Кузнеца дочь - Талова Татьяна. Страница 5

— Это женская вещь, — с трудом выговорила Голуба, вдруг испугавшись, что местный князь подумает, будто она сделала бесполезное дело — может, стоило ковать сразу меч?

Херсир молчал, а старый Эгиль говорил что-то быстро-быстро, и Голуба подумала, что перепутала слова и успела пожалеть, что нет рядом Бьёрна.

А потом Гудмунд Гаутрекссон подошел к Голубе, взял украшение и как мог осторожно надел на девичье запястье.

— Посмотреть, — сказал херсир, — так же хорош он на руке, как мне сначала показалось…

Он говорил медленно, чтобы чужестранка поняла. А Голуба посмотрела на обруч на своей руке и захотела сказать, что сделает еще сотни таких же, и лучше, во много раз лучше — и отпустит ли норманнский князь после этого ее на волю? Хотела сказать — не смогла подобрать слов…

Тогда появилась Раннвейг, — а может она стояла за дверью и все слышала, — она увидела Голубу и засмеялась сухим старушечьим смехом.

— Бёльверк и вправду привел в наш дом большого мастера! — сказала она. — Да только думается мне, что этой руке больше подошел бы меч!

— Меч она скует завтра, — ответил херсир.

— Сначала покормил бы девчонку, — сурово сдвинула брови Раннвейг, — а то я слышу, как урчит у нее в животе! Иначе скажут, что Гудмунд Гаутрекссон не бережет своих рабов — проклятье на мою голову!..

И на следующий день Голуба сковала меч. А когда она работала, она думала о том, как понравится князю норманнов этот меч — если так, то он, несомненно, не будет против, когда она откупится, отпросится домой — ведь приходят ж в Нордрихейм торговцы, наверняка, будет и корабль, плывущий к родным берегам.

А когда Гаутрекссон увидел меч в руках гардской пленницы, подаренной ему Бёльверком Медведем, он подумал, что она и впрямь ведьма — и творит чудеса… И тогда он твердо решил, что никогда не отпустит Мейтисслейви из своего дома…

Да только Голуба того не знала.

Так и стала жить дочь кузнеца в Нордрихейме. Мало-помалу стала понимать язык, сдружилась со старым Эгилем и детьми Гудмунда-херсира. Старший сын Гудмунда был в своем первом походе, вместе с братом отца, а двое младших детей — десятилетние близнецы Гудрун и Сигурд порой днями пропадали у кузницы. И только они, малые дети, видели иногда слезы на глазах Мейтисслейви. И не понимали, в чем дело — ведь к ней так хорошо относились в Нордрихейме… Тихо грызла ее тоска по дому, да у Голубы отдушина была — дело любимое… Вместе с Эгилем делали они кольчугу за кольчугой — воинам, когда вернулся Вестейн Гаутрекссон, прозванный Мертвым.

— Ты поздно возвращаешься, сын! — сказала Раннвейг, когда викинги сошли на берег. — Уже вернулся Медведь, а ведь он ушел позже тебя…

А младший только улыбнулся — мать, с ней он не спорил никогда. К тому же подбежала Гудрун — маленькая дочь Гудмунда, а он любил ее как собственную.

— А смотри, Вестейн, что у меня есть! — весело похвасталась девочка колечком на пальце. И до того оно было маленькое, тоненькое, что не верилось, что чьи-то руки вывели на нем узор — три стебелька росли на металле…

— Грозный Медведь привез, непослушная моя? — спросил Вестейн, подхватив ребенка на руки.

— Медведь привез, да не кольцо, Вестейн, пойдем, я покажу! — и потянула маленькая Гудрун за руку своего первого защитника и друга — после брата, конечно же.

Гудрун остановила мать. Альвиг нахмурила брови:

— Следует тебе знать, что не так встречают воинов из долгого похода…

И повела Вестейна Гаутрекссона в дом. И следом шел гордый Эйнар — старший сын Гудмунда и все остальные мужи… Правда, Вестейн успел подмигнуть Гудрун, отчего та просто солнцем засияла и совсем не печалилась, что не удалось с ним поговорить.

Молчали весины. Каждый много успел передумать за время повествования. Хотелось знать, что дальше — а старик вдруг снова замолчал.

— Ночь уже, родные мои, будете ли дальше слушать? — спросил баян.

