Сын убийцы миров - Шатилов Валентин. Страница 17

Я промолчала. В конце концов, дома меня не ждет бабушкин ужин. Да и вообще ничего не ждет. Так что я ничегошеньки не теряю.

– И я хочу фокус посмотреть! – крикнул из кухни Серега Дмитрич.

Вот ведь – услышал! Разговаривал бы себе спокойно с тетей Таней и не отвлекался! Так нет – все ему надо!

– Ты, Серега, того-этого… – обратилась я к нему. – В наши разговоры не лез бы. Мало ли что мы говорим?…

– Ой, ребятки, – опечалился он. – Да вы ж мне как родные… Извините если что не так. Я думал – фокус… Думал – интересно…

– Пусть смотрит, – неожиданно разрешил Олег. – Он тоже увяз в этом нашем деле обеими ногами. Зачем от него скрывать?

– Ну, как хочешь, – обиделась я. – Если ты бандитам всяким доверяешь…

Олег усмехнулся, покачал головой. Но повторять свою песню: «Он не бандит!» – не стал. А вместо этого пояснил Дмитричу:

– Фокус такой. Вот он я сижу. Руки, ноги, голова – все на месте. А теперь смотри.

– А-а! – взвизгнул Дмитрич.

И было отчего. Уж на что я привычная, но когда Олег оказался сидящим на диване без головы – тоже вздрогнула.

Тихий смех из серванта заставил нас обернуться. За стеклом, среди фужеров и декоративных хрустальных плошек, висело и хихикало олегово лицо.

Тетя Таня осуждающе покачала головой. Я приподнялась из кресла, разглядывая это неожиданное добавление к пустой посуде, выставленной в серванте. Дмитрич пукнул. Но не заметил того, поскольку продолжал напряженно таращиться на одинокую голову совсем-совсем без туловища.

Потом понимающе ухмыльнулся, сказал:

– Фокус, да? – и сел мимо стула. Со стуком и грохотом.

Когда его подняли и водворили на сидение, Олег уже пребывал в собранном виде – с головой.

– Фокус! – благостно сиял Серега Дмитрич. – Ох и хороший фокус! Веселый!

– А можно по-другому, – сообщил Олег. – Вот так.

Он вновь разукомплектовался, лишившись на сей раз правой руки. Которая материализовалась позади Дмитрича и дернула его за ухо. Дмитрич в недоумении повернулся – и получил легкий щелчок по носу.

Выставив перед собой ладони для защиты от излишне самостоятельной олеговой руки, Серега вымученно улыбнулся. Ему было и неловко, и стыдно, и страшно.

– Олежек, отстань от человека, – не выдержала бабушка. – Видишь, ему неприятно.

Мальчишеская рука, одетая в рукав белой олеговой рубашки, плавно отлетела от Дмитрича и странной торпедой устремилась к тете Тане. В полете она вытянула указательный палец и, зависнув в нескольких сантиметрах от бабушкиного лица, принялась плавно раскачивать своим плечевым краем, демонстрируя срез красного мяса пронизанного кровеносными сосудами и очень ровненько спиленную кость.

– А тебе тоже неприятно? – смеясь, поинтересовался Олег.

– Ты же знаешь… – поморщилась бабушка. – Не люблю амикошонства!

Возле первой тут же возникла в воздухе вторая олегова рука, и раздались насмешливые хлопки – внук аплодировал:

– Браво! Сразу чувствуется библиотечный работник со стажем! «Амикошонством» ты сразила всех наповал!

Я впервые видела столь странное диво: семилетний супермен дурачился.

– Вряд ли так уж сразила, – возразила тетя Таня. – Они даже не заметили. Куда мне тягаться с твоими фокусами!

– Фокусы! – отчаянно закивал головой Серега Дмитрич. – Смешные фокусы!

– А тебе тоже смешно? – спросила голова Олега, материализовавшись передо мной.

И не она одна. Ее окружали: две руки, вертикально висящие около олеговых ушей, и две горизонтально расположенные ноги, отрезанные чуть выше колен – одна парила над головой, почти касаясь аккуратного мальчишеского чубчика, а вторая чуть ниже подбородка. Все это образовывало некое подобие рамки вокруг картины. Ноги были обуты в олеговы тапочки и олеговы же летние кремовые брючки.

Я обернулась к дивану. Так и есть – оставшийся сидеть там обрубок туловища леденил душу своим видом.

