Ведьма в Царьграде - Вилар Симона. Страница 18

Княгиня сочла это разумным, спутницам своим тоже велела не торопиться со сборами. Те хоть в тесноте ютились, дыма из курных изб наглотались, но с пугавшими их печенегами встречаться не захотели. Ну а Святослав, как узнал, что передышка в пути, сразу же отправился на охоту с дружинными побратимами.

Из приближенных князя к охоте не примкнул только молодой десятник Блуд. Он ходил взволнованный по лагерю и по окрестностям, разыскивая одного из своих отроков [64]. Да не просто отрока, а родича. Сам Блуд был нагулянным сыном одной из киевских боярышень, но род от него не отказался, вот он и считался достойным состоять в окружении князя, тем более что сызмальства даже воспитывался вместе с ним в тереме княгини. Собой же Блуд был красень хоть куда – статный, сильный, лицо костистое, но пригожее, светлые глаза янтарем отсвечивали, волна пышных каштановых волос до плеч ниспадала. Но помимо родовитости и красы Блуд отличался смелостью, вот молодой князь и приблизил его к себе, воинским побратимом сделал. И, зная, что парень на хорошем счету у Святослава, родня отправила с ним одного из родичей, молоденького да неопытного еще, велела приглядывать за отроком. Блуд к делу отнесся серьезно, сам понимал, что в семье его положение шаткое. Думал похвальбу от родичей получить, а тут и отъехать далеко не успели, как парнишка на первой же стоянке сгинул. Конь его стоит, седло с тиснением валяется в кустах, доспех кольчатый через сук перекинут, а самого и след простыл.

Блуд решился даже пойти к ведьме, сказал, что волнуется.

– Он ведь братанич [65] мне, сестрица просила за ним, как за самим собой, приглядывать. И куда его понесло? Не поворожишь ли мне, чародейка, где искать родича… живого или мертвого. А то вон в стане о печенегах поговаривают.

Малфрида согласилась. Такому красавцу отказать трудно. Кровь горит при одном взгляде в его золотистые прозрачные очи. Но Малфрида отогнала эти думы, пошла к дальнему омуту, стала смотреть в стоячую воду, шептала заговоры.

Вернулась мрачная.

– Нет твоего братанича среди живых, Блуд. Но он где-то поблизости. А где? Не показывают мне. Ну уж ладно, сама поищу. Дай мне только его вещицу какую.

Блуд принес ту самую кольчатую кольчугу, какую богатая родня выделила для отрока. Но ведьма только понюхала ее, прикоснуться не посмела, даже шарахнулась осторожно.

«Вот уж нечисть!» – подумал Блуд, глядя вслед удаляющейся ведьме и делая предохранительный жест. Надо же, а его князь все время говорит, что от Малфриды им удача будет. Какая в том удача, если на первой же стоянке своего потеряли!

Малфрида отошла подальше, где ее уже не могли заметить княжеские дозорные, потом разбежалась. Взлетели ее темные косы, заметались, как темное облако, глаза вспыхнули желтизной. На бегу она сделала скачок, перевернулась в воздухе… И уже пушистой росомахой побежала дальше по бережку вдоль реки.

Вот это Малфрида и любила в своей колдовской силе – чудо. Интересно ей было ощущать себя в ином теле, иные чувства испытывать, покорять человеческим разумом прорывающуюся волю дикого зверя.

Мощные лапы росомахи по-медвежьи косолапо переступали среди высокой травы, пушистый хвост стелился следом, продолговатая морда к земле была опущена. Вот тут прошел родич Блуда, тут. Она уже миновала заводь, где вчера приметила водяного… А ведь сперва было решила, что его это шалости. Нет, дальше прошел отрок. Вон и след сапожка виден на мокром песке. Похоже, бежал куда-то.

Уже закат заалел, когда она обнаружила ответ. И увидела ее – русалку. И какую красивую! Правда, Малфрида поняла это, когда опять человеческий облик приняла. Первым желанием ведьмы, ставшей на время росомахой, было стремление спрятаться, кинуться прочь от нелюди. А как собой стала – уже иначе посмотрела.

