Остров дьявола - Шевцов Иван Михайлович. Страница 14

- Доктор Дикс, я как-то проникся к вам уважением, возможно, потому, что наши взгляды, как мне кажется, по главным вопросам совпадают. Я хочу выпить за ваше здоровье в за доверие. У нас с вами есть свои служебные тайны, которые мы не вправе разглашать. Но я считал, что мой шеф полковник Штейнман должен был вам, просто как немец немцу, рассказать о Куницком, сообщить "кто есть кто". Не знаю, почему он этого не сделал. Поэтому я позволю себе проинформировать вас о человеке, с которым вы по иронии судьбы вынуждены работать рука об руку. Ваше здоровье.

Выпив до дна виски, Макс открыл банку холодного пива, с наслаждением влил в себя несколько глотков и, посмотрев на Дикса смиренно-виноватым взглядом, продолжал:

- Я точно не знаю: то ли в сентябре тридцать девятого, то ли в июне сорок первого Адам Куницкий бежал из Польши в Россию. В сорок третьем советское разведывательное ведомство выбросило на парашютах в район Беловира диверсионную группу с целью проникнуть в замок графа Кочубинского - отца нашего коменданта Мариана Кочубинского. Извините, доктор, долг службы, мне известно, что в замке в то время работали вы, ваша лаборатория. Ею очень интересовалась советская разведка. В группу диверсантов, выброшенных в районе Беловира, был включен и ваш коллега Адам Куницкий, поскольку, будучи уроженцем Беловира, он хорошо ориентировался на местности. Группа была схвачена и уничтожена. В живых остались только двое - Адам Куницкий и еще одна девушка. Ее использовали, как прикрытие для Куницкого, которого тогда же и завербовал Штейнман. Так что американцы получили Куна от нас в качестве… сувенира.

Макс умолк, наблюдая за Диксом. Он хотел понять, на самом ли деле Диксу не были известны эти сведения из биографии начальника лаборатории и какое впечатление произвело на Дикса его открытие. Дикс сидел, облокотясь на стол и глядя угрюмо на пепельницу, на краю которой угасал окурок сигары. Пожимая плечами, он тихо и с усилием выдавил из себя:

- Невероятно. Совсем неожиданно и почти неправдоподобно. - Поднял воспаленные глаза на Веземана, спросил: - А вы уверены в достоверности того, что рассказал вам Штейнман о Куне? Вы же знаете, Карл не прочь и сфантазировать, сочинить. Попросту - соврать.

- А зачем? С какой целью, какова ему выгода?

- Прихвастнуть. Мол, Кун его крестник.

- Хвастать-то нечем. Карл ненавидит Куна, презирает. Они даже не разговаривают друг с другом и не здороваются.

- Гм… Пожалуй. Что ж, Макс, спасибо за доверие и откровенность. Ты сказал, что у нас есть что-то общее.

- Я имел в виду взгляды, - быстро уточнил Веземан.

- Взгляды взглядами, не в них сейчас суть. Главное же, что нас объединяет, состоит в том, что у нас нет будущего. И родины у нас нет. У тебя нет Кенигсберга, у меня нет моего Лигница. Ваш у русских, мой у поляков.

- Но позвольте вам возразить: Германия есть, она существует как суверенное государство, даже два государства, суверенных и независимых.

- Погодите, дорогой Макс, - Дикс поморщился, поднял руку, словно хотел остановить своего собеседника: - Я не воспринимаю ни демагогии, ни риторики, я реалист и смотрю на вещи трезво. Упаковка, оболочка меня на интересует, потому что она всегда фальшива, обманчива. Согласитесь, что ни та, ни другая Германия не могут похвастаться своей независимостью. Суверенность их формальна, фикция. Они члены двух враждебных, заметьте - враждебных лагерей. А я бы хотел видеть свою родину единой и подлинно независимой ни от Вашингтона, ни от Москвы, сильную, авторитетную на международной арене. Чтоб с ее мнением считались другие страны и правительства. Такой родины у нас с вами нет.