– И как же тебе удается вот так… четвертовывать себя? – чуть сипло, но бодро поинтересовалась я.

Одна из рук наклонилась, нарушая симметрию, и задумчиво почесала затылок. Вторая рука, решив, видимо, не отставать, поскребла ногу, зависшую над головой. Нога взбрыкнула. После чего тоже, очевидно, собралась поразвлечься и спикировала вниз, на пол. Где и принялась подпрыгивать, шлепая тапочкой по паркету. Голова же, устроившись щекой на коленке, с ангельской улыбочкой наблюдала этот одиночный танец.

– Значит, для тебя не существует пословица: близок локоть да не укусишь? – осторожно спросила я.

– Кусать локти? – возмутился Олег. – Зубы поломать можно! А вкуса никакого! И потом – зачем кусать самого себя? Больно же!

– А ты чувствуешь боль? – удивилась я. – Вот когда так – все отдельно от тебя?

– Да оно же не отдельно! – радостно захохотал Олег. – В этом вся соль фокуса! Я один! Целый! Смотри.

Вторая нога спланировала вниз, к первой, руки взмыли чуть выше, опустившись по швам (по несуществующим швам). Голова зависла над отсутствующими плечами и предложила:

– Дерни меня за рукав.

Я вжалась в кресло и боязливо помотала головой. На этот сборно-разборный конструктор и смотреть-то – в глазах помутнение начиналось, а уж чтобы потрогать такое – об этом и думать не хотелось.

– Смелее, Елена! – шепнула голова Олега прямо мне на ушко, возникнув рядом и тут же вновь вернувшись на прежнее место.

Делать нечего. Я встала, на негнущихся ногах проковыляла к гирлянде конечностей, лишенной тела, протянула руку к одной из олеговых рук и чуть потянула за манжет рубашки. При этом я почему-то изо всех сил старалась не дотронуться до ладошки, которой оканчивалась рука.

Но ладошка сама поймала меня. Теплая, обычная. Тихонько сжала пальцы, а олегова голова укоризненно сказала:

– Ну кто же так дергает! Сильнее! Не бойся!

Я зажмурилась и дернула снова. Дернула от души!

– Ой-ей! – смеясь завопил Олег. – Ты меня повалила!

Я открыла глаза. Ничего подобного: все конечности реяли в воздухе на прежнем месте. Во главе с головой.

– Мое тело повалила! Мою точку опоры! – его рука указала в сторону дивана.

Там действительно произошли изменения. Тело-обрубок уже не сидело, а лежало, свалившись набок.

– Ой, мне так неудобно! – продолжал веселиться Олег. – Посади меня назад!

Плохо соображая, что делаю, я шагнула к дивану.

– Да ладно, я пошутил, – замахали олеговы руки, а лицо засмеялось.

И тут же эти руки материализовались на предназначенных для них местах – на его плечах. И обрубок, опираясь на них, вновь сел, продолжая заливаться смехом.

Да, именно так! Похохатывание, вылетающее изо рта в нескольких метрах от тела, рождалось именно в этом теле: грудь и живот обрубка сокращались как раз так, как это бывает при смехе.

И еще я обратила внимание на одну деталь: из-под ремешка кремовых брюк (которые в обрезанном виде могли сойти за шортики) выбилась пола рубашки и свисала теперь белым треугольником. Это, что, я ее выдернула, когда дергала за рукав?

– Мне не смешно! – твердо сообщила я.

– Совсем? – удивился Олег. – А я так хотел тебя повеселить… Хочешь потрогать мою плечевую кость?

Перед моим носом тут же возникла одна из рук, вновь оторванная от туловища. Рука была повернута ко мне кровавым срезом. Я замычала отрицательно и отодвинулась.

Но заметила, что срез хоть и был кровавым – даже пульсация перерезанных артерий была заметна – но кровотечения-то как раз и не наблюдалось.

– Вот глупышка боязливая, – подзадоривал меня олегов голос. – Прикоснись, проведи пальчиком!

Культяшка вновь придвинулась ко мне своим надрезом.

Ни жива ни мертва я ткнула в нее мизинчиком, каждое мгновение готовясь завизжать и отпрыгнуть.

Палец наткнулся на что-то ровное и гладкое. Не мясное и не костистое. И не живое – даже без естественного человеческого тепла. Будто дотрагиваешься до фарфорового манекена. Срез на ощупь оказался чуть прохладным.