Смех Циклопа - Левина К. В.. Страница 12

– Вы хотите услышать правду, моя милая? Правда заключается в том, что мы были очень бедны. Семья польских эмигрантов, приехавшая на север Франции, чтобы работать на шахте. Это было после Первой мировой войны, в тридцатые годы. Когда шахты закрыли, мои родители остались без работы. В семидесятые годы мы переехали в северные предместья Парижа. Там, на свадьбе двоюродного брата, я и познакомилась со своим будущим мужем. Он тоже был поляком. Работал механиком в гараже. И пил. Он погиб в автокатастрофе: его машина врезалась в платан. Для меня настали тяжелые времена: четверо детей и ни копейки денег.

– У Дария были братья и сестры?

– У меня родились три мальчика и девочка: Тадеуш, Леокадия, Дарий и младший Павел.

Лукреция записывает все в блокнот.

– Насколько Дарий – я звала его Дарио – вырос общительным, настолько Павел оказался замкнутым и робким. Леокадия отличалась очень решительным характером. Но самым жестким, наверное, стал Тадеуш, хотя он всегда восхищался средним братом. Между прочим, Павел и Дарий были очень похожи друг на друга.

Лукреция старается понравиться старой даме. Она думает о том, что вежливость и улыбка тоже могут служить орудием для добывания информации.

– А каким был Дарио в детстве?

– У него очень рано проявился талант юмориста. Знаете, мадемуазель, он побеждал несчастья смехом. После смерти отца он сочинил скетч «Платан, который не заметил папу». Он рассказывал эту трагическую историю от лица дерева. Она вызывала смешанные чувства… Но, честно говоря, это было очень смешно.

Погрузившись в воспоминания, Анна-Магдалена устремляет взгляд вверх. Она робко улыбается.

– Он смотрел на страшную, жестокую, ничем не прикрытую правду с другой точки зрения. Переворачивал ее, чтобы справиться с ней и перевести дыхание.

– Должна признать: требуется известное мужество, чтобы смеяться над смертью собственного отца.

Лукреция осматривает обстановку гостиной. Здесь чувствуется влияние находящегося по соседству дворца. Позолоченный, лепной потолок, тяжелая мебель, зеркала и античные статуи. Толстый ковер на полу со сложным цветочным рисунком. Одна современная деталь: на стенах в золоченых рамах висят портреты диктаторов, фотографии атомных взрывов, катастроф и аварий. Все с одинаковой подписью: «Вам это кажется смешным?» – и автографом Дария.

Анна-Магдалена, жеманно отставив мизинец, разливает чай.

– Когда Леокадия умерла от рака поджелудочной железы, Дарий придумал скетч «Моя сестра торопилась».

– Как сложилась ваша жизнь после гибели мужа и дочери?

– Я оказалась в нищете, с тремя детьми на руках. Одна подруга, находившаяся в той же ситуации, предложила мне работу – официанткой в баре по вечерам. Сначала я отказалась. Потом согласилась. Спустя некоторое время подруга нашла более выгодное место. Она привела меня в бар, где надо было раздеваться. Сначала я отказалась. Потом согласилась. А затем она же пригласила меня в публичный дом.

– Вы отказались?

– Там я стала зарабатывать больше.

– Знаете, вы можете не рассказывать мне этого, если не хотите.

Старая дама поправляет свою облитую лаком прическу. Драгоценности позвякивают.

Она испытывает меня. Главное, не подавать виду. Сделать заинтересованное лицо.

— Вот что я вам скажу, мадемуазель. Я не боюсь своего прошлого. Я справилась с ним. И если вы хотите понять, кем был Дарий, вы должны понять, кем была я, его мать.

– Конечно. Простите меня, я вас слушаю.

– Я работала в борделе в северных предместьях Парижа. Вот и все.

Лукреция делает вид, что записывает.

– Это оказалось легче, чем я думала. Мужчины – те же дети. Клиенты в основном хотели поговорить, хотели, чтобы их выслушали. Они нуждались в общении с женщиной, которая их ни в чем не упрекает. В отличие от жены.

– Разумеется.

Господи, она собирается мне рассказывать о каждом посетителе, со всеми подробностями. Караул! Держаться. Улыбаться.

