Свадебный водоворот - Д'Алессандро Джеки. Страница 17

— Заново?

— Да. Это американское слово означает «сначала». Я подумала, если мы очень, очень постараемся, то можем стать… друзьями. И прежде всего я бы хотела, чтобы вы называли меня Элизабет.

Дружба? Черт побери, такого ему не приходилось слышать! Друзья? С женщиной? И именно с этой женщиной? Невозможно. Существовала лишь горстка мужчин, которых он называл друзьями. Женщины могут быть матерями, сестрами, тетками или любовницами, но не друзьями. Или могут?

Остин пристально посмотрел ей в лицо, и его поразило, насколько Элизабет отличалась от других женщин, встречавшихся ему раньше. Как получилось, что вопреки ее странным заявлениям о ясновидении, вопреки тому, что у нее явно были какие-то тайны, она сумела внушить ему, что достойна доверия? Что бы это ни было, он не мог не признаться себе, что его влекло к ней, как мотылька к огню.

Если ей хочется думать, что они друзья, он не сделает ничего, чтобы вывести ее из этого заблуждения — по крайней мере пока он не узнает от нее все, что ему нужно.

Но ему все труднее было поверить, что она может быть связана с шантажистами или с кем-то подобным.

Прокашлявшись, он сказал:

— Я с огромным удовольствием буду называть вас Элизабет. Благодарю вас.

— Пожалуйста. — Она насмешливо взглянула на него. — Ваша светлость.

Остин сдержал усмешку, услышав в ее тоне ожидание, что он окажет ей такую же честь. Неужели она не понимала, насколько для нее неприлично даже намекать на то, что она может обращаться к нему иначе, чем «ваша светлость»? Такая фамильярность, такая интимность переходила всякие границы.

Интимность. Неожиданно ему захотелось услышать свое имя из ее уст.

— Некоторые зовут меня Брэдфорд.

— Брэдфорд, — медленно повторила она тихим хрипловатым голосом, от которого у него сжались зубы. А что же будет с ним, если она назовет его по имени?

— Только очень немногие называют меня по имени: Остин.

— Остин, — тихо повторила Элизабет, и горячая волна прокатилась по его телу. — Прекрасное имя. Сильное, властное, благородное. Очень вам подходит.

— Благодарю, — произнес он, захваченный врасплох не столько ее комплиментом, сколько приятной теплотой, пробежавшей по его спине. — Мои друзья называют меня Остином. Вы можете называть меня так же, если хотите.

В душе он застонал, пораженный своим невероятным предложением. Должно быть, он сходит с ума. Что, черт побери, подумают люди, услышав, как она называет его Остином? Он должен предупредить ее, чтобы она не называла его так в присутствии других — а только когда они будут наедине. Наедине. Вместе. Черт, он действительно сходит с ума!

— Что ж, благодарю вас… Остин. Итак, вы меня простили?

Он оторвался от своих мыслей.

— Простил?

— Да. За… мм… — Она бросила взгляд на его грязную одежду.

Он проследил за ее взглядом.

— Ах да. Мой костюм в крайне плачевном состоянии. Вы и в самом деле сожалеете?

Элизабет энергично закивала:

— О да!

— Обещаете больше никогда не делать такой пакости?

— Гм… Когда вы говорите «никогда», вы имеете в виду «больше никогда за всю жизнь»?

— В общем, да. Я имел в виду это.

— О Боже! — Она поджала губы, но ее глаза лукаво блестели. — Боюсь, что не смогу дать вам столь странного обещания.

— Понятно, — со вздохом уступил Остин. — Ну, в таком случае можете вы попытаться вести себя прилично то недолгое время, пока мы будем добираться до дома?

— О да, — с сияющей улыбкой согласилась Элизабет. — Это я могу обещать.

— Слава Богу. Тогда, полагаю, мне придется простить вас. Давайте вылезем из воды, пока совсем не замерзли. Повернувшись, он направился к берегу.

— Вы идете? — спросил он, когда она не тронулась с места.

— Хотела бы, но не могу, — ответила она, пытаясь сделать шаг. — Ноги увязли в грязи, а юбки такие тяжелые, что не приподнимешь. — Ямочки заиграли на ее щеках, словно подмигивая. — Как вы полагаете, не могла бы я просить вас о небольшой помощи?

