Проклятье Победителя (ЛП) - Руткоски Мари. Страница 6

Он сосредоточил свой взгляд на управляющем, взбиравшемся вверх по холму. Пост управляющего имением, как и пост экономки, были одними из немногих из всей прислуги, которые считались слишком важными, чтобы назначать на них геранцев. Раб предположил, что управляющему хорошо платили. Определенно, одет он был богато: в позолоченные ткани, которые нравились валорианцам. Редкие светлые волосы мужчины развивались на ветру. Когда он приблизился, раб услышал бормотание на валорианском и понял, что раздражение мужчины направлено именно на него.

— Ты, — с сильным акцентом сказал ему управляющий по-герански. — Здесь ты есть, лентяй-бездельник.

Раб помнил имя мужчины — Гарман, — но не стал использовать его. Он никак не ответил, просто позволил Гарману изливать свою злость. Его забавляло, как мужчина издевался над чуждым ему языком. Акцент управляющего был смешон, грамматика — того хуже. Единственным его достижением был богатый словарь оскорблений.

— Ты идти. — Гарман взмахнул рукой, приказывая, чтобы невольник следовал за ним.

Раб быстро понял, что его ведут в кузню.

Снаружи ждала еще одна геранка. Раб узнал ее, хоть видел только во время еды и после вечернего звона. Ее звали Лира, и она работала в доме. Симпатичная девушка была моложе его, возможно, слишком молода, чтобы помнить войну.

Гарман начал говорить с ней по-валориански. Раб терпеливо дожидался, пока она переводила.

— Леди Кестрел нельзя беспокоить по поводу того, куда определить тебя, поэтому я… — она вспыхнула, — то есть он, — кивнула она на Гармана, — решил дать тебе работу. Обычно стража генерала сама заботится о своем оружии, а для ковки нового нанимают валорианского кузнеца из города.

Раб кивнул. Существовали серьезные причины, по которым валорианцы редко обучали геранских невольников кузнечному делу. Чтобы понять их, стоило лишь оглядеться в кузне. Любой сразу же заметит тяжелые инструменты и представит, какой силой нужно обладать, чтобы управляться с ними.

— Теперь этим будешь заниматься ты, — продолжили Лира, — если продемонстрируешь достаточные навыки.

Гарман принял последовавшее молчание за ожидание его дальнейших слов. Лира перевела:

— Сегодня ты будешь делать подковы.

— Подковы?

Это было слишком просто.

Лира сочувственно улыбнулась ему. Когда она заговорила, тон голоса был ее собственным, а не чопорным, повторяющим слова Гармана:

— Это проверка. До заката ты должен сделать столько подков, сколько сможешь. Ты умеешь подковывать лошадей?

— Да.

Лира, казалось, огорчилась за него. Она передала его слова управляющему, который сказал:

— Тогда этим он займется завтра. Нужно подковать каждую лошадь в конюшне. — Он фыркнул. — Посмотрим, как это животное справится с теми.

До войны валорианцы восхищались геранцами и даже завидовали — да, завидовали, — им. Теперь же, казалось, эти чары развеялись или были заменены другими. Рабу было сложно в это поверить. Каким-то образом, возможными стали обращения вроде «животного». Каким-то образом, так стали называть его. Это открытие он сделал десять лет назад, но все равно каждый день изумлялся заново. Повторение должно было притупить боль. Вместо этого рана постоянно снова начинала кровоточить. От подавляемой ярости во рту стало кисло.

Вежливое отрепетированное выражение на лице Лиры не дрогнуло. Она указала на корзину с углем, растопочный материал и кучи необработанного или уже использованного железа. Управляющий положил на наковальню коробочку со спичками. А затем он вместе с девушкой ушел.

Раб огляделся, раздумывая, стоит ли ему пройти эту проверку или провалить ее.

Он вздохнул и разжег огонь.

