Ледяная дева (Сказочник) - Орбенина Наталия. Страница 11
Однажды поутру к Толкушиным явился отец невесты. Ангелина Петровна, не ожидавшая утренних визитов, изумилась и захлопотала. Крикнула горничную подать гостю чаю.
– Полно, матушка, не хлопочи. Не надобно мне чаю, не чаи распивать я сюда приехал, по более важному делу. – Гость насупился и присел на край дивана.
Что-то в его интонации насторожило Ангелину Петровну, и тревога закралась в ее душу. Неужто передумали, неужто откажут? Или приданое… Но далее она не успела домыслить.
– Так вот, любезная Ангелина Петровна, я к вам спозаранок по важнейшему делу.
– Важнейшему! – всплеснула руками хозяйка. – А ведь мужа-то нынче дома нет!
От этих слов гость как-то странно усмехнулся и кивнул головой, словно именно этого он и ожидал.
– Так понятно, что нету… – протяжно произнес собеседник. – Оттого я и явился.
Ангелина непонимающе уставилась на него.
– Ты, матушка, Ангелина Петровна, из наших, купеческих. Знаешь, как мы дочек воспитываем, тебя саму отец держал в строгости. Сама сказывала. Потому что мы своему дитю, как истинные христиане, желаем только добра…
– Ну, конечно же, а как же иначе! – пролепетала Ангелина Петровна, все еще не понимая, куда клонит гость.
– И посему никакого блуда, пакости никакой не дозволю! Не войдет дочь моя в дом, где не почитаются заповеди Божьи! – вдруг озлясь, вскричал собеседник.
– Батюшка! Господь с тобой! – побелела Толкушина. – Не пойму, о чем ты. Неужто Гриша? Да не мог он, молод, юн. Напраслину возводишь, сударь!
– Нет, Ангелина Петровна! Ты либо или глупа, прости господи, и слепа, как крот, или взаправду ангелам подобна и грязи в собственном доме не видишь! Не о Грише толкую я, а о твоем Тимофее.
– Что о Тимофее? – едва промолвила Ангелина Петровна.
– Вижу я, сударыня, что ты и впрямь ничего не ведаешь. Под носом своим не видишь, что муж твой самый что ни на есть греховодник. Открыто живет с полюбовницей из театра, и все об этом знают, кроме тебя! Слава богу, и мы с женой теперь знаем, и дочь наша тоже. Поэтому не обессудь, матушка, но сына твоего в нашем доме более видеть не желаем. И нашей дочери он отныне не жених! Не можем мы породниться с бесстыжим греховодником и отдать девочку в семью, где не почитают Господа нашего и открыто попирают заповеди его!
Ангелина Петровна слушала гостя, и в голове ее вдруг наступила полная ясность. Как будто нашлась частичка мозаики, которая до этого затерялась, и картинка не складывалась. Теперь все сложилось, и все нашло свое объяснение.
– Да ты побледнела, голубушка! – Гость с сочувствием посмотрел на Толкушину. Ее истинное горе и подлинное неведенье поразили его. – Может, людей позвать, да за доктором послать?
– Да нет уж, доктор мне не поможет, – едва ответила Ангелина Петровна. – Помилуйте, пощадите Гришу, ведь он не виноват! Ведь он любит вашу дочь! Богом клянусь, жизнью своей, что он будет ей верным мужем! – выдавила из себя несчастная мать.
– Э, милая! Не зарекайся! Как говорится, яблоко от яблоньки… Впрочем, толковать мне больше не о чем. Прощайте!
Гость быстрыми шагами направился к двери. Хозяйка смотрела ему вслед, как приговоренный к казни, который узнал приговор. Дойдя до двери, несостоявшийся свояк с чувством произнес:
– Прости, Христа ради, – и с силой закрыл за собой дверь.
Глава 9
Когда снова скрипнула дверь, Ангелина Петровна решила, что гость вернулся, и, вся сжавшись, устремила взор на дверь. Но на пороге стоял муж.
– Ты что так рано вернулся? Забыл что? – стараясь быть спокойной, произнесла Толкушина.
– Как это рано вернулся? – изумился Тимофей Григорьевич. – Да за окном уже темно, вечер.
– Вечер? – протянула супруга глухим голосом. – А мне показалось, что еще день.
– Ты что, мать, не заболела ли? Нет ли у тебя жару да лихорадки?
Супруг подошел к жене и потрогал лоб. Она быстрым движением поймала его руку и прижала к себе.
– Больна я, больна, Тимоша. Вся душа разрывается, горит, силы нет терпеть!
– Так я за доктором пошлю, – искренне забеспокоился Толкушин.
