Софья (обманутые иллюзии) (СИ) - Леонова Юлия. Страница 63

- Дела, сударыня, - вздохнул Раневский. – К тому же сезон уже завершился, и я был уверен, что вы давно уже покинули первопрестольную.

- Надеюсь дела ваши разрешились к вашей пользе? – поинтересовалась Мари.

- Слава Богу, это так, - ответил Александр, подстраиваясь под ее неспешный шаг. – Закладная на Вознесенское выкуплена, осталось только самому наведаться в усадьбу. Давно я там не был, - вздохнул он.

- Удивительно, - отозвалась Мари. – До меня давно доходили слухи, что у меня в Прилучном не все ладно. Соседи на управляющего жаловались, мол шельма, в воровстве замечен был. На днях собиралась выехать, чтобы лично во всем разобраться, а тут вы в Вознесенское собрались. Ежели мне память не изменяет оно в двадцати верстах от Прилучного. Вдвоем и дорога не так длинна.

- Да, собственно, я верхом собирался, - растерялся Раневский.

- К чему такие жертвы, Александр Сергеевич, - рассмеялась Мари, - в моем экипаже места предостаточно, и вы нисколько меня не стесните.

Не найдя благовидной причины для того, чтобы отказаться от столь любезного приглашения, Раневский пообещал, что отправится в Вознесенское в компании madame Домбровской. Конечно, дорожная карета Марии была куда предпочтительнее для путешествия, чем, ежели бы он отправился Вознесенское верхом, все же почти семьсот верст дороги - это не загородная прогулка. В первый день пути, Мари была довольно молчалива и старалась не тревожить его пустыми разговорами, заметив, что он не расположен к пустой болтовне. Смеркалось, когда большой дормез madame Домбровской и старенькая карета, в которой путешествовала прислуга въехали в ворота почтовой станции. Мари не брала подорожную, рассудив, что ехать на долгих пусть и дольше, зато не в пример надёжнее. Усталым лошадям требовался отдых, за день преодолели почти сто верст, впрочем, и пассажиры были не против провести ночь в постели, а не в дорожной тряске.

На станции нашлась только одна свободная комната, которую не стыдно было, по словам станционного смотрителя, предложить господам.

- Ваше благородие, - обратился к Раневскому служащий, - комната небольшая, но кровать вполне удобная. Вы не сомневайтесь, барыня ваша, довольна останется, - добавил он, улыбнувшись уголками губ, словно говорил о чем-то неприличном.

- Благодарю, - сухо отозвался Раневский.

Пряча улыбку, Мари выжидающе смотрела на Раневского. Отойдя от конторки служащего, Александр склонился к ней и заговорил вполголоса:

- На станции только одна свободная комната. Я переночую в другом месте, а с вами мы встретимся утром.

- Полно, Александр Сергеевич, - попыталась возразить Мари.

- Подумайте о своей репутации, Мари, - усмехнулся Раневский, предлагая ей руку, дабы проводить до комнаты, снятой на ночь.

Проводив Мари и пожелав ей доброй ночи, Александр на ночлег устроился на конюшне вместе с Тимошкой.

- Бывали ночевки и похуже, - растянувшись на одеяле, расстеленном поверх соломы на сеновале, заметил Раневский, укрываясь шинелью.

- Скажете тоже, барин, - хмыкнул Тимошка.

- Бывало и на голом полу спать приходилось, - тихо отозвался Раневский, припомнив дни, проведенные в турецком плену.

- Что же вы барыню-то одну оставили? – тихо спросил Тимофей. – Она-то глаз с вас не сводит, а вы будто не замечаете.