*

Вольное время закончилось. В свой первый день в кузне раб произвел более пятидесяти подков — достаточно, чтобы показаться умелым и преданным делу, но не слишком много, чтобы привлечь внимание. На следующий день он подковал всех лошадей, даже тех, чьи подковы были новыми. Конюх предупредил, что с некоторыми лошадьми, особенно с жеребцами генерала, может быть сложно работать, но раб справился без трудностей. Тем не менее он позаботился, чтобы эта работа заняла у него весь день. Ему нравилось прислушиваться к тихому фырканью лошадей и ощущать их нежное теплое дыхание. Кроме того, конюшни были подходящим местом, чтобы услышать новости, — или могли бы быть, если бы солдаты пришли тренировать лошадей.

Или появилась бы девчонка.

Раба посчитали хорошей покупкой. «У леди Кестрел ясный взгляд», — неохотно сказал Гарман, и рабу поручили поправить несколько мечей, а также выковать новые.

Каждый раз, когда раб шел в сумерках от кузни к помещениям для невольников, вилла светилась. Рабам полагалось в это время спать, но беспокойные валорианцы еще долго не ложились. Они умели довольствоваться весьма короткими часами сна — шестью и менее, если необходимо. Это было одно из тех умений, что помогли им во время войны.

Раб первым растянулся на своем убогом ложе. Каждую ночь он старался обдумывать дневные события и выделять из них полезную информацию, но сейчас часы его бодрствования были полностью заполнены тяжелой работой.

Он устало закрыл глаза, размышляя, не были ли те два дня идиллии излишним искушением. Они позволили ему забыть, кто он. Шутили шутки с его сознанием.

Иногда на границе сна и яви ему казалось, что он слышит музыку. 

Глава 5

Кестрел считала свой дом обиталищем эха: в большей части комнат, хоть и красивых, никто не жил. На прилегающих землях тоже было спокойно, звуки раздавались лишь приглушенные: скрип мотыги в саду, легкий стук лошадиных копыт по расположенному в стороне от дома пастбищу, вздохи деревьев. Обычно Кестрел наслаждалась тем, как простор и тишина оживляли ее органы чувств.

Но последнее время ей не было дома покоя. Она пыталась погрузиться в музыку, но поняла, что играет сейчас только сложные композиции, ноты которых почти сливались вместе, заставляя ее пальцы безостановочно порхать по клавишам. После занятий она чувствовала изнеможение. Ноющая боль была несильной и присутствовала только в отдельных местах — в запястьях и пояснице, — но в минуты, проведенные без музыки, она не могла игнорировать эти неудобства. Каждое утро Кестрел клялась себе, что не будет так усердствовать за роялем. Но на закате, после долгих часов подавленности и ощущения, будто она от чего-то скрывается в своем доме, Кестрел снова сплетала из музыки что-нибудь изнурительное.

Однажды в полдень, через восемь дней после торгов, прибыла записка от Джесс. Кестрел нетерпеливо развернула ее, радуясь возможности отвлечься. Джесс своим обычным почерком с завитушками короткими живыми предложениями спрашивала, почему Кестрел прячется от нее. Не нанесет ли она сегодня Джесс визит? Требуется совет Кестрел по поводу того, что надеть на пикник леди Фарис. Джесс добавила постскриптум, буквы которого были мельче, а почерк — менее разборчивым и более торопливым. Это означало, что она не могла воспротивиться желанию обронить прозрачный намек, но в то же время беспокоилась, что это вызовет у Кестрел раздражение: «Между прочим, мой брат спрашивал о тебе».

Кестрел потянулась за сапогами для верховой езды.

Проходя через свои апартаменты, она заметила отблеск в окне домика с соломенной крышей, что стоял у сада.

Кестрел помедлила, постукивая по бедру кожаными сапогами, которые держала в руках. Домик находился недалеко от помещений рабов, маячащих на грани видимости из окна. Девушка почувствовала укол неловкости.

Разумеется, она ощущала себя неловко. Кестрел отвела взгляд от помещений рабов и сосредоточилась на домике Инэй. Она уже несколько дней не навещала свою старушку-няню. Неудивительно, что вид из окна встревожил ее, ведь оно выходило на милый маленький домик, построенный Кестрел для женщины, что вырастила ее. Хорошо, она зайдет к Инэй по пути в конюшни.

К тому времени, как она закончила шнуровать сапоги и спустилась вниз, управляющий уже поведал посредством почти мгновенно разносящихся по имению слухов, что Кестрел уходит. Гарман поджидал ее у двери гостиной.