Каждый твой взгляд - Томас Шерри. Страница 46

Гастингс не повторил ее имя и не посмотрел в лицо. Хелена затаила дыхание: очень хотелось, чтобы он позвал ее своим волшебным, бархатным голосом, начал уговаривать, убеждать, доказывать, что весь этот хаос не больше чем нелепое заблуждение.

Наконец виконт поднял глаза, и сердце радостно дрогнуло. Но он лишь ехидно ухмыльнулся.

— Что ж, было действительно забавно. Как я и подозревал, вы оказались бесстыдной потаскушкой. Конечно, сиськи по-прежнему убогие, но зато энтузиазма в избытке. А как вы меня сосали! Не всякая блудница способна на подобные подвиги!

Лицо пылало. И не только лицо. Пылало все существо.

— Да, вы действительно были готовы на все, не так ли? — безжалостно продолжал Дэвид, медленно подходя и сверля ледяным взглядом. — И очень нравились мне в образе похотливой дурочки с широко разведенными ногами, стонущей и кричащей от…

Хелена ударила его с такой силой, что заболела рука. Но унижение оказалось несравнимо больнее.

— Убирайтесь вон!

Виконт презрительно поднял бровь.

— Это моя комната, дорогая леди Гастингс. Может быть, забыли, что ночью явились, сгорая от похоти, и не оставили меня в покое до тех пор, пока я не оттрахал вас за милую душу?

Недавние воспоминания обернулись черным кошмаром и увлекли в пучину безнадежности все, что согревало душу: доверие, искренность, надежды на будущее.

Хелена молча ушла.

Соединяющая спальни дверь захлопнулась. Гастингс окаменел, не в силах поверить, во что превратился… снова.

В то чудовище, которое всегда ненавидел.

Неужели последние недели так ничему и не научили? Разве недавние бурные события не доказали, что ложь никогда не защищает от боли, но зато надежно отгораживает от счастья?

Дэвид стоял неподвижно и ловил ртом воздух.

Недавно он признался, что долгая история идиотизма — исключительно его собственная вина. Так оно и было на самом деле. Но в тяжкие минуты, подобные этой, из потаенных глубин сознания являлся мальчишка, не признававший никаких аргументов, кроме достойного ответного удара. Все вокруг понимали лишь одно: бьет он очень больно и никогда не промахивается.

Нередко значение имела не сила, а лишь видимость силы.

Но разве он не клялся себе, что больше не допустит ни лжи, ни трусости, ни малодушных попыток спрятать истинные чувства за насмешками и показным презрением? Разве не давал слова стать человеком, достойным любви и уважения той единственной, о которой мечтал долгие годы?

Дэвид на миг прикрыл глаза. Он знал, что должен сделать сейчас же, немедленно, но не был до конца уверен в собственном мужестве.

Обхватив голову руками, Хелена сидела перед туалетным столиком. Внезапно внутренняя дверь распахнулась, и она порывисто встала.

— Что вам надо?

Гастингс бесшумно закрыл дверь.

— Пришел, чтобы попросить прощения.

Она его почти не слышала. Как мог тот, кто несколько минут назад смотрел с ненавистью и безжалостно оскорблял, так быстро превратиться в воплощение самого искреннего, самого глубокого раскаяния?

— Попросить прощения за что?

— За фальшивые, злые слова, в которых нет ни капли правды. Сожалею, что в ту минуту, когда вам, как никогда, требовались помощь и поддержка, вернулся к своей порочной привычке.

Пока Дэвид не заговорил, Хелена не сознавала, до какой степени мечтала услышать слова раскаяния. Но сейчас, когда он признал вину, окончательно запуталась и не знала, что принесло извинение: облегчение или еще большее разочарование.

— Значит, раскаиваетесь в том, что уступили моим плотским желаниям?

Дэвид покачал головой:

— Нет. Прошу прощения только за слова, способные ввести вас в заблуждение и заставить усомниться в глубокой искренности моих чувств.

Волшебный голос не оставлял вопросов: Гастингс все еще молился о дожде в пустыне Сахара. Настойчивость одновременно трогала и приводила в ярость.

