Софья (обманутые иллюзии) (СИ) - Леонова Юлия. Страница 1

Пролог

Петербург 1798 год

В сером сумраке ненастного февральского утра перед особняком Берсневых, что на Мойке остановился наемный экипаж. Спустившись с подножки, молодой человек в мундире Лейб-гвардии Гусарского полка, помог спуститься на мостовую полковнику Берсеневу. Вслед за раненным полковником из коляски выбрался седовласый доктор.

Стиснув зубы и, превозмогая боль от полученной раны, Михаил Васильевич с трудом одолел несколько ступеней, поднимаясь на крыльцо фамильного особняка. Двери дома распахнулись, и навстречу хозяину дома поспешил дворецкий вместе с довольно рослым лакеем.

- Господи! Барин! – подхватывая теряющего сознание полковника, заголосил дворецкий. - Матерь Божья, да как же так!

Истекающего кровью Берснева, внесли в дом.

- Мне понадобятся горячая вода, бинты и корпия для перевязки, - распорядился врач.

Полковника уложили на софу в гостиной. Врач, расстегнув пропитанный кровью доломан и разорвав рубашку, приступил к осмотру.

- Плохо, - нахмурился он, осматривая рану. – Очень плохо. Не стойте столбом, - обратился он к ротмистру, - подайте саквояж с инструментом. Распорядитесь, чтобы бренди принесли, а лучше водки.

Дверь в комнату распахнулась и, не обращая внимания на доктора и ротмистра, к полковнику устремилась молодая женщина.

- Michele, - без сил опускаясь на колени около софы и прижимаясь губами к его руке, прошептала она. – Michele, pourquoi? ( Мишель, зачем (здесь и далее перевод с фр. ) ).Михаил, расслышав знакомый голос, с трудом открыл глаза. Вид ее склоненной головы, горячие слезы, капавшие на тыльную сторону его ладони, вызвали безудержный гнев. «Лживая дрянь», - застучало в висках.

- Бога ради, уйдите! – выдавил он из себя. – Кто-нибудь, уведите madame.

Склонившись к женщине, ротмистр попытался поднять ее.

- Елена Петровна, голубушка, не надобно вам здесь быть. Пойдите лучше распорядитесь, чтобы водки принесли.

Поддерживаемая офицером, молодая женщина поднялась с пола и, бросив умоляющий взгляд на умирающего, вышла из комнаты. Едва за ней закрылась, дверь, как послышался громкий полный муки стон. Ухватившись за косяк, так что побелели костяшки пальцев, Елена тихо заплакала. Мимо нее прошмыгнула горничная с ворохом полотенец, следом прошел лакей с ведром горячей воды. Снова стон и грязное ругательство, сорвавшееся с уст полковника. Зажав уши ладонями, Елена Петровна прислонилась спиной к стене: ноги совершенно отказывались служить ей. «Господи, спаси и сохрани, - беззвучно молилась она. - Прошу тебя, будь милостив к нам». Вновь открыв глаза, Лена встретилась взглядом со своей belle-mиre (свекровь).

- Ненавижу, - прошептала женщина, побелевшими губами. – Блудница, poule, comment avez-vous eu conscience de venir ici ( потаскуха, как у тебя достало совести прийти сюда )?

- Madame, прошу вас, позвольте мне войти, - умоляюще глядя на нее, попросила Элен. – Позвольте мне хотя проститься с ним.

- Хоронишь уже, - прошипела в ответ Анна Михайловна.

- Ранение в живот, - отводя глаза, прошептала молодая женщина.

Громкий звук пощечины, заставил вздрогнуть лакея, который нес в комнату графин с водкой. С трудом удержав в руках поднос, слуга опустил глаза. Бледная, как ее утреннее платье из палевого муслина, барыня, схватившись за щеку, проводила глазами мать полковника, спешившую к смертельно-раненному сыну.

Элен так и не нашла в себе сил, чтобы отойти от двери, за которой умирал ее супруг. Спустя час уставший доктор вышел и попросил позвать священника. Она рванулась к умирающему, но взгляд супруга ее остановил, так и, оставшись стоять в коридоре, жалея, что не позволил разделить с ним его последние мгновения. Мимо Елены мелькнула темная ряса батюшки, которого спешно привез ротмистр. Стоя за приоткрытой дверью, она слышала его монотонный голос, читающий молитву над умирающим. Слезы все катились и катились по лицу. «Господи! Нет моей вины ни в чем», - крестилась Елена Петровна, прислушиваясь к происходящему в комнате.

Зная, что уже не жилец на этом свете Берснев после соборования, попросил позвать дочь. Перекрестив дитя дрожащей рукой, Мишель взял с матери слово, что после его смерти девочка останется на ее попечении.

