Сказание о новых кисэн - Ли Хён Су. Страница 52

— Попробуй подбросить до нёба звук, который вращается во рту, — строго говорила им наставница. — Попробуйте в этот раз, собрав все силы, выстрелить звук, касающийся нёба, до самой макушки головы и далее. Только тогда, когда вы почувствуете, как он, просверлив макушку, вырвется наружу, исчезая в небе, ваше тело станет «горячим». Вы должны знать, что певица, которая своим голосом не может сделать свое тело таким, никогда не сможет разогреть гостя.

Они с Чхэрён, мысли которых были заняты лишь тем, что бы съесть, были слишком юны для этой науки, которую она постигала всю жизнь. Наставница торопилась, потому что знала, что она не может позволить себе роскоши думать, понимают они ее или нет, ей осталось недолго жить на свете. Вероятно, по мере того, как исполнение традиционных песен в кибане стало терять популярность, у нее росла тревога.

Центр корейской классической музыки, учрежденный после освобождения страны, позднее переименованный в Институт классической традиционной корейской музыки, прикладывал много усилий для возрождения корейской классической оперы. Результатом этих усилий стало то, что повсюду, словно бамбуковые корни после дождя, стали возникать труппы коллективы корейской классической оперы. Они начали по крупицам собирать красивых и талантливых певиц из кибанов. По мере того, как их репертуар стал опираться на басни, неофициальные истории и анекдоты, и традиционное пение превратилось в часть публичного действа, они стали искать певиц, которые были бы не только красивы, но и умели бы петь и танцевать.

На представлении «Малличжансон», что означало «Великая стена в десять тысяч ли», труппы «Кукгыкса», постановке «Король Данджон и шесть верных поданных» под руководством Ким Ён Су, представлении «Солнце и луна» труппы «Женская ассоциация корейской музыки» — везде, куда они прибывали, собирались огромные толпы. Среди кисэн-танцовщиц было немало тех, кто в душе желал попасть в такие труппы и танцевать на широкой сцене, а не в душном кибане.

Тогда было тревожное время для кибанов. Естественно, в них не могли не беспокоиться по этому поводу. С одной стороны, в них контролировали способных певиц-кисэн и кисэн-танцовщиц, развлекавших гостей, а с другой — стали уделять больше внимания дисциплине юных кисэн. Особое внимание уделяли их духовному воспитанию. Когда наставница кибана, примерно ровесница Табакне, согнувшись в пояснице, брала в руки прутик, ее рука становилась тяжелой, а голос — ясным и четким. Она имела суровый характер, но у нее рано проявилось недержание, поэтому кисэны избегали близко подходить к ней: от нее исходил стойкий запах мочи. Она была авторитетом в области пения, но если рассматривать ее в качестве кисэн, то она была на редкость некрасивой женщиной. Мадам О иногда думала: «Не оттого ли ее голос стал таким сильным и глубоким?»

— Все искусства в чем-то едины, — поучала наставница ее с Чхэрён. — Это относится и к пению, и к танцам. Если танцевать только на ветке дерева, то талант, конечно, вырастет, но если он станет усиливаться, то его жизненная сила будет коротка. — Она говорила образно, и тогда они часто не понимали смысла ее слов. — Не следует смотреть лишь на ветки дерева, надо видеть также его ствол, но следуя этой логике, ни в коем случае не смотрите на корень. Хотя надо признать, что все это — части одного целого. Великие художники, узнавшие суть бытия, становятся «простыми». В выражении «простой», конечно, есть смысл «не от мира сего», но есть и другой — «без таланта искусство высохнет».

Однажды она с грустью сказала мадам О, что Чхэрён слишком умна и талантлива, и она беспокоится за нее. Это было закономерное беспокойство наставницы, которая постоянно им говорила: «Что созревает поздно, быстрее зреет».

— Наставница, а что означает выражение: «Сердце разрывается на тысячу частей?» — спросила ее однажды Чхэрён, немного поколебавшись.

— Что ты сказала? — почему-то грубо спросила наставница. — «На тысячу частей»? Где ты слышала эти слова? Или из книги прочитала, а?

