Гардарика любовь моя - Кедрин Андрей Викторович. Страница 41

Глава 29

Диверсионная группа «Песчаных кошек» выбрала местом сбора самое лучшее помещение во всем храме — столовую. Дело было не в обстановке — просто, несмотря на все события, люди хотели есть. Бойцы справились с задачей и рапортом, поэтому теперь с удовольствием изучали полки с продуктами и добросовестно уничтожали храмовую пайку. Некоторое время в комнате стоял только глухой стук ложек о пластиковые миски и довольное чавканье некоторых бойцов. Алексей с удивлением смотрел на спутников, которые беззаботно трапезничали, несмотря на доносившиеся временами выстрелы — в подвалах храма продолжалась зачистка.

Как такового сопротивления, впрочем, не было — лишь несколько храмовников отказались выполнить приказ и сложить оружие. В коротких стычках с «кошками» у них не было шансов — сказывалось отсутствие организованной обороны и растерянность. Через полчаса последний очаг сопротивления пал, и бойцы потянулись наверх, выводя заодно вереницу инженеров и ученых, работавших в подземных лабораториях. Пленников разместили в нижнем зале — с ними еще предстояла работа. Пока они гадали о своей судьбе, мысленно уже выбирая между расстрелом и лишением гражданских прав, из группы «кошек» отделилась одна фигура. Полковник, разглядывавший некоторое время странный предмет, найденный на теле одного из храмовников, бросил пару коротких приказов подчиненным и быстро взбежал по лестнице.

— Алексей, взгляни… — Полковник ГГВ махнул рукой подчиненным — сидите, мол, и протянул Соснову многострадальный кинжал с чуть оплавленной рукояткой. Дважды ранивший Верховного жреца клинок с металлическим звоном лег на стол. Ничего особенного в нем не было, кроме надписи, вытравленной на клинке: «Нашедшему последняя воля — передать Соснову А.В.». Буквы были едва различимы — словно прежний владелец специально заказал такую маленькую надпись из расчета, что только внимательный человек заметит ее.

— Я видел такой у дядьки… — Алексей поднял глаза на командира. — Он был в подвалах? — Полковник покачал головой.

— Только если твоему дядьке двадцать лет от роду. Кинжал выпал из-за голенища какого-то безусого храмовника с большими звездами на погонах. У парня в руках была «Стрела Перуна», так что переговоры с ним вести было некогда — мог сдуру всех там зажарить одним выстрелом… себя в том числе… — Алексей слушая рассказ, машинально взял в руки кинжал. Что-то шевельнулось внутри — толи потому, что он увидел глубокие царапины на оголовье, толи по другой, необъяснимой причине, Соснов повернул заостренный штырь, венчавший рукоятку. Набалдашник легко поддался — словно с ним это проделывали недавно, и через несколько мгновений Алексей снял его, вытянув на свет тонкий проводок с небольшим разъемом. Зная отношение дядьки к подобной технике, он пожал плечами, но все же вытащил из кармана КПК. Щелкнул замок и экран ожил.

— Летеха, ты что ли?… — Константин, явно во время записи держал миниатюрную камеру в руке и направлял ее на себя. Поэтому лицо временами уплывало в сторону, и в кадр попадал кусок стены или письменного стола командира храмовой стражи. — Плохи дела, Леха, если ты до этой записи добрался. Как там в романах писали, «если ты читаешь это, меня уже нету…». Не знаю, кто меня порешил, но наверняка не обошлось это без человека, которого мы оба знаем как твоего отца… — Соснов не заметил, как тихо отступил от стола его собеседник, а сидевшие рядом «кошки» вдруг уткнулись в тарелки. Запись была короткой — в ней Константин рассказал то, что выплюнул перед своей кончиной в лицо убийце. Вслед за этим он изложил основные пункты плана, который вынашивал Вадим Соснов — плана, который уже в большей степени был разрушен. В конце дядька признал Алексея своим сыном и наследником и подробно рассказал, как ему добраться до «небольшого подарка ко дню нового рождения».

— Слава Перуну… — Тайра удивленно посмотрела на мужа, потом молча кивнула ему.

