Дочь Лебедя - Бак Джоанна. Страница 22

— Он работает у нас всего два дня. — Я рассказала им, что собой представляет Делаборд, о Люке и их ссоре. Им было интересно. Об Андре мне так хотелось сказать, что он гадкий маленький извращенец, но я промолчала.

— Он — ничего, — заметила я, потом мне пришлось расшифровать свое определение. — У него, кажется, есть вкус, он хорошо двигается, он может быть упорным и никогда не отказывается работать, как это случалось с Люком. Я рассказывала им обо всем, я все говорила, говорила, но думала только о Феликсе. Он должен был позвонить мне. Может, позвонит попозже. Я знала, что он это сделает. Он просто должен!

— Мы его знаем через Алексиса, — сказал отец. — Он какое-то время был с ним в связи. Мне кажется, что Андре хотел стать художником…

— Но для этого совершенно необходим талант, — уточнил Мишель. — Кажется, он был сильно привязан к Алексису, и когда тот поменял его на…

Вмешался отец:

— Заткнись! — Он грохнул стаканом об стол.

Он обычно никогда не употреблял подобных выражений. Я затаила дыхание.

Мишель и отец уставились друг на друга — два зверя перед началом битвы.

— Андре действительно очень способный, — сказала я невыразительным голосом, чтобы только отвлечь их от ссоры.

— Передай ему мои наилучшие пожелания, — сказал Мишель.

Ссора продолжалась, но без слов.

— Итак, — сказал вымученно отец, он старался взять себя в руки. — Какие у тебя планы?

— Мне придется пораньше лечь спать, мне вставать в шесть.

Мишель засмеялся:

— Ничего себе планы!

И снова они уставились друг на друга, глаза в глаза.

— Мне действительно пора идти, — сказала я. — Все было так хорошо.

— Мы можем провести вместе Пасху, — предложил отец. — Я договорюсь с Алексисом. Мы можем поехать в Венецию.

Я посмотрела на часы, мне нужно было вернуться домой, даже здесь я представляла, как звонит мой телефон.

— Тебя ждет твой друг? — спросил Мишель.

— Нет, моя работа.

— Ну, тогда этот человек — настоящий тиран! Что вы делаете в шесть утра? — съязвил он.

— В семь привозят реквизит, и мне нужно проследить за тем, чтобы все было в порядке.

Отец обнял меня.

— Мы всего лишь пара старых вредных извращенцев, и ты не хочешь еще побыть с нами. Я все понимаю…

— Джекоб, хватит демонстрировать свой мазохизм, — произнес Мишель.

— Я тебя люблю, — шепнула я на ухо отцу. — Но мне правда нужно идти домой. Ты же все понимаешь, правда?

— Да, — прошептал он в ответ. — Я так рад, что ко мне вернулась дочь, что мне все равно, что ты так торопишься домой, чтобы там трахаться с кем-то!

— Это неправда, — ответила я и отодвинулась от него. Потом поцеловала Мишеля.

— Помни о Венеции, мы позвоним тебе завтра, — сказал Мишель.

— У нас впереди еще целых два месяца, — ответила я. — Как можно планировать что-то заранее?

Феликс, думала я по пути домой. Я задвинула занавеси и зажгла еще одну ароматическую палочку и почистила зубы новой зубной пастой, которую активно рекламировали. Потом надела полосатый восточный халат и села на пол, окружив себя томиками антологии английской поэзии. Как-то, будучи в романтическом настроении, я купила себе эти книги и до сих пор их еще не раскрывала.

У меня осталось неприятное впечатление от встречи с отцом и Мишелем. Странное внимание отца, двусмысленности Мишеля и их постоянные немые ссоры.

Я встала и попыталась представить себя в его объятиях, чтобы он как бы присутствовал здесь. Это было испытанием: если он позвонит, если придет, тогда у нас будет… Если нет, то мы останемся просто незнакомцами. Я приложила руку ко рту и попыталась почувствовать форму его губ, подошла к зеркалу, посмотрела на свой рот. Он был хорошей формы, может, не такой идеальный, как его, но тем не менее совсем неплохой. Я сжала губы, потом раскрыла рот. Свет над зеркалом позволял правильно накладывать косметику — никаких излишеств. Я вдруг обнаружила, что с короткими волосами я так похожа на отца. Прямой, короткий нос, круглый рот и широко расставленные глаза. У меня были еще не совсем сформировавшиеся черты лица. Я не была некрасивой, но и не стала еще красавицей. Мне казалось, что со временем я стану очень красивой. Каждый день я сравнивала себя с манекенщицами в студии. Но сейчас я искала в своем отражении, в очертаниях своего рта — Феликса, а видела только Джекоба. Весь вечер он глазел на себя в зеркало. Неужели я буду так же смотреть на себя в зеркало, когда стану старой?