— Я наряжала их девочками, рыцарями, разбойниками, младенцами. Больше всего им нравилось, когда я пеленала их, посыпала тальком промежность, шлепала по попе. На самом деле мы – те же психоаналитики, только берем не так дорого. К тому же мы внимательней и не боимся дотронуться до клиента. А им так нужны прикосновения. Вот в чем трагедия современного общества: нехватка физического контакта. – С этими словами Анна-Магдалена хватает журналистку за руку и крепко ее сжимает.

– Разумеется.

– Ко мне приходил один юморист, на сцене его звали Момо. Длинный, худой, в парике, лицо, как лисья мордочка, но он умел меня рассмешить. Однажды я ему сказала: «Каждый раз, когда тебе удастся меня рассмешить, мы будем заниматься любовью бесплатно». Я хотела, чтобы он приходил почаще.

– Понятно.

Лукреция чувствует, что у нее кончается запас ободрительных восклицаний.

– И Момо приходил. И помогал мне выносить мою тяжкую жизнь за стенами борделя. Потому что после смерти дочери сыновья приносили мне массу огорчений. Дария исключили из школы за то, что он намазал клеем стул учителя. Он действительно слишком далеко зашел со своими шутками. Его не принимали ни в одно учебное заведение. Он маялся дома от безделья или слонялся по улицам.

– Представляю себе.

– Однажды он взорвал петарду, которая разбила витрину магазина и тяжело ранила прохожего. Он провел три дня в тюрьме. Тут я решила, что пора ему найти нормальную профессию, пока дело не закончилось плохо. Моя мать говорила: «Лучше развивать достоинства, чем исправлять недостатки». Будь он постарше, я бы устроила его в магазин шуточных подарков и розыгрышей, но в семнадцать лет… надо было найти что-то другое. Мне пришло в голову попросить помощи у моего любимого клиента, у клоуна Момо. Я подумала: «Человек, который смешит других, наверняка добрый».

– Конечно.

– Я сказала Момо: «Мой сын – гениальный шутник. Но его комическая энергия направлена не в ту сторону».

– Понимаю.

– Клоун Момо не был знаменит, но у него была своя публика, и ему хватало на жизнь. Я познакомила его с моим Дарио. Он разыграл перед Момо скетч: «Мама наконец нашла работу» – про меня, как я из официантки превратилась в проститутку. Он мастерски умел находить уязвимые места. Момо сразу подпал под его обаяние.

– Да, я понимаю.

Теперь Лукреция записывает все подряд.

– Момо сказал: «У него врожденный талант, но этого мало. Я займусь его воспитанием. Он должен научиться уважать хоть что-то, пусть это будет хотя бы юмор». Да, вот такой парадокс… Смех – дело серьезное, – усмехается старая дама.

– Несомненно.

– Серьезное отношение к юмору потребовало много усилий. Момо попросил, чтобы Дарио обращался к нему «учитель», а сам называл его «ученик». Занятия проходили на заброшенном заводе, Момо говорил, что посторонние люди могут помешать. Он посвятил мальчика в тайны благородной профессии клоуна. Научил его жонглировать, играть на трубе, изрыгать пламя, рыгать и пукать. Он говорил, что это тоже орудие комика.

– В самом деле.

– Однажды, когда Момо и Дарио репетировали на заброшенном заводе, на них упал ржавый железный пресс. Момо погиб на месте, а сын получил серьезные травмы.

– Тогда Дарий и лишился глаза?

– Металлический прут, торчавший из пресса, выколол ему глаз. Он очень тяжело переживал случившееся. Но, едва встав на ноги, сочинил знаменитый скетч «В стране зрячих одноглазый – король». Помните? «Одного глаза достаточно, а два – чересчур, особенно для аллергика в сезон цветения».

Эта старая коза никогда не умолкнет. Да и что ей еще делать, кроме как пережевывать детство обожаемого Дарио. А я… Я должна держаться.

Анна-Магдалена Возняк глубоко вздыхает.

– Но Момо успел обучить Дарио всему. Я знала, что мой мальчик подготовлен, однажды он станет лучшим и прославится. Я это знала, и он сам это знал. Я посоветовала ему и дальше идти своим путем. Дарио связался с продюсером Мо-мо, знаменитым Стефаном Крауцем, и попросил взять его в шоу.