Апогей (СИ) - "Мари Явь". Страница 39

— Устала?! Да ты же ни черта не делала! — Возмущается Крис, но брат что-то говорит ей… они спорят какое-то время, и в итоге девушка уходит.

— Малыш, что с тобой? Расскажи мне.

Наверное, не окажись Кнут таким подонком, слепо исполняющим приказы своего наставника, и он действительно мог бы стать моей семьей. Потому что подобные слова я слышала только от своей мамы и иногда, в более скупом на чувства варианте, от отца. Осознание собственного теперь уже абсолютного одиночества в прошлом заставило бы меня биться в истерике. Сейчас же душа моя выскоблена и пуста как этот потолок. Я устала.

— Знаю! Это ублюдок Молчун тебя обидел, так? — Наконец «догадывается» Кнут, пытаясь заглянуть в мои глаза. — Только скажи, и я ему так надеру задницу, что он будет с этих самых пор пылинки с тебя сдувать. Бесчувственный сукин…

Господин Аман даже не знал о гибели моей семьи. Он держал свое слово и не трогал людей, не только чистокровных. На Захарию же этот договор, как на человека, не распространялся. Если кто-то мешал ему, он просто убирал его с дороги, и не видел в этом проблемы.

— А я-то думал, что ты сможешь… ну да ладно, я передам Захарии, что ты плохо себя чувствуешь. — Кнут тяжело вздыхает, убирая волосы с моего лба. — Я знаю, Мейа, как тебе сейчас тяжело. Ты тоскуешь…

Мой взгляд уходит с белого квадрата потолка на лицо парня.

— Захария хотел меня видеть?

— Да… — Он несколько озадачен моим вкрадчивым тоном. — Тц, ладно… я проболтался, ясно? Рассказал ему про вас с Молчуном. Потому он хочет тебя увидеть. Перетереть это сначала с тобой, а потом с ним. Прости ладно? — И он складывает руки в молитвенном жесте.

Я улыбаюсь, хотя и думала, что уже разучилась выполнять столь сложный трюк.

— Ничего. Рано или поздно он все равно бы узнал. — Видимо, лгать — это у нас семейное.

— Вот и я так подумал… — Кнут недоуменно следит за тем, как я встаю. — А ты…

— Кажется, насчет этого я готова поговорить с ним. Это важно.

— Молчун — счастливый сукин сын. — Бормочет Кнут, вставая следом. — Я тебя провожу…

— Нет, не нужно. — Торопливо останавливаю я его. — Это… ну… это личное. Мне нужно немного… поразмыслить надо всем этим… знаешь, я немного растеряна и волнуюсь. Мне необходимо побыть одной.

— Блин, я понял. — Вздыхает брат, запуская пятерню в свои волосы. — Но ты все мне расскажешь, идет?

— От начала до конца. — Обещаю я, веря, что не попаду в ад за эту ложь: все же я просто плачу той же монетой.

Хотя к черту ложь. Я собралась сделать кое-что обеспечивающее мне прямую дорогу в преисподнюю.

До апартаментов Захарии путь не близкий, и я боюсь времени, которое отделяет меня до греха, на который я решилась. Боюсь передумать. Боюсь сорваться. Боюсь дать слабину. Все кажется таким простым, когда я думаю об этом, но я знаю, что на деле мне придется нелегко.

Мысль об убийстве засела в моей голове… так часто я думала о мести, но так и не смогла зажечь в своем сердце необходимый огонь решимости, ненависти, желания чужой смерти. Я и сейчас не уверена, что обрела эти необходимые законнику «качества», но теперь меня наполняет странная уверенность, что я поступаю правильно.

Детально представляю каждое свое действие по прибытию на место. Понимаю, что до сих пор боюсь причинять боль кому бы то ни было. Было бы куда легче, если бы я могла устранить человека, просто стерев его имя в черном списке собственного изготовления. Раз и нет, минуя стадию лицезрения чужой боли, крови, криков, агонии.

Когда я подхожу к двери, понимаю, что не продумала эту деталь: стучаться и попытаться уладить вопрос по-тихому или ворваться и сделать все грязно, подняв всех на уши.

Боже, с каких пор я стала рассуждать как киллер?

Стучусь, дожидаясь ответа.

— Входи, Мейа. — Доноситься из-за двери радушно. Именно таким тоном волк, притворившийся бабулей, зазывал к себе Красную Шапочку.

