Софья (обманутые иллюзии) (СИ) - Леонова Юлия. Страница 100

Софье хотелось схватить тарелку и запустить прямо в спину этому самоуверенному наглому поляку, посмевшему предположить, будто близость с Адамом была ей приятна. «А еще бы я вылила кофе прямо ему на голову», - вздохнула она.

***

Ранение Раневского оказалось куда тяжелее, чем то могло показаться на первый взгляд. Крупный осколок гранаты глубоко вошел в плоть и раздробил бедренную кость. Еще в лазарете оператор, говорил о том, что надобно отнять ногу, но Александр воспротивился, ответив, что предпочитает умереть от антонова огня, нежели жить с одной ногой. Не сумев убедить его, врач извлек осколок и, перевязав рану, посетовал на его несговорчивость, предполагая, что штабс-ротмистр с такой раной долго не протянет. Изнурительная дорога в Вознесенское едва не доконала его, рана воспалилась и причиняла ему неимоверные страдания. Врач, прибывший из Петербурга, тоже настаивал на ампутации, но несговорчивый пациент остался при своем мнении. Смирившись, доктор вскорости с удивлением обнаружил, что раненный пошел на поправку. Однако говорить о полном восстановлении, было невозможно. Становилось совершенно очевидно, что Раневскому суждено остаться хромым до конца жизни. Спустя два месяца, Александр уже смог передвигаться самостоятельно с помощью трости. Он намеревался подать прошение о восстановлении его в армии, и письмо, пришедшее от Андрея, только лишь укрепило его в этом желании.

Оставалось еще одно дело. Раневский вздохнул, дотянулся до трости и, тяжело опираясь на нее, поднялся с кресла. Нога отозвалась ставшей уже привычной тянущей болью. Как же ему не хотелось ехать в Воздвиженское к Лиди, но совесть требовала завершить то, что уже начато. Вчера у него был стряпчий, просмотрел бумаги и заверил его, что завещание составлено в полном соответствии с нормами закона, однако, что касается морали, то дело весьма сомнительное. В кабинет заглянул Тимошка.

- Барин, можно ехать, - скороговоркой произнес он.

- Иду, - вздохнул Раневский.

Тимофей намеревался подставить ему свое плечо, дабы помочь спуститься с высокого крыльца, но Александр оттолкнул его руку.

- Сам! – бросил он, осторожно спускаясь по ступеням.

Устроившись в экипаже, Раневский стукнул в стенку, подав знак трогаться. Дормез медленно покатил по аллее, и, выехав за ворота, все быстрее и быстрее помчался по широкому тракту. «Мне следовало бы ехать в Рощино, вместо того, чтобы заниматься чужими делами», - недовольно хмурился он. Более всего претило объясняться с Лидией. Какие слова подобрать? Как объяснить? Всю дорогу он мучился этими мыслями, то и дело, поминая Корсакова, втянувшего его в эту неприятную ему ситуацию. Седмица ушла на то, чтобы преодолеть расстояние от Вознесенского до Воздвиженского.

В усадьбу въехали поздним вечером. Весь день моросил мелкий нудный дождь, и рана его ныла все сильнее и сильнее, остро реагируя на сырость и холод, что пробирал до костей даже в экипаже. Опираясь на плечо Тимофея, Раневский с трудом спустился в подножки дормеза и, прихрамывая, поднялся на крыльцо. Почти весь дом был погружен во тьму, лишь в нескольких комнатах второго этажа горели свечи. Встретивший его дворецкий, проводил гостя в небольшую диванную, поспешно зажег свечи в канделябре и удалился с докладом. Уютный диван манил присесть, но зная, что придется встать, чтобы поприветствовать хозяйку, Александр остался стоять, тяжело обеими руками опираясь на трость. Не хотелось, чтобы Лиди видела его слабость, которую он ненавидел в себе. Спустя четверть часа двери распахнулись под рукой лакея, и в комнату вошла Лидия. Черное бомбазиновое платье подчеркивало бледность ее лица, прекрасные голубые глаза, некогда сверкавшие лукавством и кокетством, потухли. Роскошные золотистые локоны, упрятаны под вдовий чепец. Она словно бы постарела разом на десяток лет.

- Bonsoir, Alexandre, протягивая ему свою руку, - слабо улыбнулась она. – Что привело вас к нам?