— Хотите сказать, что с радостью воспользовались моей слабостью? Не жалеете, что переспали со мной, когда я ничего не соображала?

— Хелена, вы утратили память, а не разум. Все это время вполне сознательно вели и бизнес, и собственную жизнь.

Она и сама так считала, пока не очнулась от любовного сна с безжалостно разбитым на мелкие кусочки сердцем.

— Говорите так потому, что мой выбор вас вполне устраивал.

— И все же подумайте и дайте ответ: разве на протяжении нескольких последних недель вы хотя бы раз почувствовали себя не такой, как прежде?

Хелена едва не расплакалась. Он доверял ей больше, чем она сама, убеждал в праве на сознательный выбор.

— Та, какой я была прежде, ни за что не легла бы с вами в постель.

Дэвид медленно, словно с опаской вдохнул и так же осторожно выдохнул.

— Полагаю, причина заключается в том, что свобода от ставших привычными чувств к мистеру Мартину позволила вам обратить внимание на другого человека и даже испытать к нему подобие страсти, а может быть, и влюбиться.

Хелена покраснела. Паника охватила каждый мускул, каждую клеточку существа.

— Не говорите глупостей. Я в вас не влюблена.

Новая провокация. Кажется, она специально вызывала его на поединок.

Но Дэвид лишь грустно улыбнулся.

— В данном случае термины не имеют принципиального значения. Достаточно и того, что я способен определить глубину чувства.

Хелена упрямо вскинула голову.

— Возможно, пора купить очки. Я люблю мистера Мартина, а не вас.

— И все же позволю себе повторить то, что уже сказал однажды. Вы любили мистера Мартина таким, каким он был пять лет назад. Но этого человека больше не существует. Если исключить ностальгические воспоминания, то сейчас перед вами окажется всего лишь обходительный джентльмен, не представляющий особого интереса.

Если бы он кричал на нее, она могла бы ответить тем же. Но самообладание, достойное святого, окончательно лишило возможности и желания продолжать борьбу. Хелена вернулась к туалетному столику, села и невидящим взглядом уставилась в зеркало.

Спустя некоторое время дверь тихо открылась и так же тихо закрылась. Она снова осталась одна.

Беатрис потянула отца за рукав и показала на ветку:

— Это… это… — Он посмотрел внимательно, пытаясь вспомнить название. — Это зяблик. Мы таких птичек уже встречали. Видишь белые полоски на крыльях? По ним зяблика сразу можно узнать.

Девочка смотрела серьезно и ждала продолжения рассказа.

Обычно во время прогулок Дэвид говорил намного больше. В иной ситуации поведал бы все, что помнил о зябликах, а если бы познаний не хватило, то ловко перевел бы разговор на какую-нибудь другую певчую птицу. Например, на канарейку. Обязательно упомянул бы, что многие ошибочно считают, будто Канарские острова называются так потому, что там живут канарейки, а на самом деле по-латыни название звучит как «Insula Canaria», что означает «Остров собак».

Но сегодня виконт был способен лишь на то, чтобы кое-как передвигать ноги.

— Это джентльмен, — с трудом выдавил он. — Видишь голубую шапочку и красную грудку? Леди Зяблик выглядит гораздо скромнее.

Беатрис оглянулась: она уже привыкла, что Хелена идет следом.

— Леди?

— Леди Гастингс неважно себя чувствует. Очень неважно.

Девочка прикусила губу.

— Старая?

В другой день Дэвид наверняка бы рассмеялся.

— Нет, она совсем не так стара, как сэр Хардшелл. Просто иногда людям приходится… оставаться в своих комнатах.

Возле пруда он осознал, что Беатрис впервые в жизни изменила маршрут прогулки — ради того, чтобы поиграть в новом домике. Внезапное проявление гибкости должно было бы обрадовать, но вид очаровательного игрушечного коттеджа отозвался в душе болью: еще недавно счастье казалось таким близким.

Он сделал единственное, что оставалось в его силах: сел на скамейку и начал молиться о возвращении на берег озера Сахара.