Восемьсот виноградин - Дейв Лаура. Страница 21

– Я не согласен.

– Ну что же… – Старик наклонил свой бокал в сторону Дэна. – Время еще есть.

Терруар и его секреты

Мама любит рассказывать о том дне, когда влюбилась в папу. Они ужинали в маленьком китайском ресторанчике. Тем же вечером ей предстояло выступать с оркестром, а ему – вернуться в Соному. За китайскими голубцами и пельменями со свининой мама спросила, чем занимаются виноделы. «Если винодел чего-то стоит, – ответил папа, – он создает хорошую почву». Ей понравилось, как он это сказал, хотя смысла его слов она не поняла. Прошло немало времени, прежде чем мама осознала, что он имел в виду.

Отец считал, что почва – главное в виноделии. Год от года она становится лучше, а с ней и вино. Он тщательно следил за ее состоянием и удобрял девятью биодинамическими составами, приготовленными из травяных отваров и компоста. Семь из них смешивал с почвой, двумя опрыскивал и смазывал лозы. Зимой закапывал глубоко в землю коровьи рога. Никаких химикатов – ничего, произведенного вне фермы. Хлопотно, зато делает экосистему более стабильной. Именно этим отец гордился больше всего: благодаря ему земля стала сильнее.

Когда забираешь что-то из почвы и не возвращаешь обратно, страдает вино. Страдает земля. Нужно найти способ сделать почву лучше, чем она была до твоего вмешательства, и тогда винификация пойдет сама собой.

Многие фабричные виноделы с этим несогласны. Как только виноград снят с лозы, они начинают вмешиваться в процесс, пытаясь добиться желаемого эффекта: добавляют химикаты, яйца и сульфиты, чтобы способствовать брожению и сделать вкус вина более тонким. Отец не добавлял в сусло ничего. Его винодельня выглядела почти аскетически: тиражный стол, дробилка для отделения ягод от гребней, открытые бродильные чаны. Отец ждал, пока виноградный сок не забродит самостоятельно. Так называемое спонтанное брожение, когда между пятнадцатым и тридцатым днем сусло начинает вырабатывать алкоголь. Никаких химикатов. Никаких культурных дрожжей, делающих брожение более предсказуемым. Такой подход требует необычайного терпения – и столь же необычайной веры.

Отец говорил, что лучший момент в работе виноградаря – когда ягоды, за которыми ты так тщательно ухаживал, сами делают свое дело. Не потому, что ты их принуждаешь. Вино начинает бродить, потому что готово. Потому что после всех твоих усилий виноград знает, что от него требуется. Он использует собственные соки и становится тем вином, которым должен стать.

Если мои слова звучат излишне сентиментально, посмотрите при случае своими глазами, как делают вино. Меня это зрелище восхищало всякий раз: сусло бродит в чанах, отец погружает мезгу на дно, пока виноград не превращается в нечто новое. Отец знал, как дать ему необходимую основу, а потом отойти в сторону и не мешать.

Мама говорила, что влюбилась в папу именно поэтому. Сидя в китайском ресторанчике и слушая, как он рассуждает о почве, о важности прочной основы, она поняла его главное убеждение, его подход к виноделию: если хорошо потрудиться, можно с самого начала придать чему-то сил, которые понадобятся ему в будущем. Еще прежде чем оно само поймет, насколько эти силы ему необходимы.

Мы с Беном шли рядом; Мэдди – в нескольких шагах впереди. Она вела себя тихо – сосредоточенно глядела на лозы, словно пыталась определить, какие побеги надо оставить, а какие удалить.

Бен дотронулся до моей руки.

– Если ты готова выслушать, у меня есть план.

– Какой еще план?

Он замедлил шаг, потом совсем остановился.

– План по спасению наших отношений, конечно.

– И в чем же он состоит?

– Мы не будем говорить о случившемся.

– Таков твой план?

– Да, – с гордостью ответил Бен и пошел дальше, стараясь не выпускать дочь из поля зрения. – От разговоров о Мишель и Мэдди станет только хуже. Уж лучше беседовать о погоде.

– Ты серьезно?

Он кивнул.

– Бобби считает, что погода для сбора урожая идеальная. Похоже, она продержится до конца сезона. Ты так не думаешь?