- Bonsoir, Lydia Dmitrievna, - поднося к губам узкую изящную ладонь, поприветствовал хозяйку Раневский. – Мне выпала печальная обязанность доставить вам завещание вашего супруга.

- Вы видели его? Как он умер? – побелевшими губами прошептала Лиди.

Александр отрицательно покачал головой.

- Увы, нет. Эти бумаги Алексей Кириллович передал мне через моего воспитанника.

Взяв с низкого столика конверт из плотной желтоватой бумаги, Раневский протянул его Лидии.

- Я и не знала, что Алексей оставил завещание, - вынимая несколько сложенных листов, отозвалась Лидия.

Подойдя ближе к канделябру, она принялась было читать, но спохватившись, улыбнулась Раневскому виноватой улыбкой:

- Простите вы с дороги, устали…

Взяв колокольчик, Лиди позвонила. Отдав, явившемуся на ее зов дворецкому распоряжение устроить гостя со всевозможным комфортом, она вновь обратилась к Раневскому:

- Александр Сергеевич, вы меня извините, но, боюсь, нынче я совершенно никудышная хозяйка. Ужин через полчаса в малой столовой, Василий вас проводит.

Опираясь на трость Александр, последовал за высоким, исполненным важности слугой, внушительного роста, бывшего у Корсаковых в услужении дворецким. Лидия с тяжелым вздохом опустилась на диван. «Ну, что же, по крайней мере, Господу угодно было сохранить ему жизнь», - проводила она его грустным взглядом. Открыв конверт, Лиди вновь извлекла бумаги и погрузилась в чтение. Она несколько раз перечитала завещание, не в силах поверить тому, что было в нем написано. Первой ее мыслью было сжечь бумагу, и она даже поднесла его к горящей свече, но потом отдернула руку, обжигая пальцы, затушила начавший тлеть уголок. «Что толку в том? – покачала она головой. – Есть Раневский и, наверняка, ему известна суть изложенного здесь. Господи, как он мог? – стиснула она кулачок, сминая лист. – Как он мог так поступить со мной?! Надобно посоветоваться с Andrй, может, есть какая возможность оспорить завещание». Хандра, навалившаяся на нее после похорон Корсакова, уступила место гневу. Схватив с низенького наборного столика конверт, Лиди хотело было запихать в него смятое завещание, но разглядев внутри еще один сложенный лист, вытряхнула его на стол и, развернув, пробежала глазами несколько строк, написанных рукой Алексея.

«Лиди, mon ange, прости, что мне не достало смелости говорить с тобой перед отъездом в полк. Меня терзает предчувствие, что мне не суждено будет вернуться, потому я, надеюсь, что ты найдешь в себе силы простить меня и принять мою последнюю волю. Однажды, присягнув на верность Государю и Отечеству, с выходом в отставку я не перестал быть офицером, и мой долг зовет меня. Мне жаль, что наше с тобой последнее свидание было омрачено ссорой и взаимными упреками, и я не смог погасить в себе огонь гнева и обиды, дабы спокойно высказать тебе, все, что наболело на душе.

Дмитрий - моя плоть и кровь, последний мужчина в нашем роду, пусть и рожденный от моей незаконной связи с камеристкой матери. Меня страшит не сама смерть, а то, что после того, как меня не станет, род которым по праву гордились мои предки, угаснет вместе со мною. Я нежно люблю и тебя, и Аннушку, и мое решение никак не повлияет на вашу дальнейшую жизнь. Вы никогда и ни в чем не будете знать нужды. Помнится, ты говорила, что не станешь оплакивать меня, ежели мне случиться умереть, и не уйдешь как твоя кузина Софи от мирской жизни. Верно, ты выйдешь замуж и будешь еще счастлива, во всяком случае, я надеюсь на это. Единственно о чем прошу тебя, не затаи обиды и злобы против мальчика, который виновен лишь тем, что остался моим единственным наследником мужского пола. После моей смерти Дмитрий останется сиротой, потому как мать его, умерла много лет назад, давая ему жизнь. О нем некому будет заботиться, его некому будет защитить, потому я и просил Раневского принять участие в его судьбе, предполагая, что тебе не захочется взять на себя эти заботы.

Как бы мне хотелось еще раз обнять тебя, коснуться поцелуем твоих губ, но ежели ты читаешь это письмо, значит, нам не суждено более увидеться. Прощай, mon ange. Люблю. Корсаков».