Да, на редкость хороша была речная дева. В свете закатного солнца ее длинные волосы казались розоватыми, бледное тело тоже как спелый плод выглядело – ладное и гибкое, с высокой округлой грудью, крупными, как цветы, сосками. Русалка сидела на камне, опустив длинный хвост в речную воду, чесала волосы пальцами. И улыбалась довольной, сытой улыбкой.

– Что это ты до темноты показалась, красавица? – выйдя к ней, спросила ведьма. – Или к теплому человеку прикасалась недавно? Тепло в себе чуешь и солнца луч не пугает?

Русалка встрепенулась, хотела было в воду кинуться, но не смогла. Посыл с руки чародейки удержал ее, и она будто налетела на невидимую стену, охнула, понимая, что не сойти ей с камня, что прегражден путь к воде. А ведь долго без воды речной деве не продержаться: тело, кожа сохнуть начнут, хвост рыбий истончится.

И тогда русалка открыла рот, будто в неком немом крике, лицо ее исказилось от натуги, из прекрасного безобразным сделалось. Малфрида же в первый миг пошатнулась, зажала уши. Хотя со стороны глянуть – ни звука не издала водяная дева. Да только волна по реке вдруг пошла, камыш затрещал, кроны высоких ветел на берегу стали раскачиваться и гнуться, будто при сильном урагане. И пронзительно высокий, не слышный людскому уху вопль русалки словно стальной иглой проник в голову ведьмы, вызвал дикую, оглушающую боль. Но через миг она уже справилась, выпрямилась, сама закричала так же немо и пронзительно. И звук этот был настолько силен, что воронки водоворотов забились на водах Днепра, забрызгали пеной, на берегу рухнула ива, сломанная силой колдовского крика чародейки, такого высокого, что обычное ухо и не различит его. А вот нежить… а вот природа…

Русалка поначалу соревновалась с ней в губительном вопле, не желая смиряться. Уже и смеркаться стало, недавно розовое тело русалки голубоватым сделалось, она опала на камень у воды, скреблась пальцами о невидимую преграду. И выдохлась первой: перестала глушить немым воплем, взмолилась по-человечьи:

– Отпусти! Ты ведьма сильная, я поняла. А вот что тебе от меня надобно?

– Три зарока выполнишь для меня – отпущу на волю. Сперва отвечай – ты отрока глупого поманила?

– Да он сам рад был! Я плыла, смеялась, а он несся за мной по бережку, звал, просил приблизиться.

Малфрида будто воочию увидела: спешит глупый мальчишка вслед за плывущей по воде красавицей, а та то плечом округлым поманит, то грудь покажет, то очарует тихим русалочьим смехом. Где глупому отроку было устоять против красы такой? Русалка наверняка свой рыбий хвост ему не показывала, а глупый парнишка и не понял, что речная дева его завлекает. Может, возомнил, что девка какая местная тут нагишом купается, может, кто из спутниц княгини ему улыбается на воде. Хотя… видать, уже и не соображал ничего. Когда русалка поманит – трудно устоять. Краса их редкая, соблазнительны они и сильны. Вот и заманивают речные девы людей под воду, под коряги, играют с утопленниками, целуют, милуют, пока те теплые. Им, холоднокровным, страсть как любо к теплу человеческому прикоснуться.

– Ты его тело спрятала? – спросила Малфрида.

– Я. Но не намиловалась еще. Мой он. Вот когда красоту потеряет, когда раздуется – тогда забирай. Хочешь, призрак его возьми.

Малфрида покачала головой, укоризненно поцокала языком.

– Отдать придется сейчас. Он из княжьей дружины. Это тебе не селянин какой, не рыбак, о котором поплачут и позабудут. Этого надо погрести по покону [66]. Незачем душе его неприбранной потом шляться по бережку призраком унылым и людей пугать. А пока тут его родич, он о погребении позаботится. Вот ему и вернешь. В том мое слово. И чтобы к рассвету тело отрока было в одной из заводей, где речка Рось в Днепр впадает.

Русалка сидела, обиженно надув бледные губы. Потом вдруг улыбнулась и спросила:

– Хорошо, все сделаю, как прикажешь. Ну а третий зарок какой?

– Как третий? – возмутилась Малфрида. – Я еще… Но умолкла, поняв, что перехитрила ее нелюдь речная. Она сперва на вопрос ответила, потом согласилась тело вернуть, вот и выходило, что лишь один наказ остался.