Желать невозможного - Островская Екатерина. Страница 3

– Меня Леной зовут.

А он ничего не ответил. И ничего уже невозможно было изменить. К концу девятого класса он точно знал, что любит эту девочку. Но они оказались совершенно разными: она, тихая и аккуратная, почти отличница, а он такой же, как и большинство мальчишек, меньше всего тогда он думал о будущем. Он даже не представлял, что станет врачом. Хотел с лучшим другом Серегой Васечкиным пойти в военное училище. Они с детства мечтали стать летчиками-истребителями и даже нашли достойное для себя училище в городе Ейске. Но Ейск далеко – за две тысячи километров, да и мечта к окончанию школы несколько потускнела. О небе и самолетах Алик думал гораздо меньше, чем о соседке по парте. Она казалась совершенно особенной, но отличалась от других девочек не только этим: Лена была освобождена от занятий физкультурой по болезни. Но что это за болезнь, не рассказывала.

Как-то, провожая ее домой, Алик поинтересовался:

– Чем хоть болеешь?

– Врожденный порок сердца, – ответила она.

Что это такое, Иванов не понимал и потому спросил:

– В каком смысле?

Лена промолчала.

– Ну, и что врачи говорят?

– Говорят, что где-то делают операции, но не у нас. А у нас таких специалистов нет.

После этих слов ему стало очень жалко ее, и, чтобы утешить, он сказал твердо:

– Значит, так! Потерпи немного. Я специально выучусь на врача и сделаю тебе эту чертову операцию!

Ляпнул просто так, успокаивая ее и обманывая себя самого. Но вот ведь как сложилось! Сказанное слово материально, за ним следует нечто независимое от желаний человека. Все закрутилось непонятным образом после случайного обещания, ставшего неосознанным желанием, бросившим Иванова в пространство, о котором он не мечтал и не знал ничего. Пустое обещание, сделавшее его тем, кем он сейчас является.

А Лена поверила тогда.

Посмотрела на Алика пристально, потом отвела глаза и прошептала:

– Хорошо, теперь я буду надеяться только на тебя.

Они были такими разными.

Короткий миг детства. Стремительное мгновение первой любви. Две разнополярные частицы прилетели из глубин Вселенной, чтобы столкнуться и снова оказаться на разных полюсах бесконечности.

Она посещала факультативы по литературе. Однажды Алик пришел туда, сам не зная почему, наверное, оттого, что соскучился, хотя они целый день просидели рядом за партой, только на физкультуре он один прыгал через козла, потому что на физкультуру она не ходила совсем. Дома было нечего делать, и он потащился на этот факультатив. Он даже взял с собой чистую тетрадку, куда записывал что-то о поэтах Серебряного века. Лена опять сидела рядом, и от этого соседства было спокойно и радостно. За окном стояла зима, стекла были загрунтованы ультрамарином, но сквозь глубокую синеву проблескивали бледные квадратики далеких окон.

Лена что-то усердно записывала, он смотрел, что пишет она, и кое-что заносил в свою тетрадку. Когда факультатив закончился и все стали собираться, Алик, торопясь закончить со всем этим, криво записал: «А вы ноктюрн сыграть смогли бы на флейте водосточных труб?» Но к кому это относилось, он прослушал. Лена ждала его, сидела рядом и улыбалась его стремлению постичь литературу.

Они вышли в коридор, потом на школьную лестницу. Стали спускаться вниз, и уже на первом этаже он вдруг обнял ее и прижал к себе. Рядом была стеклянная дверь в столовую, за которой блестели пластиковые столешницы, отражая свет уличных фонарей.

– Я не хочу тебя терять, – прошептал он, ища ее губы.

– Я люблю тебя, – коснулись его сердца тихие слова.

Они целовались недолго, чуть меньше вечности. Но все постороннее исчезло, умчалось в небытие, унесенное резвым коридорным сквозняком, пропахшим школьными обедами и ароматами приближающейся неизвестности.

Тот вечер сохранился в нем навсегда, но только хранил воспоминание Иванов так глубоко, что и сам не мог отыскать в минуты уныния и разочарований. Скорее всего, он и спрятал его так надежно для того лишь, чтобы забыть свою глупость и подлость. Всю зиму, а потом уж весну они верили в общее будущее, хранили эту тайну, не говорили о ней, а только читали в глазах друг друга. В конце апреля дала о себе знать Ленина болезнь. Иванов остался за партой один, Лена лежала в больнице. Алик собирался навестить ее, но Первого мая его пригласил в гости Серега Васечкин. Пригласил, конечно, не только его одного, а почти треть класса. Родители Васечкина и его старшая сестра уехали на все праздники за город, и потому можно было расслабиться, не опасаясь последствий.

