Защитник Империи - Буревой Андрей. Страница 11

Но на следующий день суккуба вернулась, не утратив за время недолгого отсутствия ни грана своего безупречного великолепия. Соответственно вернулась и сжигающая меня жажда обладания этой умопомрачительной красотой. И стало тяжко, как никогда… Забыться помогали только тренировки и недолгие дела на таможне.

А гаду бесу было смешно. Все время скалился, потешаясь надо мной. Всего один раз отвлекся – когда остморские перегонщики пригнали небольшую партию скота. Он побегал-побегал вокруг меня и, махнув лапкой, угомонился, проворчав при этом: «Бесперспективно».

«Что бесперспективно?» – полюбопытствовал я, озадаченный беготней беса.

«Да это я так», – отмахнулся тот, не став раскрывать суть своего замечания.

И добиться от него внятных объяснений так и не удалось. Ну да что возьмешь с этой зловредной нечисти?

Прошло еще шесть дней этого кошмара, в каковой превратилась моя жизнь после появления демона искушения, и я начал потихоньку привыкать к присутствию Кейтлин. Сжигающая страсть никуда не делась, но концентрироваться на делах при этом стало немного полегче. Это как с наполненным песком мешком, с которым приходилось бегать на тренировках в Кельме. Сначала он кажется неподъемным и, кроме его веса, ничего не замечаешь, а под конец дистанции о нем и не вспоминаешь, думая только о том, как добраться до финиша живым. Тут та же история.

Не зря говорят, что человек ко всему привыкает. Даже к каждодневному соблазнению обольстительным искусом. Но лучше бы Кейтлин вживую мне в это время не попадаться… Или я за себя не отвечаю.

Спустя семь дней я немного воспрянул духом и больше не пытался надавить на беса с просьбой уничтожить образ Кейтлин. Тем более что этот паршивец ни в какую не поддавался на уговоры и увещевания. Тяжко, конечно, когда суккуба рядом, но с этим придется смириться. И просто радоваться ее присутствию… А еще больше – тому, что в моей памяти сохранился именно этот, самый первый образ Черной Розы Империи. Все-таки в тот миг она была хотя бы одета… пусть и слишком вызывающе для леди. Но уж лучше так, чем иначе. Я ведь мог запомнить ее и в другой миг… например, когда она была практически полностью обнажена… Вот тогда бы я точно рехнулся!

На следующее утро настроение мне изрядно подпортила объявившаяся на противоположном берегу овечья отара. Огромная. Кто-то пригнал просто неимоверное количество этих мерзких тварей. Никогда еще такого не было! Хотя, судя по рассказам старожилов, будет еще и не то.

Глядя на серую волну, захлестнувшую берег Леайи, я вздохнул. Придется до ночи торчать на причале. Паром-то медленно ходит, а овец чуть ли не полсотни тысяч. Ну может, чуть поменьше. И как их ни трамбуй на палубе, все равно за пару ходок не перевезти. Одним только паромщикам радость – сегодня они заработают намного больше, чем обычно.

К моему удивлению, паром отчалил от другого берега без единой овцы. На палубе находились лишь десятка полтора степняков с лошадьми. Причем некоторые даже спешиться не пожелали, хотя делать это положено по правилам.

– Что это они, отару свою переправлять не собираются? – спросил я дежурившего в тот день Готарда.

– А, это бай Дустум пожаловал, – определил виновника безобразия десятник, глянув в зрительную трубу. – Брезгует, видишь ли, вместе с овцами переправляться.

– Брезгует? – недоуменно покосился я на Готарда. – А как же он их тогда выращивает? Пасет там и все такое?

– Он – пасет?! – Готард громко расхохотался. – Да он овец видит, только когда их на продажу гонят, да в плове, который ему подают! А чтобы пасти их, у него пастухи есть. А ему самому этим делом заниматься без надобности – он бай! Да ты погоди, сейчас его увидишь и сам все поймешь.

Ждать пришлось недолго. Правда, за это время я успел осознать, что из-за какого-то степняка, возомнившего о себе невесть что, перевозка скота затянется еще на час, и преисполнился по отношению к нему самыми неприязненными чувствами. Я вон и то с овцами путешествовал на пароме. И ничего со мной не случилось. А я все-таки – старший десятник и целый начальник таможенного поста, а не какой-то там бай.

