Февраль (СИ) - Сахарова Ирина. Страница 48

Подействовало, вы не поверите! На ум пришли поэтичные слова Габриэллы Вермаллен, начитавшейся женских романов о любви. «Он будет счастлив стать вашим рабом», так она сказала? Получается, восемнадцатилетняя девочка оказалась проницательнее меня – Гранье, действительно, ушёл. Не забыв подарить мне ну очень недовольный взгляд на прощанье, и точно такой же, но с нотками ненависти – де Бриньону.

Я закрыла за Габриелем дверь, и, прижавшись к ней спиной, на несколько секунд прикрыла глаза. Уф, хоть от одного удалось избавиться! Посмотрим, как обстоят дела со вторым…

Ясное дело, что хуже. Неизменно хуже.

Но чтоб настолько… Я, кажется, только теперь начала понимать, почему Габриель не хотел оставлять нас вдвоём. Когда я заметила, каким взглядом на меня смотрит этот мерзавец, мне сделалось поистине жутко.

Похоть, господи! Животная страсть, самая настоящая похоть, и плохо скрываемое вожделение! Совсем как тогда, восемь лет назад. Я с некоторой растерянностью посмотрела на Эрнеста, и спросила:

– Доволен?

Он усмехнулся в ответ, и, встав напротив, облокотился о подоконник, и вновь принялся меня рассматривать. Сказать, что под его взглядом мне стало не по себе – не сказать ничего. Мне захотелось обнять себя за плечи и поёжиться, но я не сделала этого, вовремя вспомнив, что мой муж научил меня блестящему самообладанию.

– Мы не с того начали, Жозефина, – сказал де Бриньон, устав молчать. – Для начала – здравствуй.

– Что ж, и тебе не хворать! – Я решила не оставаться в долгу, раз этот ублюдок хотел играть со мной – пускай играет по правилам! – Как жена? Как дочка? Я слышала, подаёт большие успехи в музыке! На твоём месте я наняла бы ей хорошего учителя-итальянца. Эти ребята знают в музыке толк, если верить моей Франсуазе.

Он слушал мои язвительные речи с той же самой усмешкой, что и вначале, и не переставал меня разглядывать. А потом сказал зачем-то:

– Я настоял, чтобы её назвали Луизой. В честь моей сестры.

– Это… трогательно. – Отозвалась я, не понимая, с какой стати он обсуждает со мной всё это спустя восемь лет. Ситуация, согласитесь, не располагала к задушевным беседам о семье. Или это я снова вредничаю?

– Жозефина, ты не хочешь поговорить начистоту? – Спросил он меня вдруг. Без малейшего перехода, и до того неожиданно это прозвучало, что я растерялась на пару секунд. Но лишь на пару. Думаю, он этого и не заметил.

Начистоту, да? А это смотря что он имел в виду.

Я так и сказала:

– Смотря что ты имеешь в виду.

– Для начала, все эти убийства, – сказал де Бриньон, кивнув мне. – Пятеро из десяти, или, теперь уже из двенадцати жертв были прямо или косвенно связаны с твоим мужем. А покойный Этьен де Лакруа вовсе не был его любовником, как ты предположила. То есть, я, конечно, не могу утверждать наверняка, но одно известно точно – он был его деловым партнёром.

– Что, серьёзно?

– Жозефина, не ломай комедию, чёрт возьми! – Зло произнёс он. – Ты не могла этого не знать!

– Я, по-твоему, знаю по именам всех его компаньонов?! Да у него их были сотни! Шутка ли: известный во всей Франции банкир! Ты сказал, пятеро из десяти? Поищи получше, Эрнест, с такими связями, как у моего мужа, не сомневаюсь, он и остальных жертв знал, через одного-двух человек!

– Хорошо, давай я спрошу по-другому, напрямую, раз ты упрямо делаешь вид, что не понимаешь…

– Да я, действительно, не понимаю! – Воскликнула я, и тотчас же замолчала, потому что он спросил:

– Это ты убила их всех?!

Чёртов сукин сын.

Я едва сдержалась, чтобы не всхлипнуть, но это было бы совсем уж из рук вон. Потому, тяжело вздохнув, я набрала в грудь побольше воздуха, но вместо ругательств спросила лишь короткое:

– Что?

– А что ещё я должен думать?! – Будто в своё оправдание, спросил он яростно. – Четверо, на тот момент, жертв были так или иначе связаны с твоим мужем! А потом я приезжаю сюда, и возле трупа Селины Фишер нахожу твою шляпку! Не слишком ли много совпадений, Жозефина? Четверо жертв, чёрт возьми, четверо, включая Иветту, а уж после её смерти, согласись, я первым делом должен был вспомнить о тебе!