Сначала, когда за окнами было светло, все сидели за столом, пили кислое сухое вино, закусывая наскоро приготовленными девочками пресными салатами. Одноклассниц на празднике свободы от родительских глаз было три. И все они выглядели совершенно иначе, чем в школе. Макияж и шпильки все-таки меняют женщин до неузнаваемости. Рядом с Аликом, тесно прижимаясь к нему бедром, сидела Милена Пыжова, считающаяся первой красавицей класса. Она говорила громче всех, не забывая подливать в бокал Иванову вина, при этом под столом прижималась к нему ногой. Когда совсем стемнело, свет решено было не зажигать и устроить танцы.

Когда музыку включили на полную мощность, Милена наклонилась к Алику, обхватила его за шею и крикнула в его ухо:

– Ну что, пойдем потанцуем, что ли.

В тесной комнатке места не было совсем. Пришлось прижиматься друг к другу. Милена обняла Иванова двумя руками. В коротком промежутке, пока меняли кассету в магнитофоне, Милена спросила:

– Алик, а ты умеешь целоваться?

– Разумеется, – ответил Иванов, у которого уже все кружилось перед глазами.

– А то давай научу, – предложила Милена.

– Да я сам кого хочешь…

– Тогда пойдем, – усмехнулось искушение и потащило Алика в коридор.

В соседней комнате на собственной кушетке уже вовсю целовался с кем-то Васечкин. Пришлось прикрыть дверь в комнату плотнее.

– Сорри, – извинилась Пыжова и потянула Алика за руку в сторону кухни.

Вдвоем они едва уместились на маленьком стульчике. Точнее, на стульчике сидел Иванов, а Милена у него на коленях. Рядом на кухонном столе стояли тарелки с остатками салатов и пустые бутылки. Но Пыжову это не смутило. Опустившись на колени к однокласснику, она обхватила его за шею и впилась в рот полными губами. Похоже, она не блефовала: опыт у нее действительно был. И не маленький.

– Не так, не так, – повторяла она, – нежнее надо. Языком попробуй. Сейчас покажу…

Музыка гремела во всю мощь, и все равно Алику показалось, что он услышал треньканье звонка. Но избавиться от Пыжовой не было никакой возможности. И все же он оторвался от Милены, когда понял, что кто-то уже вошел в квартиру. Не сразу, конечно, но отстранил Пыжову от себя. Отстранил, поднял глаза и увидел.

Лена стояла у входа на кухню и улыбалась. Улыбалась так светло и через такую боль, словно она жалела его, будто Алику гораздо хуже, чем ей самой.

Она улыбалась, а глаза были переполнены слезами.

– Прости! – прошептал Иванов.

И не услышал себя.

– Прости, – крикнул он вслед убегающей Лене.

Попытался подняться, но Пыжова придавила к маленькому сиденью.

– Чего ты, бегать за ней будешь, что ли? – рассмеялась Милена.

Он отпихнул ее и бросился вон из квартиры друга. Лифт увозил Лену вниз. Алик бежал следом, перепрыгивая через три ступеньки. А когда выскочил из парадного, во дворе уже никого не было. Он побежал к Лениному дому и долго звонил в квартиру, но никто не открыл.

Утром поехал в больницу и встретил выходящую из ворот Ленину бабушку.

– Не ходи туда, Алик, – сказала старушка, – очень тебя прошу, не ходи. Леночка вчера домой на праздники отпросилась. Ее отпускать не хотели. А она так просила, так просила!.. До дому даже не дошла, в соседнем дворе сознание потеряла. Знакомые увидели – «Скорую» вызвали и мне позвонили. Слава богу, «Скорая» быстро приехала. Сейчас Леночка в палате интенсивной терапии, ее нельзя беспокоить.

Лена в школе так и не появилась. Алик сдал экзамены и отнес документы в медицинский институт. К этому времени он уже знал, что Лена выписалась из больницы и уехала с бабушкой в санаторий. Уже учась на первом курсе, Алик решился сходить к Лене еще раз. Дверь открыла незнакомая женщина.