Раскаленная броня. Танкисты 1941 года - Кисляков Максим Валерьевич. Страница 10

Рессоры вагона заскрипели сильнее, колеса застучали звонче – поезд проезжает стальной мост в три пролета, не меньше. Далеко внизу до рези в глазах поблескивают спокойные воды Днепра. Глаза Игоря уставились в горизонт. Воспоминания продолжают плыть в голове вместе с редкими кучевыми облаками за стеклом.

Перед глазами встает утренний вокзал, парадное построение. Танки погружены на железнодорожные платформы, мощь и слава Красной Армии заботливо обтянуты брезентом, дула грозно уставились на запад. Всего в нашем составе – тридцать новехоньких Т-28 самой последней модификации! Комбриг говорит, куда ни посмотри – внутри все в заводской смазке. Только подумать – тридцать смертоносных исполинов с огромными красными звездами Октября будут нести фрицам разрушение и смерть!

Игорь довольно кивнул. Вспомнилось, как поезд тронулся и оркестр вдруг грянул «Прощание славянки». Все ждали «Интернационала», но нет – решили обойтись старым русским военным маршем. Оказалось, комбриг настоял. Он же в империалистическую воевал небось, и его провожали под «Славянку» бить немцев-империалистов, вот и решил наш майор молодость вспомнить.

Игорь улыбнулся – в памяти всплыло, как комбриг машет рукой на прощанье и украдкой смахивает слезы. Эх, отличный мужик все-таки был наш комбриг, подумал Игорь. Такой с легкостью не то что бригадой или полком сможет командовать – армию не грех доверить!

Лейтенант вновь улыбнулся. На этот раз перед глазами выросла толпа людей перед вагонами, довольные, радостные лица кричат «Ура». И все до одного под музыку оркестра бросают целые охапки цветов. Ошалелые танкисты замерли на вагонных площадках, крутят головами.

Взгляд Игоря упал на внушительную охапку полевых цветов в тамбуре – небесно-синие васильки вместе с колокольчиками, белоснежные лепестки ромашек, золотистые горечавки, стебельки иван-чая.

Вот такие получились проводы у нас, немного грустно подумал Игорь. А встречать будут нас, героев, наголову разбивших треклятую немчуру, еще лучше. И на этот раз грянет горячо любимый «Интернационал», вместо каких-то там старорежимных маршей.

Поезд пролетел очередной мост. Все чаще попадается лесополоса, одинокие хуторки буквально утопают в зелени березовых, липовых, еловых стволов.

Фронт все ближе и ближе. Военные сводки особым разнообразием не отличаются. Диктор из раза в раз вещает из станционных громкоговорителей одно и то же: «Наши войска оказывают ожесточенное сопротивление гитлеровским полчищам!» Дальше уже привычно перечисляют вражеские потери, мол, живой силы теряет тысячу за тысячей, сотни танков чадят густым жирным дымом в июньское небо. Так их вскоре совсем всех перебьют. Эх, только бы поспеть! – пронеслось в голове лейтенанта Протасова. Да куда там… вон поезд, как гусеница, ползет себе неспешно.

Игорь вздохнул, достал папиросу, но тут же смял – от постоянного курева живот уже дурнотой сводит. Он бросил взгляд в окно. За стеклом неспешно ползут мерные столбы да редкие семафоры.

Протасов вновь шумно выпустил воздух и повернулся к своим танкистам, рот тронула улыбка. Шумят танкисты, балагурят. Сема, как обычно, травит коронные анекдотики, Демин все рвется силой помериться с Баиром. И тот и тот крепкие, сбитые парни. Разве что бурят ростом маловат. Но не сдается. Вон, Ромка-то взмок весь в попытке руку Баира опрокинуть на стол. Но бурят как-то исхитрился, поймал Демина и завалил-таки кисть на свою сторону. Роман нахмурился, глядит исподлобья, но зла в глазах нет, протягивает ухмыляющемуся словно кот Баиру проигранную пачку папирос.

– Фима, я толстая? Шо ты, Сара! Нет, конечно… – мурлыкающим голосом с явным одесским акцентом говорит Семен. – Просто ты очень заметная!

Купе взорвалось смехом.

– Или вот еще один. – Семен кашлянул, на него с предвкушением обратились солдатские взгляды, некоторые потянулись из соседних купе, с интересом заглядывают. Сема продолжает:

– Дядя Изя, спасибо вам большое за трубу, которую вы мне подарили на день рождения. Такой дорогой подарок! Да ерунда! Чего там дорогого? 60 копеек всего… Но зато папа и мама мне каждый вечер дают рубль, чтобы я не дудел.