Макса подмывало возразить, поспорить, но усилием воли он сдержал себя - он не имел права рисковать. Возразить, высказать свою точку зрения, означало бы вызвать подозрение и недоверие Дикса, раскрыться. А во имя чего, зачем? В этом не было нужды, - он слушал с молчаливым сочувствием, и его молчание вполне могло сойти за знак согласия. А Дикс тем временем продолжал мрачно и безнадежно:

- А раз нет родины, нет и будущего. И вообще будущее человечества мне видится в туманной дымке, без очертаний, какой-то расплывчато-склизкой, как медуза, массой. А иногда оно представляется в виде кошмарно-зловещего ядерного гриба. И этот кошмар. Макс, представьте, делаем мы, то есть я. И ты, между прочим, поскольку ты к сему причастен.

- Ну, уж нет, доктор, моя причастность весьма и весьма сомнительна. Я даже представления не имею о том чудовищном кошмаре, который вы изобретаете вместе со своим коллегой Куном, - решил бросить пробный камешек Веземан.

- Послушай, Макс, я прошу не произносить моего имени рядом с именем Куна. Мы не коллеги. Мы скорее враги.

- Извините, доктор. Но ведь вы вместе работаете на одного хозяина - американцев.

- К сожалению - да, трагический парадокс. Мы с вами. Макс, только не с Куном, вынуждены работать на своих врагов. Американцы были нашими врагами в прошлую войну, такими они и остаются по сей день, как это ни прискорбно. Нас, немцев, они ненавидят, а терпят только потому, что в их политической и военной стратегии нам отводится не очень благовидная, пожалуй, весьма неблаговидная, грязная роль. Впрочем такую же роль американцы отводят и Германии - обеим ее частям. На восточную они нацелили ракеты НАТО, а Федеративную республику подставили под советские ракеты, чтобы отвести их удар от себя. К своей цели, к мировому господству они пойдут сначала по нашим трупам, а уж потом по русским.

Дикс смотрел на Веземана мрачно и в то же время в его взгляде, в усталых глазах Макс видел тайный призыв, приглашение к диалогу. По всему чувствовалось, что его одолевают какие-то сомнения, неуверенность, душевный разлад. В искренности высказываний своего собеседника теперь Макс не сомневался и понимал, что ему нужно поддержать разговор и, может, даже заострить, попытаться поставить точку над "Ь. Он заговорил тоном сочувствия и понимания:

- Беспросветную картину вы нарисовали, доктор Дикс.

- А ты видишь просвет? Укажи, где он? - возбужденно отозвался Дикс.

- К сожалению, вы правы. Но возникает законный вопрос: стоит ли помогать своим врагам изобретать оружие, при помощи которого они пройдут по нашим трупам?

Дикс не сразу ответил. Он прищурился в пространство, синие толстые губы его дрогнули в подобии улыбки, рассеянной и усталой. Заговорил глухо, не глядя на Веземана:

- И вот еще один парадокс, ирония судьбы. В минувшую войну мы заставляли русских пленных работать на наших военных предприятиях, то есть делать оружие, которым наши солдаты убивали их братьев. Теперь мы поменялись местами.

- Русские работали на наших заводах под угрозой смерти, у них не было выбора, - осторожно напомнил Веземан. - Мы знаем случаи саботажа, они были не единичны. Вы же, очевидно, слышали, что на фронте не взрывались сработанные невольниками снаряды и бомбы и, напротив, взрывались отремонтированные ими же наши паровозы.

Дикс поднял усталый взгляд на Макса и в упор спросил как-то мягко, пожалуй, деликатно:

- Это ответ на мой вопрос? - И так как Веземан медлил, он уточнил: - Нам что, тоже становиться на тот же путь?

Это уже напрямую, в лоб, и Веземан понимал, что нельзя ему промахнуться.

- Если исходить из вами сказанного, доктор Дикс, что мы поменялись местами, то другого не дано. По крайней мере, совесть наша будет чиста, - ответил Макс и, щелкнув вновь открытой банкой пива, предложил: - Вам налить?

- Спасибо, Макс, я виски. - Он сделал из рюмки маленький глоток и потом заговорил глухим полушепотом, как бы с самим собой: - Совесть, говоришь. Совесть. А собственно, что это такое? Какова она на вкус, какого цвета? Вот виски - я знаю, что оно такое, и какое ощущение вызывает во мне. А совесть… это что-то… - он постучал ногтями по столу, с грустью причмокнул языком, промычал задумчиво: - Мм-да. Совесть… В нашем с вами положении она бесполезна.

Веземан обратил внимание, как мелкая незаметная дрожь пробежала по угрюмому лицу Дикса, словно от чего-то неприятного, чего он избегал.