Я совсем не была похожа на свою мать, ни одна черта ее лица не повторялась во мне. Я не была француженкой и не была хрупкой. Я пошла в ветвь Эллисов. И зеркало подтверждало это — похожа на отца, Джулию и даже на мою бабку Оливию.

Когда-то, давным-давно, Мишель спросил Оливию: что бы она сделала по-другому, если бы можно было начать жизнь сначала. Она посмотрела на сапфир на своем пальце и ответила:

— Я ничего бы не меняла, но только сделала все гораздо быстрее.

Быстро, я была для нее слишком шустрой. Она не могла действовать быстро, она была верна человеку, которого любила, а он не любил ее, и она все делала медленно. Она вышла замуж совсем молодой. Моего деда звали Лившиц, и у него были деньги. Она изменила фамилию на Эллис и стала тратить наличность. Потом она притормозила, и инерция сделала толстым ее тело, и она даже стала беспомощной. Дед почти не обращал внимания на нее, ему гораздо больше нравились молоденькие стройные девушки, которых он встречал во время своих поездок. Хотя у бабушки был ум, склонный к мщению, но ее тело призывало к спокойствию из-за огромного веса. Бабушка потеряла молодым своего супруга, он умер в 1935 году в поезде, едущем из Чикаго в Нью-Йорк. Он умер от сердечного приступа. В его купе находилась женщина. Оливия — богатая, гордая и жирная, не стала заводить себе другого спутника жизни и стала путешествовать.

Дважды в год она решала, что ей нужно что-то делать с весом. Она надеялась, что к ней снова вернется фигура, если она поедет и поголодает в Европе. Ей казалось, что легче всего сидеть на диете в горных городках Италии. Там с древних времен была целебная вода. Она ездила на равнинные морские курорты Бельгии, где была водотерапия и массаж. Они стоили гораздо дороже, чем та еда, которую ей запрещали есть. Она всюду возила с собой своих детей. Именно летом, когда она старалась потерять несколько фунтов, именно тогда Джекоб обнаружил, что с мальчиками можно прекрасно развлекаться. Ему было четырнадцать… Джекоб однажды признался мне, что если бы его мать не была толстой, он бы стал нормальным мужчиной. Как будто это была ее вина…

Мой отец начал заниматься антиквариатом после того, как потолкался по художественным галереям и Колизею, где происходили необъяснимые вещи между незнакомыми мужчинами. Оливия была счастлива, что ее сын так ценил античную культуру. Джекоб никогда не посещал колледж и не был на войне. Оливия говорила, что он был болезненным, слишком слабым, чтобы его зачислили в армию в восемнадцать, девятнадцать и даже в двадцать лет.

После войны он вновь приехал в Европу с матерью и Джулией и получил именно то обучение, которого так добивался. Эрги обучил его всему. Когда они встретились, Эрги уже платил грабителям могил за выкопанные ими горшки, разные сосуды и серебро. Летом Оливия возила свои двести пятьдесят фунтов веса в Терме ди Монте Бальнеарио. Джулия с Джекобом посещали Рим.

Через несколько лет отец начал в своей квартире продавать броши и слепки с античных голов. Через несколько лет образовалась компания «Джекоб Эллис и К°», расположенная на углу Рю Джэкоб. Длинный фасад, который с годами стал еще длиннее, пока не стал самым крупным магазином на Рю Джекоб. Эрги приезжал из Рима, всегда пустой, и рассказывал моему отцу, какие вещи были спрятаны у него дома. Он никогда не привозил фотографий, не доверял телефону и никогда не уезжал из Италии, имея при себе вещи. Он не желал рисковать.

Отец часто ездил в Италию. Сначала со своей сестрой, потом с Мишелем. Они возвращались с приобретениями, завернутыми в одеяла, лежавшие в багажнике. Сначала водила машину Джулия, а потом Мишель. Именно так и шли дела. Отцу нравилась опасность так же сильно, как он любил сокровища. Он любил их прятать, чтобы потом вдруг выставить на обозрение.