Убить некроманта - Далин Максим Андреевич. Страница 8

Нет, кусаться труп можно заставить. Зубы же у них есть, если при жизни от старости не выпали. Только мертвецу ведь всё равно — терзать кого-то или репку сажать. Мёртвым телом, как мужики говорят, хоть сарай подпирай. Но простые объяснения никого не устраивают. Всем кажется, что некромантия — дело страшное и таинственное, поэтому даже самые обычные процедуры в ней тоже таинственные и страшные. А в страшные сказки верится легче и охотнее, чем в будничную быль.

Меня окончательно окрестили Стервятником. И всё время норовили намекнуть, что от меня мертвечиной несёт. А может, когда и несло: бывало, придёшь на рассвете, вымотанный, будто на тебе поле пахали, руки болят, голова чугунная…. Завалишься спать в башне в чём есть, и когда потом идёшь мыться и переодеваться, то действительно не розами благоухаешь. Но ведь кто чем занят! От мужиков навозом пахнет, от рыцарей — лошадьми, от егерей — зверинцем, от ловчих — псиной, и никто им в глаза не тычет. Но я ведь некромант! Я оскверняю могилы! Я нарушаю благородный покой умерших! Я — святотатец!

А они — святые.

Честно говоря, я не слишком ко всему этому прислушивался. Я занимался тяжёлой, запредельно грязной работой и чуял, что когда-нибудь это очень и очень пригодится. Просто знал. И делал. И всё.

А то вот ещё вспомнил — забавно. Помню, зимой — мне восемнадцатый год шёл — кладбище замёрзло, поднимать из-под снега тяжело и холодно, так я не постоянно там ошивался. Находил себе занятия в тепле, чтоб и в сосульку не превратиться, и опыт не растерять. Так вот эти ослы из ночного патруля меня увидали: я поднял скелет из-под половиц в нежилом флигеле и заставил его плясать. Ух, какие были глаза у дуралеев! С яблоко. Чуть вообще не повылезли!

Потом от меня неделю все придворные шарахались, как от чумного. А Бернард мне рассказывал, что болтают, злил меня, смешил… А я только радовался, что поднял такой старый труп — сложно сделать так, чтоб он не рассыпался по дороге.

Весёлое было время… Вот как раз тогда примерно Розамунда родила.

Сына. И его, натурально, назвали Людвигом. Я был против, но меня никто не спрашивал. Как водится.

Мне его показали один раз и унесли, будто я могу его перепачкать взглядом. Чистенький младенчик. Без меток проклятой крови. Двор ужасно радовался.

И после родов моя прелестная супруга меня в опочивальне принимать не могла — поправляла здоровье. Ну и слава Господу. Я к ней днём зашёл — принёс ветки рябины с замёрзшими ягодами и сосновые ветки. На удачу. Она это всё швырнула на пол и сказала, чтоб я убирался к своим гнилым дружкам на кладбище.

И я убрался к гнилым дружкам. И неожиданно обзавёлся настоящим другом.

Ночь, помню, стояла морозная — дышать больно, всё внутри смерзается. Полнолуние. Красиво так снег блестит, словно парча, деревья все в инее, памятники на могилах тоже в инее — этакое парадное убранство. Я ещё подумал — будто важных гостей ждём. Как в воду глядел.

Важный гость вышел из тени старого склепа и ко мне… не пошёл, нет — потёк, поплыл. Так ходят кошки, змеи ползают… Я моментально сообразил, с кем имею дело: Дар на него отозвался, как струна на камертон — чистым, точным, нежным звуком.

Я стоял — сердце рёбра ломало, — задрав подбородок, руки скрестив, ждал, когда он приблизится. А он поклонился так, что снег обмёл локонами. Потом поднял голову — и я с ним встретился взглядом.

Тёмные горящие рубины. Всевидящие очи Князя Сумерек.

Я протянул руку — ни в чём не был уверен, но блюл ритуал, — и он обозначил поцелуй. Руки у меня замёрзли (я был без перчаток, чтоб чужая кожа не мешала в работе), но уста у него были холодней самого мороза, холодны смертным холодом. И в меня влилась его Сила через это лобзание. Если мой Дар похож на бушующий адский огонь, то его Сила показалась чем-то вроде ледяного ветра, втекла в мою душу, смешалась…

Я тогда почувствовал такое запредельное блаженство, что закричать хотелось. И такую мощь, что, кажется, резани я сейчас запястье — всё кладбище встанет, а заодно — призраки, демоны, нечисть ночная, в ком больше мёртвого, чем живого… Все преклонят колена. Меня в жар бросило, несмотря на мороз.