Но когда паром подошел к причалу, я осознал, что мое сравнение некорректно. Не тяну я супротив бая… Ну никак. Блеск его выставленного напоказ богатства аж глаза застит. Цветастый халат украшен золотым шитьем, на чалме торчит перо какой-то диковинной птицы, переливающееся всеми цветами радуги, ножны и рукоять сабли отделаны лунным серебром, а мясистые пальцы унизаны золотыми перстнями. Да какими перстнями! Здоровущими! В каждом, наверное, по полфунта золота! А драгоценные камни?! Едва ли не с голубиное яйцо размером! Да и вообще что там говорить, если уздечка его коня целиком из серебряных бляшек набрана!

У меня чуть челюсть до земли не отвисла при виде эдакого дива. Как-то даже и не думалось раньше, что такие богатые степняки бывают… Они же все больше в дрань какую-то одеты, а не в новье, да еще такое… И в таких дорогих цацках не щеголяют. А это прямо какой-то столичный вельможа, а не житель степи!

Тут расфуфыренный степной богатей указал на меня плеткой, что-то негромко сказал по-своему и визгливо рассмеялся. А вслед за ним загоготали и его люди.

Выходка бая мгновенно стряхнула с меня ошеломление его богатством и заставила проникнуться еще большей неприязнью по отношению к нему. Я хоть и не понял, что он там брякнул, но догадаться нетрудно. Скорей всего посмеялся над бедолагой, единственной работой которого является подсчет овец. Всех степняков это отчего-то веселит… Хотя смеются они обычно не так открыто.

«Эх!.. – вдруг горестно вздохнул бес, тоже не сводящий взгляда с бая, точнее, с его перстней. Обернувшись ко мне, он обвиняюще заявил: – Лучше бы ты в разбойники пошел, чем в начальники таможни!»

«И не говори», – пробормотал я, продолжая пялиться на степняка-богатея, который, тронув коня, съехал с парома на пристань.

А следом двинулись и его люди. Вооруженные, надо сказать, не в пример прочим перегонщикам и одетые прилично, хоть и не так богато, как бай. Охрана, видимо.

Миновав верхом арку стиарха, бай Дустум наконец соизволил спешиться, чем немало меня удивил. Удивил не тем, что снизошел-таки до презренных служащих таможни, а тем, как запросто соскочил со своего скакуна. Я думал, этот тучный низкорослый зазнайка будет, пыхтя и сопя, сползать по крупу коня, а он взял и спрыгнул. Да еще и сабельку аккуратно придержал, чтобы кончик ножен по настилу пристани не чиркнул. Ловко. Может статься, этот бай и сабелькой своей махать умеет, а не только для красоты ее на пояс нацепил.

– А, Готард… Все служба служишь, таможня охраняешь? – насмешливо обратился он к десятнику, нещадно коверкая слова.

– А ты все поправляешься и поправляешься, бай Дустум? – вопросом на вопрос ответил Дилэни и пригрозил: – Смотри, скоро на лошадь свою не влезешь.

– Ай, ничего, – нисколько не обидевшись на подначку Готарда, расплылся в улыбке бай. – На коня не залезу – буду карета ехать. Самый лучший карета у вас куплю и буду ехать туда-сюда, – не преминул он похвастаться своим богатством.

– Ну-ну, – усмехнулся Готард. – Овец-то сколько пригнал?

– Ай, совсем мало барашка в этот лето, – сокрушенно вздохнув, покачал головой степняк. – Двадцать и еще один тысяч и семьсот-восемьсот…

– Так семьсот или восемьсот? – уточнил я.

– Пускай восемьсот, – лениво отмахнулся бай, покосившись на меня, и легкомысленно заявил: – Сто барашка туда-сюда, какая разница будет? – После чего вопросительно посмотрел на Готарда: – Люди говорят, Лигет теперь все подавать, а не только вареный баранина?

– Да, в трактире теперь подают все, что душа пожелает, – подтвердил слухи десятник.

– Ай, хорошо, – важно кивнул степняк, непроизвольным движением руки поглаживая выпирающий живот. – Пойду Лигет кушать. И игра играть.

Обернувшись к своим людям, он повелительно сказал им что-то на своем языке.

Хорошо одетый мальчишка лет двенадцати немедленно достал из притороченного к лошади дорожного сундучка какую-то золоченую коробку и свернутый в трубку лист бумаги и подбежал к баю. Дустум, мотнув головой, указал мальчишке на меня, и лист бумаги тотчас очутился в моих руках. Это оказался поименный список людей бая, заполненный на общеимперском.