— Зря только он не рассказал тебе этого раньше — был шанс остаться в живых самому… -

Глава 30

Человека на больничной койке узнать было сложно. Все части тела, не прикрытые простыней, были обмотаны бинтами. Опутанный трубками капельниц, проводами датчиков, раненый не шевелился. Лишь легкий шорох дыхательного аппарата показывал, что жизнь в теле еще осталась, пусть она и держалась в нем вопреки природе.

Медсестра, проводившая Соснова в палату, стрельнула глазками по его песчаного цвета мундиру, и чуть улыбнулась, отмерив в этом жесте в равной степени сочувствие, утешение и приглашение на кофе.

— Процедуры только что закончились, но пациент в сознании. У вас есть пять минут… — Алексей кивнул, сделал шаг вперед. Веки раненого дрогнули. Некоторое время он обводил мутным взглядом палату, не останавливаясь ни на одном предмете. Наконец, заметил Соснова.

— Значит, ты все-таки жив, старлей… — Алексей кивнул редактору телевидения Восточно-Сибирска.

— Да, гражданин… в нашем городе много происшествий за последнее время. Как вы оказались возле ретранслятора?

— Случайно… решил пешком пройтись… вышел на остановку раньше… — Редактор выталкивал слова по одному, словно роняя камни из слабеющей руки. — Ты знаешь… если через черный ход к студиям идти, как раз у ретранслятора будешь… Я даже не понял, что случилось… только в больнице…

— «Перун-Б»… — Раненый, казалось, сделал попытку приподняться. Ему удалось лишь слегка пошевелить левой рукой.

— Ты что несешь, Соснов, это же наша станция… — В распахнувшихся глазах лежавшего на кровати, беспомощного человека зашевелилась жизнь. Казалось, обвинение в адрес щита Родины способно поднять его, разом излечив. Но это длилось лишь миг — после краткой вспышки гнева редактор снова опал безвольной марлевой куклой.

— Я это знаю… — Алексей подумал, зачем, собственно он убеждает в своей правоте этого, явно умирающего человека? Но непонятное ему саму чувство упрямо тянуло слова. — Удар нанесен слишком чисто — ракета бы неминуемо разрушила и рядом стоящие здания. А так — не было даже обломков. Просто упал с неба лазерный луч — и нет больше телевышки. А вы, очевидно, оказались в зоне тепловой волны — когда воздух быстро раскаляется до нескольких тысяч градусов — это немногим лучше взрыва… — Редактор, казалось, кивнул.

— Жаль… от своего оружия… умирать обидно… — Алексей было рот, чтобы возразить, произнести привычные в таких случаях слова о неминуемой долгой жизни или тех ранах, которые заживают до свадьбы. Но промолчал, словно лежавший перед ним человек по-прежнему был волен распоряжаться им.

— Что же будет с нашей страной? — Вопрос был странным и оба это понимали. В него Алексей вложил и свою обиду за настоящего отца и гнев на отца названного, жалость к горничной, имени которой он так и не узнал, сожаление о жителях Новокраинки, тревогу за себя, обретшего неясный статус в ГГВ и сочувствие к бывшему начальнику.

— Была одна страна, станет другая. — Редактор заговорил на удивление четко, словно наконец обрел власть над обожженными легкими. — Мы многое потеряли, став гражданами Гардарики, но личная свобода лишь малая жертва, когда речь идет о выживании всей нации.

— Но вы же сами…

— Я - гражданин! И знаю, что «Перун-Б» зря не выстрелит! Жаль, конечно, что все случилось именно так — мы и сами могли бы вывести из строя оборудование…

— Просто руководство страны опасалась начала переворота…

— Я так и понял… что же, и среди нас встречаются недостойные звания гражданина. Это бросает тень на остальных — вот что плохо. Скажи, переворот не удался? Заговорщики уничтожены?

— Да… — Соснову подумалось, что редактору следовало бы спросить о личностях, из-за которых руководство страны решилось на крайние меры. Но тот молчал, хотя блеск в глазах говорил о том, что внезапная вспышка активности еще длилась.

— Тебя что, разжаловали? — Алексей не сразу понял вопрос и лишь взглянув на свои нашивки вспомнил, что одет в мундир сержанта ГГВ. Он медленно покачал головой.