Я взглянула на небо, голубое и безоблачное. Я не знала, что думаю, и в любом случае не хотела это обсуждать. Бен приложил ладонь к моей щеке и заставил меня повернуть к нему лицо.

– Пожалуйста, хотя бы попытайся.

– И до каких пор я должна пытаться?

– Пока не вспомнишь, что это в наших отношениях не главное.

Бен с вызовом посмотрел на меня, как бы спрашивая, хочу ли я постараться все исправить. Я сделала глубокий вдох. Мне очень хотелось все исправить. Возможно, он прав, и я сама решаю, насколько важно для нас случившееся. Почему же я решила, что оно важнее всего остального?

– Ты обязательно влюбишься в Мэдди. Уже начинаешь влюбляться.

– Мэдди тут ни при чем.

– При чем, по крайней мере отчасти. Даже если ты не поймешь, почему я скрывал от тебя дочь, ты все равно меня простишь – хотя бы ради нее самой.

Бен поцеловал меня в щеку. От мягкого прикосновения его губ внутри все перевернулось. Оно напомнило мне о том, о чем я почти успела забыть.

Бен улыбнулся и указал на Мэдди: девочка присела среди растений, из которых отец готовил отвары, и осторожно дотронулась пухлыми пальчиками до кончиков листьев. Если не считать жгучей крапивы, растущей далеко в задних рядах, Мэдди ничего не угрожало. Поэтому я не стала ее останавливать: пусть себе исследует.

– Судя по всему, мне достался будущий фермер, – заметил Бен.

– Похоже, ей здесь нравится.

– Похоже, что так.

Он взглянул на меня краешком глаза, пытаясь определить, подпала ли я под очарование Мэдди. Разве могла она кого-нибудь оставить равнодушным, эта милая девочка, исследующая сад в предвкушении новых открытий? Однако Мэдди явно не отвечала мне взаимностью – избегала всякого общения и делала вид, будто, кроме нее и Бена, в винограднике никого нет.

Когда мы приблизились, девочка подняла голову и улыбнулась отцу. Бен присел рядом и взял в ладони соседний цветок.

– Привет! – сказала она. – Что это такое, папа?

Папа…

Бен улыбнулся и указал на табличку.

– Тут написано, что это листья одуванчика.

– А зачем они?

– По-моему, ими удобряют землю. Джорджия, как по-другому называется земля? Есть какое-то умное слово…

Мэдди встретилась со мной взглядом. Похоже, ей не хотелось выслушивать от меня объяснений – даже о земле и листьях одуванчика. Однако Бен не обратил на это внимания и жестом пригласил меня присесть между ними.

– Так что там за умное слово, Джорджия?

Скрепя сердце я ответила:

– Терруар.

Мэдди серьезно кивнула.

– Терруар, – повторила она.

Я принялась объяснять, что терруар – это не просто земля. Каждый винодел взаимодействует с почвой по-своему: один помогает проявиться одним свойствам ландшафта и климата, другой – другим. Но тут Мэдди посмотрела на меня, и я заметила, что улыбка у нее точно такая же, как у Бена. Я замолчала, не в силах продолжать, и только улыбнулась в ответ.

Потом она задумчиво поглядела на цветы. Выражение ее лица опять напомнило мне Бена, и я стушевалась еще сильнее.

Я присела рядом с Мэдди. Бен отодвинулся, уступая мне место.

– Травяные отвары помогают заботиться о винограднике. Каждый из них делает для почвы и компоста что-то свое.

– Что такое компост?

– Тебе лучше не знать, – рассмеялась я.

Мэдди пододвинулась поближе. Теперь мы сидели рядом, окруженные цветами.

Она указала на тысячелистник.

– Зачем нужен этот?

– Настой тысячелистника помогает винограду расти. Он наполняет почву калием и серой.

Я сорвала стебелек и поднесла к ее носу.

– Понюхать? – спросила она у Бена. Он с улыбкой кивнул.

Мэдди нагнулась и тут же сморщилась.

– Фу…

Я рассмеялась. Надо было показать ей лаванду.

Мэдди сорвала ромашку и осторожно поднесла ее к носу.

– А этот зачем?

– Ты сорвала цветок, из которого делают самый важный отвар.