Лунный бархат - Далин Максим Андреевич. Страница 12
Ляля беспомощно посмотрела на Женю снизу вверх.
— Может, домой пойдем?
— Боишься?
— Жалко. Ручные совсем…
«Сейчас заплачет».
— А есть хочешь?
— Еще как… Жень, а может, мороженое купим…
— Ты хочешь мороженого?!
— Нет… мне кролика жалко… Может, курицу…
— Мертвую? Замороженную? Я ж тебе говорил…
— Он так нюхает…
— Слушай, кончай это дело. Пойми: пройдет пара дней — и ты так проголодаешься, что тебе будет все равно, кого убить. Подождем?
Из уголка глаза Ляли через щеку потекла блестящая капля. Она протянула одного кролика Жене, а второго, всхлипнув, поцеловала сперва между ушей, а потом — в шею… Ее лицо сделалось сосредоточенным и отрешенным одновременно. Занятая собственными ощущениями, она не слышала влажного треска шкурки, хлюпанья и хруста в двух шагах от себя.
Ляля с трудом оторвалась от кроличьего тельца и посмотрела на Женю. Тот смущенно облизнул губы, швырнув в кусты какой-то маленький предмет, показавшийся Ляле кроличьим черепом. Принялся тереть окровавленные руки носовым платком.
— Тепло… и вкусно, очень вкусно, знаешь. Даже мало. Еще бы одного кроличка…
— Хорошего понемножку, вегетарианка. Дорвалась.
— Я ж не думала, что будет так вкусно. Думала — гадость… А это как-то… даже внутри щекотно. И тепло. Может в другой раз купим по паре?
— Знаешь, у тети Нади не кролиководческая ферма. Но если узнаем, где их еще можно брать — без проблем. Слушай, мы уйдем отсюда или тут жить, останемся?
Ляля вздохнула, с сожалением положила на землю мертвого кролика, облизалась и взяла Женю за руку.
— Пойдем, конечно.
Когда пустырь остался позади, стало хорошо. Шел десятый час вечера, дул южный ветер, лицо облекало влажное, молочное, сырое тепло. Мир был — дождь, мокрый асфальт, мокрые деревья, мокрые стены, капли на стеклах, мир напоминал размытую сепию или расплывающуюся фотографию с четырехлучевыми звездами мокрых фонарей. Свежий, летний, вкусный запах дождя, шуршание шин, шелест капель — все это доставляло нежное наслаждение, как музыка или поцелуи.
Порыв поехать в центр, бродить по Невскому, смотреть на черную воду и низкое бурое небо над ней прошел. Теперь хотелось шляться именно здесь, по этим заросшим дворам, где пахнет, как в лесу, а распластанные на асфальте кленовые листья похожи на звезды голливудских бульваров.
Из круглосуточного магазинчика, продающего водку, сигареты, шоколад и музыкальные диски, плеснуло светлой мелодией. Капли фортепиано падали из репродуктора в дождь, звенели и переплетались с уличным шумом и запахом, старый прелестный вальс Мишеля Леграна стекал в наступающую ночь и звенел. Ляля взглянула на Женю искоса, лукаво, весело, выхватила ладошку из его руки, завертелась по асфальту в вальсовом ритме.
Момент какого-то неожиданного счастья, сумеречной, не требующей мыслей и слов эйфории с дождем и бледной девушкой, танцующей вальс, прервался так быстро и резко, что боль спицей воткнулась в виски. Вальс из «Шербурских зонтиков» внезапно оборвался на полузвоне, с грохотом и лязгом ударила дешевая песенка с долбящим ритмом и пронзительным голоском популярной певички. Ляля вздрогнула и влетела в Женю, вцепившись в него на лету.
— Там кто-то кричит! — прокричала она сама паническим шепотом.
Женя насторожился, борясь с навязчивой мелодией мерзкой песенки. Крики слышались не в действительности, а внутри его утончившегося сознания — кричала молодая женщина. Снова накатило то демонское видение, которое позволяет чуять чужую смерть вне расстояния и времени, и на Лялю нашло то же самое бедствие.
— Ну что же мы стоим! — дергала за воротник, теребила за рукава, тянула за собой. — Жень, надо идти! Ты слышишь, Жень…
— Зачем? — спросил Женя тускло.
— Она же кричит! Ты слы…
— Она умирает. Мы не успеем. Я…
— Ты не стой! Мы успеем!
