Завещание Тициана - Прюдом Ева. Страница 22

Виргилий горячо поблагодарил Пальму: его свидетельство на многое пролило свет. Благодаря ему можно было восстановить, как провел Тициан часть вечера седьмого августа, и приступить к прорисовке в общих чертах цепи леденящих душу событий. Египтянка созывает к себе шестерых гостей, среди них и Тициан. Отправившись к ней, он становится свидетелем чего-то — может, даже самого преступления, — что его глубоко потрясает. К себе он возвращается минут за пятнадцать до полуночи в таком состоянии, что подходит к окну, чтобы в темноте обдумать происшедшее. В это время у дома своей подруги появляется Нанна, зовет ее, но не получает ответа. Если в эти минуты египтянка еще не мертва, то конец ее близок. Чуть за полночь раб Эбено возвращается в дом, обнаруживает труп и впадает в состояние каталепсии. На следующее утро Нанна снова приходит к Атике. И застает следующую картину: Эбено, простертый в луже крови у постели изуродованной хозяйки. Она бежит в Авогадорию, Эбено оказывается первым подозреваемым, его арестовывают и подвергают допросу. Тициан, знающий правду или догадывающийся о том, что произошло, отправляется во Дворец дожей и свидетельствует в пользу Эбено. Того освобождают. Авогадори ведут расследование, но не находят виновных. Убийство не раскрыто, преступник не наказан. Потому-то, не в силах рассказать правду, Тициан решает изобразить ее на полотне. Для этого ему нужен миф о силене, принявшем точно такую же смерть, как и египтянка.

По-видимому, мысли Мариетты и Виргилия шли в одном направлении, поскольку она обернулась к нему и прошептала:

— Преступник изображен на полотне, надо попытаться раскрыть его. Ради Атики, не заслужившей смерти. Ради Тициана, который все же на свой лад, но заявил о случившемся. Да, нужно искать.

Решимость Мариетты подхлестнула Виргилия. Не только маэстро перед смертью, но и девушка, которая была ему дорога, просили его докопаться до истины. Даже если ему это и не удастся, у него появится возможность быть рядом с ней.

Ради предстоящих счастливых мгновений он не колебался ни минуты. Тут как раз к его ногам подкатился брошенный Пальмой комок бумаги.

— Копировать ангелов, написанных самим маэстро, — для меня раз плюнуть, — бубнил он себе под нос. — А надо бы вовсе отвернуться от «Дожа Гримани перед Верой», чтобы не видеть этих путти с крылышками. Они-то мне и мешают! — Пальма встал и размашистым шагом направился к двери. — Лучше уж вдохновляться прекрасным лицом. Я тут захватил один портрет, сделанный Тицианом с самой прекрасной из Негретти.

Оказывается, придя, он оставил у двери небольшое полотно размером шестьдесят пять на пятьдесят сантиметров. Прижав его лицевой стороной к животу, он встал перед молодыми людьми, а затем театральным жестом повернул к зрителям.

— Небо! Она похожа на… — вырвалось у Виргилия. Персиковая кожа, проникновенный взгляд, прямой нос,

губы словно маки и фиалка на груди, особенно эта фиалка — все в изображенной на полотне девушке напоминало Виргилию одну флорентийку, в которую он был влюблен четыре года назад. Однако в отличие от тициановской модели с ее пшеничными волосами у возлюбленной Виргилия были иссиня-черные волосы. Но во всем остальном «самая прекрасная из Негретти» весьма напоминала загадочную и чарующую…

— Виолетта! — прошептал Виргилий.

— Виоланта! — поправил его Пальма. — Это дочь моего двоюродного дедушки. Портрет написан в 1515 году.

Виоланта? 1515 год? Виргилию показалось, что перед ним призрак, вынырнувший из потемок прошлого. Еще несколько минут он неотрывно смотрел на девушку с восхитительными зрачками и фиалкой на корсаже. И потому не заметил, как заблестели глаза Мариетты.

Пока Пальма упражнялся в «ангелочках», друзья уселись перед четырьмя квадратными метрами «Истязания Марсия» с целью извлечь из них все, что только можно. С одной стороны, у них был список пяти приглашенных, помимо Тициана, ожидаемых египтянкой в гости 7 августа 1754 года. С другой стороны, перед глазами было «свидетельство» кадорца. Оставалось установить связь между реальными людьми и персонажами полотна.