Остин поднял глаза к небу.

— В прошлый раз, когда вы обращались ко мне с просьбой, дело кончилось тем, что я принял грязевую ванну. — Он строго посмотрел на нее. — Вы не забудете свое обещание вести себя прилично? Ведь я, как вы понимаете, могу и оставить вас здесь.

Элизабет прижала руку к сердцу:

— Обещаю.

Шлепая по воде, он направился к ней, бормоча критические замечания в адрес всего женского пола.

— Возьмите меня за шею.

Элизабет обхватила руками его шею, и он поднял ее, шатаясь под тяжестью ее веса и веса ее намокшей одежды. Струйки холодной воды сбегали с ее платья, а из ее сапожек выливалась грязь. Она положила голову на его плечо, и он весь напрягся — от близости ее мокрого тела, прижавшегося к его груди. Остин наклонил голову и вдохнул цветочный аромат ее волос. Черт, даже покрытая грязью, она все равно пахла сиренью!

На берегу он медленно опустил ее на землю, и ее тело влажно соскользнуло по нему. Она встала на ноги. Мокрая одежда облепила ее, обтягивая соблазнительные формы, и у него перехватило дыхание. Сквозь мокрую ткань были отчетливо видны отвердевшие соски, а ноги казались невероятно длинными. Боже, она неотразима! Даже покрытую грязью, он желал ее.

Все его тело ожило, а когда она попыталась отстраниться, он лишь еще крепче сжал ее талию. Ему казалось, что он еще никогда так не хотел поцеловать женщину. Несмотря на предупреждающие сигналы в его голове, он медленно потянулся к ее губам. Он должен еще раз ощутить их вкус… всего один только раз.

Она уперлась мокрыми локтями в его грудь:

— Что вы делаете?

— Собираюсь получить плату.

— За что?

— За мою испорченную одежду.

— Целуя меня?

— Конечно. Таков старинный и благородный английский обычай: один поцелуй за грязную рубашку и штаны. Разве никто не говорил вам о нем?

— Боюсь, такая тема не возникала.

— Зато теперь вы это знаете, и вам лучше всего заплатить Иначе вас ждет долговая тюрьма. Она подняла брови:

— Один поцелуй?

— Был бы счастлив осудить вас на два. На самом деле…

— О нет, — заторопилась она, — одного вполне достаточно.

— Ладно, раз вы настаиваете…

Остин притянул ее к себе, ее грудь прижалась к его груди, и он приник к ее губам.

С того момента как их губы соприкоснулись, он забыл обо всем. Полностью забыл. Не осталось ничего, кроме ее шелковистой кожи, теплого ощущения ее близости, нежного цветочного аромата. Всякая разумная мысль исчезла из его головы, когда, скользнув руками по ее телу, он прижал их к ее нежной груди. Он дразнил соски, касаясь их кончиков, и Элизабет, задыхаясь, безвольно откинула назад голову. Он немедленно этим воспользовался и принялся целовать ее длинную изящную шею. Каждое новое прикосновение все глубже и глубже погружало его в жаркий туман, где не существовало ничего — кроме этой женщины в его объятиях.

— Остин, — выдохнула она. — Пожалуйста. Мы должны остановиться.

Сделав усилие, которое чуть не убило его, он поднял голову и посмотрел в ее затуманившиеся, полные страсти глаза. Охватившее его желание было настолько сильным, что у него почти подогнулись колени. Ему хотелось только одного: сорвать с нее платье и овладеть ею. И если бы он не отстранился от нее в этот момент, он так бы и поступил.

Остин отступил, и тотчас же чувство потери — большой потери — овладело им. Не в силах сопротивляться желанию прижать ее к себе, он взял ее руки, и их пальцы переплелись.

Элизабет старалась прогнать туман, путавший ее мысли. Второй раз этот человек целовал ее так, что у нее перехватывало дыхание. Он лишал ее способности думать. Все, кроме него, переставало иметь значение.

Она должна остановиться. Она позволила ему больше, чем может позволить порядочная женщина. Но ей трудно было отступить. Ей хотелось, чтобы он продолжал целовать ее, касаться ее, обжигая ей кожу, опьяняя ее своей божественно сладкой близостью и запахом, напоминающим ей аромат леса.

В эту минуту Остин сжал ее ладони, и его мысли с поразительной ясностью передались ей.