– Нет, нет, Тимошенька! – Ангелина приникла к его руке. – Мне доктора не надо. Ты мой доктор. Одно твое слово, и я спасена. Ведь ты скажешь мне правду?
Она жалобно заглянула в его глаза. У Толкушина замерло сердце. Пробил час расплаты!
– Ведь это все злые наветы, сплетни, ведь нет ничего, правда, Тимошенька, ведь нет никакой женщины из театра в твоей жизни? Ведь нет? – голос Ангелины звенел, и в нем слышалось отчаяние и надвигающаяся буря домашней истерики.
Супруг мягко высвободил ладонь, немного помолчал, набрался духу и произнес:
– Да нет, Ангелина, не хочу терзать тебя обманом, да и себя тоже. Все правда!
– А! – Жена вскинулась, как будто ей всадили нож в грудь. – Правда! Значит, конец! Господи! За что? За что? За то, что я так неистово тебя любила? Жизнь свою, свою молодость тебе отдала? Себя под ноги бросила вам всем, как кусок мяса собакам, тебе, твоей матери! И теперь поди прочь, точно старая животина или ненужная ветошь, хлам!
– Тихо, тихо, Геля! – Тимофей попытался ее приобнять и успокоить. – Что ты, ей-богу, и впрямь, как будто конец света. И вовсе это не конец жизни. И никто тебя никуда не гонит. Живи себе как живешь. Только без меня!
– А без тебя-то мне и не жизнь, Тимоша! Ведь моя жизнь – это ты да Гриша!
– Да что же делать-то, коли не люблю я тебя больше? – зарычал Тимофей, у которого совсем не было никакого терпенья и мягкости, чтобы утешать жену. – Что же мне делать-то? Через силу жить с тобой я более не хочу. Полюбилась мне другая. Всего меня себе забрала, ничегошеньки не оставила. Прости, прости меня!
Он неуклюже повалился на колени перед нею. Ангелина некстати вспомнила медведя в цирке шапито, тот тоже так же пытался встать на коленки перед дрессировщиком, да завалился на бок под хохот публики.
– Прости, милая, прости. Родная! И отпусти. Отпусти меня, Христа ради! Дай уйти!
– Нет! Нет, никогда! Не позволю позора! Не дам имя свое марать! Чтобы надо мной полгорода насмехалось! Нет! Никогда, никогда не дам я тебе развода! Ты мой муж! Ты со мной перед Богом венчался! Ты отец, у тебя взрослый сын!
И тут она осеклась и вся аж затряслась.
– Ведь Грише-то отказали! Отказали из-за твоего греха, твоего позора!
– Полно, дело молодое, перемелется! – хотел отмахнуться Тимофей Григорьевич, кряхтя подымаясь с колен. Но жена вскочила и вцепилась в отвороты его сюртука.
– Нет, нет, Тимофей, они напрочь нам отказали! Нет теперь у нашего сыночка любимой невесты! Вон нас выставили, да еще с позором! И это твой позор, Тимоша! Стыдно-то как! Ах, как стыдно!
– Господи! Да что же ты как кошка вцепилась в меня! Порвешь! – он с трудом отдирал от себя побелевшие от напряжения пальцы жены.
– Сюртук жалеешь, тряпку! А меня, мою жизнь рвешь пополам! Топчешь без жалости!
Они вцепились друг в друга, и им уже было не разойтись.
– Гадкие! Гадкие оба! – вдруг раздался голос.
Толкушины замерли. В комнате стоял Гриша. Вернее, едва стоял на ногах. Он весь трясся от чувств, которые клокотали в его груди.
– Боже мой! Сыночек! – простонала Ангелина. По его лицу она поняла, что Гришу выставили из дома невесты.
– Не надо, маменька! Не подходите ко мне! – прохрипел юноша.
– Но ведь я, ведь я… – мать не знала, что и сказать мальчику в утешенье. Но что бы она ему ни говорила в этот миг, он ее не слышал. Его глодало горе и унижение.
– Оба вы виноваты. Не маленький я: понимаю, что если мужчина перестает любить женщину, то тут есть и ее вина, – бросил юноша несправедливый упрек матери.
– Господи, да как ты смеешь… – Ангелина без сил опустилась на стул. Ее сын, ее любовь и надежда, тоже предал ее.
– Однако же отсутствие любви не означает отсутствия ответственности перед семьей, уважения и чести. – Гриша прямо смотрел отцу в глаза.
– Мал еще мне указывать! Поживи с мое! Сопляк! Недорос еще до того, чтобы отец перед тобой ответ держал! Глупый маленький дурень! Выставили тебя, а ты и сопли распустил. Экая невидаль. Девица не досталась! Да таких тыщи, захочешь, любая твоя будет! Ты, с твоими капиталами…