— Одно непонятно… — начал Пьер, больше знакомый с ботаникой, чем с мифологией. — Марсий, ясное дело, тот, кого подвесили за ноги, как свиную тушу. Но кто его окружает? Миф мифом, но я не уверен, что смогу идентифицировать остальных.

Виргилий встал, подошел к полотну.

— Надо признать, маэстро вольно обошелся с мифом. Взять, к примеру, инструменты. Вместо флейты с двумя трубками у него флейта с семью трубками. — При этом он ткнул пальцем в верхнюю часть картины. — Да и инструмент Аполлона не тот: тут он играет на скрипке, а не на лире.

— Не то, Виргилий, — перебила его мягко, но уверенно Мариетта. — Думаю, ты ошибаешься. — Виргилий очень удивился. Дочь Тинторетто уточнила: — Ошибаешься не по поводу инструмента, а по поводу самого Аполлона.

Предом недоверчиво взирал на полотно:

— Ты считаешь, что этот персонаж в красном слева, поющий и играющий на скрипке, — не Аполлон? Но разве не таким образом одержал он победу в музыкальной дуэли, в которой нужно было и играть, и петь одновременно?

— Именно так. И все же я бы охотнее признала Аполлона в том, кто на первом плане слева от жертвы приступил к сдиранию с нее кожи.

— Но почему?

— Прежде всего из-за его внешнего вида: его нагота, белокурые волосы и сапожки кажутся мне характерными для данного мифологического персонажа; мало того, это приметы бога света.

— И все? Но Аполлон еще и бог искусств, а скрипка символизирует музыку.

Нимало не смущаясь, Мариетта продолжала настаивать:

— А самое главное — это то, что бог покровитель искусств, света и красоты единственный из всех представлен с лавровым венком на голове.

Пьер, оказавшись арбитром в споре двух эрудитов, отдал предпочтение аргументам Мариетты. Та в ответ скромно улыбнулась. Но Виргилий не думал сдаваться без боя.

— В таком случае кто же играет на скрипке?

— Вопрос по существу. По правде сказать… — Мариетта заколебалась, Предом собрался праздновать в свою очередь победу, но тут она закончила мысль: — Я бы склонилась к Евтерпе. По легенде, на состязании присутствуют музы. Маэстро не пожелал изображать всех девять. Но совсем обойтись без их присутствия было бы трудно. И, по моему скромному мнению, он выбрал одну из них в качестве их представителя. Для этого как нельзя лучше подходит Евтерпа, вдохновительница музыкантов.

Два — ноль. Пьер, с хитрой улыбкой подсчитывающий очки, не мог не отдать должное превосходству Мариетты. Самолюбивый Виргилий все же не сдавался:

— Еще один судья состязания между Аполлоном и Марсием — царь Мидас, отдавший предпочтение силену. В отместку Аполлон наградил его парой ослиных ушей. Ему приходилось прятать их. Это наводит меня на мысль, что человек во фригийском колпаке — Мидас, царь фригийский. — Виргилий постучал пальцем по голове в колпаке слева от Марсия.

— Находчиво! — согласилась Мариетта. — И все же опять не то! Мидас стар: у него седая борода. Мидас царь: он в короне. Мидас богат: на нем золотая диадема с драгоценными камнями. Мидас благоволит силену: его поза и его лицо выражают растерянность. Мидас наказан: у него ослиные уши. Очевидно, что Мидас — старик в розовой тоге, сидящий справа от подвешенного тела.

Ну что тут возразишь? Как Виргилий ни старался, так и не нашелся что ответить. Побежденный, он буквально осел на пол перед полотном. Однако этими персонажами сюжет картины не исчерпывался. Пьер желал опознать остальных.

— А что вы скажете об оставшихся троих? О человеке в колпаке, который не Мидас, о человеке с ведром, довольно безобразном на вид, и о ребенке, которому вроде бы не пристало присутствовать при подобном зрелище?

Мариетта уселась на пол возле поверженного Виргилия. Склонилась к его уху и что-то зашептала. Он кивнул, затем обернулся к Пьеру:

— Двое взрослых с бородами — скорее всего взрослые сатиры, то есть демоны полей и лесов, отчего верхняя часть туловища у них человеческая, а нижняя — козлиная. Ребенок: сатир-дитя. Еще без рожек, но уже с копытцами.