Моя рука трясется, когда я поворачиваю ручку двери и толкаю ее. Поборов страх нахожу взглядом Захарию и уговариваю себя мысленно вести себя естественно. Пока что я хочу просто услышать, что он мне скажет, а уже потом кое-что сказать ему самой.

— Боже мой! — Неожиданно восклицает старик, и я напрягаюсь еще сильнее, когда он, объехав журнальный столик, приближается ко мне. — Вот оно! Наконец-то, Мейа! Наконец-то я увидел в этих глазах огонь благородной ненависти!

Кажется, он еще не понял, что именно зажгло этот огонь. Я, превозмогая боль, смотрю на этого улыбчивого ублюдка, который жестом предлагает мне пройти. Мне кажется, что каждое мое движение выдает мои замыслы, но старик как будто не замечает этого.

— Так, моя дорогая, проходи, пожалуйста, проходи. — Он ведет себя так, как если бы был моим дедом. Все называют меня наследницей его крови, думаю, это то же самое, что и дед. — Разговор будет долгим и серьезным, так что я сразу предложу тебе чай… или ты предпочитаешь кофе?

— Не люблю кофе. — Говорю я осипшим голосом. Претворяться перед Кнутом было гораздо проще, чем перед Захарией.

Мысль о том, что именно он отдал приказ об убийстве, не дает мне покоя. Удивительно, что старик заметил мою ненависть прежде меня самой. Теперь, смотря на него долго и пристально, я тоже начинаю понимать, как сильно ненавижу этого циничного, эгоистичного фанатика.

— А знаешь, что? Выпьем-ка мы с тобой вина! У нас ведь есть отличный повод. — Заявляет Захария. Я, дрожа от напряжения, пытаюсь себя успокоить, потому рассматриваю его светлый твидовый костюм с большими пуговицами на пиджаке. — У меня в соседней комнате есть одна бутылка. Я хранил ее для особого случая, думаю сейчас самое время.

— Я принесу. — Слова опережают мысли. Мозг еще не проанализировал сказанное, а я уже иду в смежную комнату, оказываясь в рабочем кабинете Захарии. — Где у вас фужеры?

Он что-то говорит, но я не слушаю, лихорадочно осматривая кабинет в поисках оружия. Открываю дверцы шкафов, подхожу к рабочему столу, начинаю быстро выдвигать ящики. В последнем, под кипой бумаг лежит небольшой пистолет. Еще никогда в жизни я не держала в руках эту дьявольскую штуку. Знание его устройства и принцип действия не облегчают задачу. Боже, прости меня, но я правда решила сделать это. Даже больше, с каждой секундой я понимаю, что хочу сделать это. Хочу увидеть страх в глазах этого человека, услышать его мольбы… Хочу выдавить из него по капле все то, что испытали перед смертью мои близкие.

Меня это неприятно удивляет: за какие-то несколько минут я стала кровожаднее всех законников вместе взятых.

— Ну так что там? Нашла? — В комнату въезжает на своей каталке Захария, и я едва успеваю затолкать пистолет за пояс брюк, прикрывая его рубашкой.

— Прости, я просто… увидела фотографию. — Говорю я, натыкаясь взглядом на черно-белое фото в рамке. Там запечатлен он, такой же бородатый и морщинистый, в компании множества людей. Ни одно лицо не кажется мне знакомым. — Она выглядит такой старой…

Я спотыкаюсь, поднимая глаза на старика. Спросить, какого она года? И жив ли кто-нибудь из этих людей, помимо него?

— Да. Давно это было. — Усмехается в свою бороду наставник, подъезжая к серванту. — Вот она, родимая. А бокалы вон там… вверху, я бы и не достал… отлично.

Держа фужеры, я выхожу вслед за Захарией, думая над тем, какого черта тут происходит. Он же не мой дедушка, так? Вероятно, нас разделяют даже не два и не три поколения. Но как…

Шок от осознания еще одной правды, так тщательно от меня скрываемой, сбивает с толку. На мгновение я даже забываю о пистолете и намерениях, которые припрятала с такой же «тщательностью», с какой и оружие. Боже, мне кажется, что он уже обо всем догадался.

Мои руки дрожат, когда я ставлю фужеры на журнальный столик. Пытаюсь оправдать такое поведение волнением перед «серьезным» разговором. Думаю, мне это удается, потому что старик понимающе улыбается и открывает бутылку.

— Ну давай! — Мы чокаемся, я по привычке бормочу «чин-чин». — Отличное вино!

Я с ним не согласна: подавляя рвотный рефлекс, глотаю этот уксус. Похоже, бутыль стояла там не один десяток лет.