– Это так мило, Эрнест, что для того, чтобы ты обо мне вспомнил, кому-то пришлось умереть! Как трогательно, боже мой! – Прижав руки к груди, произнесла я, с нескрываемым презрением. Господи, как я его ненавидела!

– Она помогала Рене Бланшару оформлять ваш развод, ведь так? Чтобы он потом беспрепятственно мог жениться на Марии Лоран. И не делай вид, что ты этого не знала.

Знала, разумеется. Я просто понятия не имела, как звали ту «счастливицу», на которую пал выбор моего мужа. И то, что бедняжка Мария стала жертвой Февраля не больше, чем совпадение. Интересное такое совпадение…

– А потом Иветта неожиданно умирает! – Продолжил де Бриньон с усмешкой. – И ваш развод, после которого ты должна была остаться без гроша в кармане, сам собой повисает в воздухе. И пока Рене ищет новых специалистов, ненавидящих тебя так же сильно, как Иветта, пока он цепляется за малейшие попытки выставить тебя на улицу…

– …он теряет драгоценное время, и не замечает, как разоряется сам, – договорила я за него, с точно такой же лёгкой усмешкой на лице. – Как опрометчиво с его стороны! Бедняга понимает, что разорён, но слишком поздно. Не придумав ничего лучше, он пускает себе пулю в висок, не желая мириться с нищетой. Предсмертная записка прилагается.

– Как ты всё это провернула? – Тихо спросил де Бриньон. Что это там, кроется за твоим любопытством? Уж не искреннее ли восхищение моим коварством? Я опять усмехнулась.

– Провернула что? Записка, действительно, была. Он сам написал её.

– Значит, ты его не убивала?

– А ты не читаешь газет? Разве ты не знаешь, что суд оправдал меня, признав невиновной?

– Жозефина, это ты убила его или нет?

Ну вот, так всегда. Сначала: «Ах, Жозефина, какое приятное знакомство!», а потом – «Это ты убила своего мужа, Жозефина?» До чего же вы все предсказуемы!

– Это имеет отношение к делу Февраля? – Лениво поведя бровью, поинтересовалась я.

– Непосредственное.

– Если ты всерьёз думаешь, что я, озлобившись на своего мужа, стала убивать всех его любовниц, прячась за именем манька-убийцы, то ты глупее, чем я думала, Эрнест, – недрогнувшим голосом ответила я.

Вот только он был совсем не глуп.

– В том-то и дело, Жозефина! – Воскликнул де Бриньон, подняв указательный палец. – Не всех, в том и дело, что не всех! Некоторых. Ибо Поль Февраль действительно существует, и убивает своих жертв независимо от тебя.

– Это утешает, – с сарказмом сказала я. Бриньон невесело улыбнулся мне, и продолжил:

– Возьмём, к примеру, Марию Лоран, на которой Рене Бланшар хотел жениться после развода с тобой. Я ведь едва не поймал убийцу в ту ночь, прямо на месте преступления! Знаешь, что поразило меня тогда? Запах фиалок! Запах чёртовых пармских фиалок был там повсюду! Твой запах, Жозефина. Я бы его никогда не забыл.

И что мне предложите? Выругаться по поводу того, как меня в очередной раз удачно подставили? Или умилиться тому, что этот ублюдок помнил, как пахла Жозефина Лавиолетт в его объятиях когда-то много лет назад?

– И тогда-то ты окончательно убедился, что это я? – Спросила я с насмешкой, никак не отреагировав на его слова. Он ждал, что меня тронет это его признание, но просчитался. Мне было наплевать.

– Я не хотел верить в твою вину до последнего. Но вот, я приезжаю сюда, и Витген говорит мне, что на данный момент главная его главная подозреваемая – это ты. Твоя шляпка была найдена на месте преступления.

– Эрнест, – с самой что ни на есть искренней улыбкой произнесла я, – посмотри на меня и скажи, я, по-твоему, настолько глупа? Я, провернувшая эту блестящую аферу с Рене Бланшаром, свергнувшая его с золотого трона, я – и попалась бы на такой дурацкой мелочи? Неужели ты думаешь, что я не просчитала бы эту возможность, если бы, действительно, убила Селину Фишер?

– Ты удивишься, но вот именно это и заставляет меня верить в твою невиновность, – с усмешкой ответил де Бриньон. Мне стало приятно, что он признаёт мои заслуги, и я благосклонно улыбнулась ему в ответ. Но всё равно – с ноткой презрения, и собственного превосходства. Тогда он продолжил: – Признаться, я и в этом нахожу некий умысел. Ты могла сделать это нарочно. Дескать, всё настолько очевидно, что было бы слишком глупо, если бы это оказалась я.