Александр тяжело вздохнул. Первой мыслью было одернуть зарвавшегося слугу, но повернувшись на бок, промолчал. Тихо всхрапывали кони, переступая по устланному соломой полу конюшни с ноги на ногу, во дворе время от времени лаяла собака. Раневскому не спалось. Думы гнали сон прочь. Проворочавшись до полуночи, он поднялся и, стараясь не шуметь, спустился с сеновала. Разыскал в седельной сумке трубку и кисет с табаком, дошел до сторожки. Сторож не спал. От предложения закурить мужичок не отказался и, ловко набив трубку барину и себе, закурил. Вдохнув горький дым, Раневский прислонился к забору из плохо оструганных досок и, запрокинув голову, уставился в темное звездное небо. Думы его были горькими, как тот табачный дым, что вдыхал. Все Софья. Они лишила покоя и сна. И поцелуи ее были слаще меда, и кожа нежнее шелка и тонкий, едва уловимый аромат резеды, что исходил от волос, остался в памяти, теперь уж прочно вызывая ассоциацию с ней одной. Сколько же недоверия и лжи разделяло их теперь, жизни не хватит, чтобы преодолеть все. Представляя ее в объятьях Корсакова такой, какой запомнил: с пылающим румянцем на лице, с припухшими от его поцелуев губами, с сумасшедшим, волнующим кровь, блеском в глазах, Александр только крепче стискивал зубы. Ревность гадкая и безобразная терзала душу, ядовитой змеей заползла в сердце и, свернувшись клубком, жалила исподтишка, заставляя задыхаться в бессильной злобе и ярости. Разве не желание отомстить, пусть и так низко, недостойно, толкнуло его в объятья Мари? И вот теперь увяз, дав ложную надежду другой. Как муха в паутине, чем больше барахтаешься, тем крепче держат тонкие шелковые нити. Да и было ли у него право обвинять жену в неверности? В неверности к кому? К покойнику, коим он для всех был до недавнего времени. А вот у нее такое право есть, и он сам его ей дал. Что же далее? Идти у нее на поводу? Позволить и далее лелеять обиды, взращивая из маленького семечка день ото дня все больше и больше, чтобы она отдалялась от него все дальше и дальше? Она его жена законная, и у него есть все права на нее. О наследнике пора подумать. Не может этот фарс, в который превратилась его семейная жизнь, продолжаться бесконечно. Пора все изменить. Но не может же он силой принудить ее к близости. Быть рядом с ней, любоваться ее и не сметь прикоснуться. Это ли не пытка? Это ли не наказание за все грехи? И пусть в тот последний раз он ощутил ее ответный отклик на свою страсть, однако же желание в ней было не столь сильно, чтобы полностью заглушить голос разума и отдаться на волю чувства. Докурив, Раневский вытряхнул из трубки пепел и вернулся на сеновал.

Он проснулся едва забрезжил рассвет. К тому времени Тимофей уже успел принести ведро воды, дабы барину умыться и распорядиться насчет завтрака в прилегающем к почтовой станции трактире. Спустившись вниз и выйдя на задний двор Раневский, потянувшись до хруста в костях, не обращая внимания на утреннюю прохладу, разделся до пояса и подставил голову под струю воды, что лил из ведра Тимошка. Поежившись, Александр выпрямился, забрал из рук денщика полотенце и накинув его на плечи обернулся. Кутаясь в тонкую шерстяную шаль, у окна замерла Мари. Прохладный ветерок шевелил кружевную оборку ее ночного чепца и играл каштановыми прядями, выбившимися из заплетённой на ночь косы. Madame Домбровская не могла отвести жадного взгляда от крепкой полуобнаженной фигуры своего любовника.

- Bonjour, Мария Федоровна, - склонился в легком поклоне Раневский. – Прошу прощения за свой неподобающий вид.

Улыбнувшись уголками губ, Маша поплотнее запахнула шаль и отошла от окна. «Какой, должно быть, глупой и навязчивой я выгляжу в его глазах, - грустно вздохнула она. – Зачем, зачем навязалась ему, ведь совершенно очевидно, что он тяготится мной? Как же мне хочется сказать ему, что люблю, но как страшно быть отвергнутой. Нет. Уж лучше ему не знать о моих чувствах, так будет лучше. Ничего, кроме пошлой связи у нас не может быть, а я не вынесу, когда он пресытится мной и начнет меня избегать».

Спустя час путники выехали со двора почтовой станции. Александр ждал упреков, но Мари ни словом обмолвилась.

- Мари, - прервал затянувшееся молчание Раневский, - вы ведь не собирались в Прилучное, и я более чем уверен, что ваш управляющий честнейший человек.

Маша опустила глаза, расправила кружева на манжетах и, видимо, решившись на откровенный разговор, подняла голову:

- Вы правы, Александр Сергеевич. Все именно так, как вы сказали. Простите мне мою навязчивость, но за счастье провести в вашем обществе хотя бы седмицу, я вынуждена была пойти на эту ложь.

Раневский подавил тяжелый вздох. Те слова, что он собирался ей сказать, многопудовым камнем лежали на душе. Менее всего он хотел ее обидеть, но не было никакой возможности и далее притворяться, что его устраивает сложившаяся ситуация.