Она уже тянула за руку, смотрела умоляющим зовущим взглядом, хныкала и рвалась — и Женя пошел. Потом Ляля все ускоряла шаги — и он побежал за ней. Ему вдруг пришло в голову, что увидев труп бедняжки, погибшей насильственной смертью, Ляля перестанет метаться по каждому ночному зову — в конце концов, двое вампиров не могут запретить жестокой жизни идти своим чередом… А в глубине души поблескивала надежда успеть вовремя, ошибиться, несмотря на чутье.
А чутье вело мокрыми темными дворами, безлюдными улицами, пустырями, где лужи разлетались из-под ног звонкими осколками… И голос умирающей женщины казался все дальше, это ужасало Лялю, заставляя ее лететь над грязью и водой, не разбирая дороги. Жене уже приходилось так гоняться за чужой уходящей жизнью, и вот теперь он топтал, гасил в себе надежду — чтобы очередной раз не мучиться странным раскаяньем над остывающим трупом…
Запах крови стоял в воздухе дымовой завесой, резал ноздри, резал душу — хотелось ощупывать языком удлинившиеся клыки, обшаривать сумрак настороженным взглядом, не в поисках мертвой жертвы, но в поисках ее живого палача. Недооформленный, едва начатый парк шуршал под ногами песком дорожек, сквозь запах крови чуть пробивалась хвоя и мокрые листья. На краю парка, уже превращающегося здесь в пустырь, в странной кирпичной руине, бывшей трансформаторной будке, бывшем общественном туалете, месте для тихой выпивки, Женя нашел…
Он даже не понял, какова собой та искалеченная выпотрошенная кукла в черной блестящей луже, которая недавно была живым существом и отчаянно звала на помощь. От нее ничего не осталось — только голые белые ноги, вымазанные черным и бурым, и груда окровавленного тряпья. Женя вышел наружу, чтобы сказать Ляле, чтобы не впустить ее в загаженный, воняющий кровью и кошками склеп. Однако Ляля даже не попыталась войти — она потянула Женю за руку в другую сторону.
— Ты что?
— Там — человек! Ему плохо!
— Эта девушка…
— Женька, я ж говорю — там! Там!
Женя пожал плечами и пошел.
Человек, о котором твердила Ляля, лежал ничком на песке зачаточной аллейки. Под его головой расплылась кровавая лужа. Брызги крови вокруг были не видны в темноте, но ее ржавый запах разрывал легкие и мешал дышать.
Женя подошел поближе и присел на корточки. Глубокая рана на голове незнакомца еще сочилась кровью, и светлые волосы потемнели и слиплись. Женя повернулся к Ляле, кусающей кончики пальцев.
— «Скорую» вызовем? Да, Жень?
— Без толку «скорую». У него череп проломлен. Как будто ломом ударили или чем-то таким. Он умирает, сестренка. Может, еще минут пятнадцать поживет и все… Хорошо, если дождется «скорой», но тогда, наверное, умрет по дороге…
— Кто же его…
— Черт их знает. Мне почему-то кажется, что та женщина — она с ним была. Их одни и те же люди…
Ляля наклонилась над умирающим. Вплотную приблизив лицо, еще можно было расслышать, как он хрипло дышит. Ляля взялась за его плечо и осторожно перевернула человека лицом вверх. Впрочем, лицо невозможно было рассмотреть из-за огромного кровоподтека.
— Кажется, он моложе меня, — сказал Женя.
Ему очень хотелось как можно скорее уйти с места этой бойни. Сердце царапало то самое непонятное чувство вины — «я живу, а они умерли» — и желание…
— Слушай, Жень… — сказала Ляля, выпрямившись. — А может мы…
— «Скорую» вызовем? — торопливо спросил Женя, перебивая. — Вообще-то нет смысла, но если ты хочешь…
— Женька, — и взгляд сделался укоризненным и обиженным. — Ты же понял, что я хочу.
— Нет, — перебил Женя так же поспешно. — Пошли.
— Жень…
— Это дурость.
— Нет. Мы с тобой живы, правда? С нами все в порядке. Мы должны…
— Мы никому ничего не должны. Я уж во всяком случае.
— Женечка…
— Нет, я сказал. Пошли отсюда.
— Ну и иди. Я тогда сама. Я поняла, как.
— Пошли сейчас же!
— Не смей меня трогать!
Женя отпустил Лялину руку. Вздохнул. Тронул Лялю за плечо.
— Слышь, сестра… Я ж не хотел тебя дергать. Просто подумай, что будет, если все…