- Все мое состояние отойдет Сонечке и только ей, - шептал он из последних сил. – Вы уж проследите за тем, ma chиre maman (моя дорогая маменька).

Он силился сказать еще что-то, но только слабый стон сорвался с побелевших губ, боль исказила прежде красивое лицо, превращая его в страшную гримасу. Испугавшись, жалобно заплакала Сонечка, спрятав лицо в складках платья убитой горем grand-mиre (бабушка). Откинувшись на подушку, Михаил Александрович Берснев, полковник Лейб-гвардии Гусарского полка испустил дух. Нянька тотчас увела, заплаканную девочку, и та не увидела, как рухнула, будто подкошенная ее бабка, забывшись, завыла в голос, цепляясь за руку покойного. Воспитаннице madame Берсеневой Наталье еле удалось уговорить бьющуюся в истерике женщину выпустить холодеющую ладонь и увести ту в ее покои. Проходя мимо застывшей в коридоре Елены, Наталья одарила молодую вдову взглядом полным презрения:

- Все из-за вас, - прошептала она. – Все ваша гордыня…

Элен молча отвела глаза. Да и что она могла сказать ей? Все то время, что Натали жила у них, а это без малого пять лет, Елена Петровна слишком часто ловила влюбленные взгляды девушки, устремленные на ее супруга. Поначалу Наталья смущалась, когда супруга Михаила Васильевича замечала ее влюбленность, но с течением времени она перестала скрывать свое увлечение. Елена терпела, зная, что наступит тот момент, когда девушка покинет их дом и пойдет под венец с тем, кого одобрит Анна Михайловна, но в этом году девице минуло двадцать, а подходящего жениха для нее так и не нашлось. Порой Элен казалось, что Анна Михайловна, догадываясь о том, как неприятно снохе присутствие в доме юной привлекательной барышни сознательно затягивает с замужеством Натальи.

Больно было осознавать, что Мишель ушел в мир иной с уверенностью, что она предала его. Открыв двери в гостиную, Элен тихо проскользнула в комнату. Прислуга уже убрала окровавленные полотенца, Михаил лежал на софе, и со стороны могло показаться, что он просто спит. Испуганная девушка, убиравшая в комнате, выскользнула за двери, оставив барыню одну. «Я люблю тебя, люблю. Всегда буду любить, - шептала Елена, прижимаясь щекой к холодной руке. – Adieu, mon amour, attends-moi, mon cher. Je ne peux pas, sans toi ( Прощай, моя любовь и жди меня, мой дорогой. Я не смогу без тебя)».

Спустя четверть часа с гостиную явилась Наталья. Девушка застыла в дверях глядя на убитую горем вдову, подле покойного.

- Вы недостойны его, - тихо обронила она, входя в комнату. – Никогда не были достойны. У вас была его любовь, но вам нужно было поклонение других, вы всегда выставляли себя на показ, как последняя…

Договорить она не успела. Поднявшись с колен, Елена со всего маху отвесила девице оплеуху, да так, что даже ладонь заныла от силы удара. Вскрикнув, Наталья схватилась за пылающую щеку.

- Вон отсюда! Думаешь, я не знаю, не догадываюсь, чьих рук это дело, - прошептала в сердцах Элен. – Вон! Оставь меня!

Тело полковника Берснева отвезли в небольшую церквушку в расположении Гусарского лейб-гвардии полка, где и состоялось отпевание. Все это время: два дня до похорон, Елена Петровна провела в своих покоях, допуская к себе лишь свою камеристку. Почти все время своего добровольного заточения женщина провела в молитвах о спасении души покойного супруга, об успокоении собственной, мечущейся души. Сонечку к матери не пустили, сказав девочке, что та не здорова.

Только в день похорон младшая madame Берснева покинула свои комнаты, чтобы проститься с супругом. Ни слезинки не проронила под темным облаком вуали, заняв место у гроба. Так и стояла: прямая, расправив плечи, глядя сухими воспаленными глазами на заострившиеся черты того, кого любила всем сердцем, того, кто пал жертвой обмана и немыслимого предательства. За эти два дня, что провела в своих покоях, выплакала все слезы, заглушая рыдания, что рвались из груди, разбивая о стену костяшки пальцев в приступах бессильной ярости и слепого отчаяния, когда хотелось ломать и крушить все, что попадалось под руку. Только когда заколачивали гроб, чтобы отправить тело покойного в семейное имение Берсневых, закрыла глаза и закусила до крови губу, страшась, что не устоит на ногах, упадет на пол и забьется в истерике, которая уж давно искала выхода и рвалась из груди.