Купе вновь содрогнулось от хохота. Даже застенчивый молчаливый Баир и тот лыбится во весь рот.

– Сема, Сема, – сквозь смех произнес Игорь. – Тебе б в цирке выступать, как пить дать все бы животы понадорвали б.

– Так я просился.

– Ну и?

– Так не взяли.

– Чего так-то?

– Так сказали, шо после первого же представления поляжет весь народ трудовой. Со смеху, конечно же. А это уже таки диверсия и вредительство! А оно мне надо?

Вновь кто-то прыснул со смеху, его тут же поддержали дружным хохотом.

– Ох… Семен, – сквозь мучительную улыбку через силу произнес Демин, ладони крепко сжимают портупею. – Ты меня в лазарет так отправишь, кто ж машину-то поведет?..

– Да погоди, сержант, еще один анекдотец имеется, – с лукавым прищуром произнес Горобец, поучительно подняв указательный палец. – Вот прямо-таки жизненный. Слухайте. Рабиновичи уходят на родительское собрание и говорят своим детям Мойше и Леве: Если учились хорошо – получите курочку, а если плохо – яд. Пап, а если один учился хорошо, а другой…

Семен не успел договорить. Вагон внезапно дернулся и начал тормозить. Раздался скрип тормозов.

Кто-то чертыхнулся, проворчал:

– Ну вот, опять очередной полустанок…

– И не говори! Опять простоим черт знает сколько! Так и до зимы к фронту не поспеем…

– Да ладно вам! Может, пропускаем кого?

– Да кого пропускать-то? Мы же танкисты! Мы фронту сейчас важнее.

Игорь прильнул к пыльному стеклу, перед ним расстилалась лишь луговая гладь с редкими перелесками, клевер мириадами фиолетовых глаз горит в траве. Жара. Протасов выдохнул, вытер платком вспотевший лоб.

– Ну чего там видно, товарищ ротный?

– Да ничего, Ром.

Даже привычного хождения-суеты обходчиков путевых не видно-не слышно. Лишь до уха доносится, как паровоз спускает пары.

– Ну точно не поспеем к войне. Это как дядька мой рассказывал, что в финскую воевал. Они вот тоже так ехали и приехали! К «шапочному разбору», когда уже всех финнов перебили!

– Ну немец не финн. Помнишь, что наш рыжеусый капитан говаривал? Немец мужик серьезный! А он знает! В танке горел и в испанскую, и в финскую воевал.

– Да куда там… Мне мой сосед рассказывал, ну тот, что в Испании воевал – как только русские подойдут – дело у них, считай, плохо. А штыковых так они и вовсе боятся, сразу драпают!

Вдруг до уха донесся отчетливый гудок паровоза. Игорь еще ближе прильнул к окну, но разглядеть ничего не мог. Пришлось дернуть деревянную раму и опустить окно. Лейтенант бросил взгляд по сторонам – чтоб никто из командиров не увидел – и высунул голову в проем. Так и есть, к ним приближался, разбрасывая в стороны густые клубы пара, паровоз-тяжеловес.

– Ну а теперь чаво?

– Состав встречный. Пропускать будем… – ответил Игорь. – Да вот только он что-то не торопится проезжать-то.

В оконный проем вагона тут же набилось несколько солдат, зашикали, один из младших кому-то угрожающе выставил кулак.

– Эхма, его там что, вручную толкают, что ли? – произнес Демин, от нетерпения крутя головой в разные стороны. – Ты смотри, еле пятится…

Наконец железнодорожный исполин начал медленно проползать мимо вагона танкистов, из небольшого оконца на них коротко бросил взгляд давно небритый, перемазанный копотью машинист. На лице читается жалость.

Лица танкистов враз помрачнели, от некоторых отхлынула кровь, задрожали губы. За черным локомотивом тянутся обшарпанные вагоны, несколько окон выбиты, вместо стекол наспех вколочена фанера. В тех, что стекла остались, танкисты увидели перемотанных грязно-окровавленными бинтами тела. Мгновенно пахнуло гнилью вперемешку со сладковатым запахом крови. Кого-то из солдат тут же стошнило. Из оконных проемов доносится нестройный хор ужасных криков, стонов, их перебивают вопли, крепкие ругательства и мольбы о помощи.