И тут он молвил — голос низкий, нежный, медовый, до самого сердца:

— Я вас приветствую, ваше высочество. Сумерки вас приветствуют. Моё имя — Оскар.

У меня в горле пересохло. Еле выговорил:

— Здравствуйте, Князь.

А он продолжает:

— Мы давно видим вас за работой, ваше прекрасное высочество. Вы до сих пор не обращались к Господам Вечности, занимаясь другими, безусловно более важными делами, и я взял на себя смелость привлечь ваше просвещённейшее внимание к вашим неумершим подданным. Покорно прошу простить меня.

Я тем временем взял себя в руки, отдышался — и произнёс:

— Я рад, что вы со мной заговорили, Князь. Это у меня промашка вышла, мне давно надо было побеседовать… с кем-нибудь из ваших… товарищей. Но я только пытаюсь учиться…

Тогда Оскар мне улыбнулся, как люди никогда не улыбались — кроме Нэда, может быть, — и сказал:

— Ваше высочество, вам не в чем себя упрекнуть. Вы юны, а в городе нет ни одного некроманта, который мог бы хоть отчасти помочь вам в постижении тайн вашего Дара, к тому же, насколько нам известно, смертные весьма мешают вашим поискам сокровенного знания. Я — один из старших Князей Междугорья — покорнейше прошу вас, ваше высочество, позволить мне чуть-чуть, в меру моих скромнейших сил и ничтожных познаний возместить вам отсутствие наставника-человека…

Как я его любил в тот момент, как был ему благодарен — нет слов описать. Я бы ему на шею бросился, не будь он таким невероятно церемонным. Милый Оскар, замечательный неумерший, просто вот так пришёл и подарил. Мне так редко делали подарки — я бы отдарился чем угодно.

Я ему сказал:

— Дорогой Князь, я буду счастлив воспользоваться вашим предложением… Может, я могу что-нибудь для вас сделать?

Оскар тряхнул тёмными кудрями, улыбнулся — только клыки в лунном свете блеснули, крохотные такие кинжалы, отлитые из сахара.

— Ваше высочество, ваше общество и ваше доверие — такая неописуемо огромная честь для меня, а близость вашего Дара — такое редкое наслаждение…

Тогда я подумал: он хочет греться моим огнём. Нормальное желание — погреться. Я ему это с удовольствием устрою. Я это очень хорошо понимаю.

И в его речи нет никаких двойных подкладок. В любом трактате по некромантии подчёркивается: мёртвые не лгут. А неумершие не лгут своим сюзеренам.

Не верьте слухам, что я поил вампиров кровью детей своих врагов. Ещё одна глупая ложь, и распространить её мог только олух, который ни малейшего представления не имеет, что за существо такое — неумерший. Вечные, конечно, называли себя моими вассалами — но были-то ими чисто номинально. Я — сильнейший некромант на территории государства, в котором они обитают, поэтому теоретически — их государь. Но я им никогда не приказывал.

Если трупам нужно только приказывать, демонам можно приказывать с оглядкой на казуистику Той Самой Стороны, иначе твой приказ тебе же и выйдет боком, а мелким тварям вроде упырей имеет смысл приказывать, повышая голос, то совершенно невозможно приказывать Вечным Князьям, Господам Сумерек. Это всё равно что попытаться приказать смерти, кого ей забрать, а кого оставить.

И с тем же успехом.

Единственный настоящий король вампиров — судьба. Они слушаются только её и только по её указаниям, скрытым от смертных, выбирают жертву. И пытаться поить вампира чьей-то кровью по своему произволу — всё равно что предложить брату из Святого Ордена переспать с чьей-нибудь женой по твоему выбору. Выйдет совершенно одинаково: делать это, они разумеется, не станут, зато оскорбятся в лучших чувствах и, уж во всяком случае, не будут после этого хорошо к тебе относиться.

А мне хотелось, чтобы неумершие меня любили. Слабая компенсация за нелюбовь людей. Поэтому я из кожи вон лез, чтобы не сделать какой-нибудь неловкости. И не делал. Только то, что они принимают. Только то, что им нравится. И они выражали признательность очень приятным образом.