— Мне просто любопытно. Если сильно топтать лед на реке Намган, то он раскалывается под ногами, так и сердце… я имею в виду, что и сердце подобно ему раскалывается, разрывается, верно? Это как когда разрываешь сушеное мясо, сначала разрывается верхний слой, затем нижний слой, также и сердце «разрывается на тысячу частей», — спрашивала она наставницу, приводя примеры, путаясь в своих мыслях.

Вероятно, она хотела узнать о том, что ее беспокоило, поэтому, раскрыв пуговицу в блузке из поплина, обнажила грудь, видимо желая точнее пояснить свою мысль.

— Ну-ка спрячь! Порочная, дрянная девка! — возмутилась наставница и, увидев обнаженную грудь, замахнулась рукой, словно хотела ударить ее.

Чхэрен покраснела и, быстро застегнув пуговицу, продолжала расспрашивать ее. Двенадцатилетняя девочка настойчиво спрашивала о печали и ее глубине. Внезапно на ее темную короткую юбку со свистом опустился прутик наставницы. Прекрасно зная, что выражение «сердце разрывается на тысячу частей» появлялось в корейских классических операх, она как попало, словно цепой, стала бить ее по голове, приговаривая: «Порочная девка». Мадам О тогда подумала, что она боялась, как бы Чхэрён не убежала в группу классической оперы, и пыталась удержать ее, лупя прутиком; трудно было найти иную причину, по которой можно было бы разозлиться из-за столь простых слов.

— Что ты хочешь узнать?! — кричала она, ударяя прутиком по голове. — Что? Человек должен жить по годам, куда ты гак спешишь, что ты забегаешь вперед? — злилась она, продолжая бить. — Если ты кисэн, то даже если не захочешь узнать об этом, ты все равно узнаешь это, до скрежета зубовного, до отвращения. Ведь все равно, рано или поздно, ты хоть раз испытаешь, как разбивается сердце. Наглая и бесстыжая девка!

Мадам О с Чхэрён тайком от всех ходила смотреть представление классической оперной труппы, приехавшей в город Чжинчжу. С того момента, как она увидела, как труппа вбивала колышки для того, чтобы поставить тент на рынке, ее сердце взволнованно трепетало. Звонкий звук квэнгвари [73], призывавший зрителей, проникал во все переулки; он сильно отличался от музыки, которую она слышала в кибане, и тоже волновал ее. Хотя он звучал легко и свободно, именно эта свобода волновала душу. Когда видишь, как артисты труппы, словно артисты японского театра Кабуки [74], на вымазанном белой пудрой лице темными линиями подводили глаза, кажется, что на лице видны только большие, словно плавающие на нем, круглые глаза. Вытянутые вверх, подретушированные черной краской, почти касаясь бровей, они были похожи на глаза дракона, в которых пылал огонь. Слышно было, как кто-то повторял песню. Человеком, который повторял песню за артистом, получившим главную роль в представлении, была мадам О.

«Мое сердце как будто разрывается на тысячу частей» — эти слова в представлении корейской драмы, длившейся почти два часа, бесконечно крутились в ее голове.

Если забыть про однообразие новой корейской драмы в начале XX века и просто воспринимать ее грусть, наивность, пошлость, невысокий уровень культуры, то ясно, что в ней возможности игры артистов были огромны, как и воздействие на зрителя. Просмотрен всего лишь одно представление, мадам О была полностью очарована новой школой драматического пения. Повысив тон голоса, выучив ту песню, она целыми днями ходила, повторяя ее, как попугай. В ухо Чхэрён, жившей с ней в одной комнате, вероятно, был вбит гвоздь, иначе как бы она это выдерживала. Мадам О заметила, что когда она доходила до того места, где пелось о «сердце, разорванном на тысячу частей» и, вибрируя голосом, поднятым на одну октаву заканчивала петь с прикрытыми глазами, подруга выглядела очень грустной. Когда она пела эту песню, то та, словно следуя сценарию драмы, впадала в глубокую печаль. Лишь сейчас, много лет спустя, она поняла, что то, что во имя любви к музыканту дансо Чхэрён вошла в море перед кибаном в Мокпхо и утонула, вероятно, в какой-то мере было связано с той песней. Хотя Чхэрён не ходила, как она, легкомысленно громко крича о «сердце, разорванном на тысячу частей», она, вероятно, постигла глубокую печаль, всю ее глубину, и чувствовала, что ее настигнет ранняя смерть.