Загомонили люди. А как же тут не слушать! Тем более, вот новый человек в рассказе появился — не иначе, что-то будет! Да хоть до самого утра — ночи долгие!

Улыбнулся старик, дальше стал говорить.

— А вот как раз в те дни, когда праздновали удачный поход Вестейна Даина, в который раз побежали неразлучные близнецы к кузнице, к Эгилю и Мейтисслейви…

И Голуба сразу отозвалась на бывшее поначалу непривычным имя. И Эгиль с хохотом появился в кузнице:

— Идут работу принимать, Свёль! — сказал он. — Ты уж запрячь свой холод поглубже — ныне у дверей толпа доблестных мужей!

Свёль (9) — так прозвал ее Эгиль, а значит это «холодная», потому что привезли ее из страны, где, по словам Хальвдана, очень холодные зимы, а еще потому, что за весь первый разговор с Эгилем Голуба не улыбнулась ни разу, и совсем не глядела на местных удальцов.

А собралось и вправду много людей — недавно прибывшим Гудмунд хотел показать дорогой подарок Бёльверка, и сам херсир с Медведем и его воинами были здесь, и жена его, и брат, и мать, и дети, позвавшие Голубу звонкими голосами, и рабы.

К тому времени было готово уже много крепких, добротных кольчуг… И говорят, можно было легко отличить, где работа Эгиля, а где — гардской девчонки. Какие отличия видели бывалые воины — Даждьбог весть…

Удивленно смотрели люди Вестейна на девушку — видано ли, девчонка-кузнец! А викинги Бёльверка улыбались — вот ведь какую девушку привезли! Да, и смотрите, нас она всех по именам знает! Мы-то ее защищать привыкли — обидеть не смей! Опомнились, со смехом приняли работу:

— И хорошо же шьешь, рукодельница!

— Вы уж постарайтесь, чтоб заплаты ставить не пришлось! — скрестив руки на груди, довольная и радостная, ответила Голуба.

И смех грянул с новой силой.

А брат херсира смотрел на девчонку, видел руки в мозолях — и как и многие, не мог представить, что эти руки ловко орудуют клещами и молотом. Еще он смотрел на длинную тугую косу — и думал, как было бы красиво, если бы она распустила волосы, как это делают обычно девушки. Еще он смотрел на лицо с серыми глазами — и думал, кто мог так обидеть ее, что даже сейчас в них так много грусти. Такой вот увидел Вестейн то, что хотела показать ему маленькая Гудрун в первый же день его приезда! И он пожалел, что тогда Альвиг быстро увела его в дом.

Вестейн знал, что Мейтисслейви из далекой Страны Городов. И сейчас она была такой же далекой и чужой — и от этого что-то тихо заныло в груди.

И только старый Эгиль заметил, как нечто странное плеснулось в глазах младшего Гаутрекссона, когда он смотрел на девушку. И решительно обнял ее за плечи, то ли гордясь своей Свёль, то ли испугавшись за нее.

И время шло дальше. Наступила зима, и новых походов почти не было. Зима — это было время торговли. И Голуба все так же работала вместе с Эгилем, становясь с каждым днем все мрачнее и мрачнее. А Вестейн появлялся в кузнице лишь несколько раз, и то вместе с братом.

Что там происходило в душе викинга, о чем он думал — кто знает его, иноземца… А только впервые заговорил он с гардской рабыней херсира спустя много-много дней после приезда. В тот день Голуба спала в кузнице. Эту привычку она взяла не так давно. Печь хранила тепло, меховое одеяло тоже. А позже Хальвдан принес и теплый плащ — тот самый, в котором она спала на корабле. И Голуба заворачивалась в него, закрывала глаза и думала, что она снова в море — только волны несут ее не к Нордрихейму, а от него…

Тем утром она вышла на порог.

— Глупая, — сказал Эгиль, а он как раз подходил к кузнице. — Я знаю, что у вас, в Гардарики, бывают большие морозы, но Гудмунд оторвет мне голову, если ты заболеешь…

Он сказал так, потому что по тем меркам зима была довольно холодная, Голуба же спокойно выходила на мороз каждое утро, босиком и в одном только платье, и отвечала весело: "Не заболею…"

— Он не оторвет тебе голову, Эгиль, — сказала в то утро девушка. — Потому что ты хороший раб, а таких он бережет.