Толковая девка, чего уж там, начмед только о ней и говорит.

Спустя всего лишь полгода Софья Константиновна самостоятельно вела две палаты, а через год дежурила с правом принятия не особо ответственных решений. Заведующий отделением спокойно ставил её в график, списывая деньги на кого-то из врачей-ординаторов. Тут ключевую роль сыграла, конечно, не неприязнь начмеда, а собственная Софьина любовь к учению, к специальности, трудолюбие и так далее, и так далее. Но поскольку поношения удостаивались, как правило, только уже состоявшиеся клиницисты, Заруцкую (от чьего врачебного звания гораздо ранее положенного срока отвалилось дополнение «интерн») и стали считать таковой как в стенах данного лечебного учреждения, так и за их пределами. Кто не работает, того не за что прорабатывать. Sic!

Пару раз за долгие три года интернатуры начмед ставил вопрос о её увольнении. И главному врачу приходилось напоминать своему заместителю, что уволить интерна нельзя. Никак нельзя. Потому что никакой юридической ответственности интерн за послеродовый эндометрит не несёт. Что? Роды принимала? А в журнале записана фамилия заведующего. Что? Его в этот момент и на работе-то не было? Так это уже ваш косяк, уважаемый Павел Петрович. Может быть, вас уволим для начала? А не ошибается только тот, кто ничего не делает, с этой истиной вы, полагаю, знакомы, господин Романец?! Так что вы наладьте как следует лечебную работу на вверенной вам территории и отцепитесь уже от «всего лишь интерна» Заруцкой! А я на очередной конгресс полетел. Всех целую в сапрофитную микрофлору. Паразитам же, Павел Петрович, не место в лечебном учреждении, вот вы с ними и боритесь, а не с талантливым подрастающим поколением.

Так что такое отношение начмеда было Софье скорее на руку, хотя поведенческих ситуационных проблем добавляло. Но наличие маленького диктатора – счастье для воспитания духа, как известно. Соня вынуждена была быть лучше всех, просто чтобы не давать лишних поводов для укусов. Она никогда не опаздывала и не отпрашивалась. Никто и никогда не мог застать её в родзале экипированной не по форме. Заруцкая писала самые идеальные истории родов и самым безукоризненным образом (и в срок!) заполняла статистические талоны. Протокол операции она строчила разборчивым почерком, едва размывшись, и вслед за этим – без перекуров и перекусов! – тут же переносила дубль протокола в операционный журнал. Шифр заболеваний и состояний в полном соответствии с Международной Классификацией Болезней очередного пересмотра был ей известен наизусть. Она помнила все номера телефонов специалистов-смежников, станций переливания крови, резервных доноров, а также психиатров, ЛОР-врачей, домов ребёнка, Центра ВИЧ/СПИД, юристов, плотников, сантехников, и тэдэ, и тэпэ.

Хотите стать непогрешимым? Заведите себе достойного личного врага. Превосходящий тебя противник куда полезнее слабенького союзника. Если споткнёшься и упадёшь – он добьёт. Потому изучи все шероховатости пути – и ты его превзойдёшь.

О том, чтобы превзойти Павла Петровича, речи для Софьи Константиновны, конечно же, и быть и не могло. Во всяком случае пока, с ходу. Так что последнее предложение предыдущего абзаца – скорее общая теория, а не частная практика, но кому ещё это вредило?

В общем, закончив интернатуру, Софья Константиновна так и осталась в обсервационном отделении. Врачом-ординатором. Это было ожидаемо всеми – от главного врача и заведующего до самой затрапезной санитарки, но неожиданно для начмеда. Чего он только не говорил и что только не пытался сделать. Пытался-пытался, а действительно сделать смог одно-единственное: настоять на переводе врача-ординатора обсервационного отделения Заруцкой Софьи Константиновны во врачи-дежуранты родильно-операционного блока того же отделения. Чтобы пореже, а не каждый день видеть «эту спесивую тварь».

Никакой тварью, и уж тем более спесивой, Соня не была. А то, что однажды отвесила на чьих-то именинах подвыпившему Пал Петровичу звонкую оплеуху, тут же заалевшую отпечатком её ладони седьмого размера, так сам виноват. Нечего было её за грудь щипать. «Во всяком случае – не при всех! – хохотал в начмеда главный врач. – Скажи спасибо, что у нас не Европа и не Америка, а то бы уже повестку получил за сексуальное домогательство. А тут – подумаешь?! – пощёчина. За дело огрёб. Дёшево, сердито и безо всяких возмещений морального ущерба».

А Софья Константиновна была даже рада переводу в дежуранты. Восемь суток в месяц на её законную ставку (согласованную с главным и у него же подписанную, в условиях тотального дефицита ставок и тотального же дефицита ответственных и талантливых кадров) – после де-факто бессменных дней и ночей трёхгодичной интернатуры и года уже де-юре самостоятельной работы были для неё чуть ли не отпуском. К тому же – прилично для молодого врача оплачиваемым. Нет-нет, зарплата врача, не имущего никакой категории, была ничтожно мала. Как, впрочем, и жалованье вполне себе квалифицированных, сертифицированных и остепенённых. Но тем не менее утром пришёл, следующим утром ушёл. Ну, пусть не утром, а днём. Ну, ладно-ладно, не днём, а вечером. Поздним. Переходящим в раннее утро следующего дня. Так и специальность Соня по любви выбирала, а не по протекции. И видит бог, как ей было сложно получить это акушерство и гинекологию! Но она получила и училась, училась и училась, как завещал великий Амбодик, Додерляйн и прочие. Так что и ночь-полночь были ей не в тягость, и даже вечный Павел Петрович, отравлявший существование постоянной скандальностью и выискиванием блох конкретно в Софьиной шкуре, не особо напрягал. Иногда она даже приходила к выводу, что ей стоит сказать ему спасибо. И даже большое. За склочный характер, за вредность, за отвратительно предвзятое отношение и за то, что в последние годы он звонил на пост родильного зала и глухо сипел в трубку: