Маска (СИ) - "Jeddy N.". Страница 18

  Внезапная догадка сжала мое горло ледяной рукой. В отчаянии я посмотрел в темные непроницаемые глаза Чезаре.

  - Но ведь...

  - Да, конечно, не все они были приглашениями на обед. Но двое из адресатов нашли свою смерть именно в этих письмах. Синьор Джакомо Коронати, который на следующий после получения письма день был найден задушенным в доме развлечений, и младший диакон церкви Санто Вито, на которого поздним вечером напали какие-то неизвестные возле его дома... Возможно, ты даже не помнишь их, но именно ты принес им их погибель.

  - Чезаре... - Весь кошмар моей службы у кардинала только сейчас стал окончательно проясняться. Я был вестником смерти, посланцем, извещавшим жертвы святейшего папы, когда и как им надлежит поступать, чтобы прямиком попасть в руки убийц.

  Он обнял меня, покрывая поцелуями мое лицо.

  - Прости меня. Ты не был готов к этому. Ты оказался слишком чист, чтобы принять эту ношу, а на моих руках так много крови, что я уже перестал замечать ее. Если ты захочешь уйти, я не стану тебя удерживать.

  Да, мне безумно хотелось уйти от него. Дома меня все еще ждали мать, отец, братья и сестры, и теперь мне, может быть, уже не пришлось бы таскать по римским улицам бочку с водой... Я мог бы зарабатывать на жизнь ремеслом портного или даже наняться в услужение к какому-нибудь чиновнику. Пусть Чезаре сам занимается своими грязными делами, пусть убивает в угоду папе врагов Рима, это не мои враги. Вопреки мнению кардинала, я запомнил Джакомо Коронати, веселого человека, спросившего у меня, как я поживаю, и подарившего мне дукат. Мне он понравился. Думал ли я тогда, что уже на следующий день этот славный синьор будет убит?

  Высвободившись из объятий Чезаре, я встал, оделся и молча покинул спальню. Он не окликнул меня, но я чувствовал, как он смотрит мне вслед. Идти в свою комнату было бы сейчас равносильно тому, что и остаться с монсеньором. Я вышел в коридор и медленно побрел к выходу из дворца.

  Меня никто не удерживал. Я прошел мимо базилики Святого Петра, пересек площадь, на несколько мгновений оглянулся назад, мысленно прощаясь с человеком, которого успел полюбить. В темноте стылой октябрьской ночи проплывали огни факелов конных гвардейцев, луна лишь изредка выныривала из-за низких туч, пронизывающий ветер трепал плащ и забирался под рубашку.

  Некоторое время я бесцельно кружил по площади, потом решительно зашагал в сторону родительского дома. Будь что будет, я возвращаюсь. На нашей улице я замедлил шаги; она показалась мне теперь такой тесной и грязной, что я ощутил невольное презрение. В сточных канавах скопились нечистоты, источавшие просто убийственные миазмы, а под ногами то и дело шныряли шустрые мыши и толстые наглые крысы. Я действительно успел отвыкнуть от всего этого.

  Мои родные уже легли спать; в доме стояла тишина, темные окна были закрыты решетчатыми ставнями. Толкнув дверь, я обнаружил, что она заперта, и стал стучаться, сперва потихоньку, а затем нетерпеливо и громко.

  - Проклятье, - послышался голос отца. - Кого еще черти несут? Убирайтесь, не то я сам размозжу вам головы!

  - Отец, это я! - Меня затрясло от радостного возбуждения при звуках его голоса.

  - Андреа?!

  Дверь распахнулась, и я тотчас же очутился в крепких медвежьих объятиях, на какие был способен только мой отец. Мои кости затрещали, я охнул.

  - Вот так дела! Ты вернулся?! Эй, Марта! Нани, Беатриса! Марко, черт тебя дери! Наш малыш Андреа вернулся!

  Я впервые увидел, что отец плачет, и мне захотелось прижаться к нему, как в детстве. Из-за его спины почти тут же показались испуганные, удивленные и обрадованные лица Беатрисы и Нани; мне они показались такими похожими, что я не мог бы с уверенностью сказать, кто из них кто. Сверху по лестнице спускался Марко, держа в руке свечу и недовольно щурясь.

  - Вот это да, - вырвалось у него, когда он меня увидел. - Да ведь наш увалень Андреа стал прямо настоящим вельможей!

  - Заткнись, - посоветовал отец и повел меня в дом. - Жаль только, что Джанни сейчас нет. Он, знаешь ли, женился на Лючии и живет теперь в доме ее родителей. Вот он обрадуется, когда тебя увидит! Где же ты был все это время?

  - Мне повезло, - сказал я. - Удалось устроиться камердинером к одному из чиновников в Ватикане.

  - Ну ты даешь, - восхитился Марко. - Что же ты вернулся? Он тебя прогнал?

  - Он умер, - выпалил я первое, что пришло в голову.

  - Жаль, - сказала Нани, обнимая меня. - Ты так вырос, Андреа.

  - И похорошел, - с улыбкой добавила Беатриса. - Мама так горевала, когда ты исчез! В последнее время ей становится все хуже. Иди скорее, поговори с ней.

  Поднявшись наверх, я вошел в комнату матери и на миг замер, потрясенный: она так исхудала и осунулась, что я едва смог узнать ее.

  - Андреа, - прошелестела она, протянув в мою сторону тонкую руку, и я, подбежав, с трепетом поцеловал ее холодные пальцы.

  - Мама, это я.

  Улыбка озарила ее бледное лицо.

  - Хорошо, что я успею перед смертью поговорить с тобой. Я и не надеялась, что ты жив. Мне почему-то так плохо, теперь я почти все время чувствую боль...

  - Ты поправишься, - пробормотал я, стараясь, чтобы мой голос не дрожал от жалости и отчаяния. - Я попрошу какого-нибудь кардинала помолиться за тебя, а еще приведу тебе врача...

  - Нет, мой дорогой. - Она закрыла глаза, борясь с болью. - Слишком поздно. Что же случилось, что ты теперь водишь дружбу с кардиналами и имеешь своего личного врача?

  Я рассказал ей, как один знатный человек нашел меня ночью на улице и взял в свой дом для выполнения несложной работы. Разумеется, я не называл имени Чезаре Борджиа. Это было бы слишком неправдоподобно даже для моей бедной больной матери, которая привыкла верить мне во всем.

  Так я вернулся к прежней жизни. Впрочем, она не была уже прежней: бочка стояла во дворе днищем кверху, а отец, потрясенный моим неожиданным возвращением, не ругал меня и не пытался загружать работой, по крайней мере, в первые несколько дней. Похоже, он решал, что со мной делать, потому что теперь я выглядел как состоятельный юноша, у меня были два кинжала, с которыми я умел неплохо обращаться, и кошелек с парой десятков золотых дукатов. Марко не осмеливался задевать меня и в моем присутствии держался настороженно. Я знал его тайну, и он не был уверен, что я не расскажу о его проделках отцу. Я молчал, наслаждаясь властью, которую обрел над ним. Порой я ловил на себе заинтересованные взгляды Нани и Беатрисы. Разумеется, летом я ушел из дома совершенным заморышем и оборванцем, а сейчас переменился. Беатриса в особенности пристально разглядывала меня, так что я немало смущался.

  Два дня я сидел возле матери, немного помогал отцу, навестил Джанни и Лючию, развлекал сестер. Все снова стало на свои места, но прежняя жизнь вдруг стала неимоверно скучна для меня. Мне хотелось читать, учиться фехтованию, болтать с Никколо, относить письма неизвестным мне людям, наблюдать за ними. И, разумеется, мне не хватало Чезаре.

  Я любил его. О боже, я все еще его любил. Напрасно я старался изгнать его образ из своего сердца, напрасно заставлял себя забыть. Вечерами, лежа на своей жесткой постели, я думал о нем, мысленно отдаваясь его рукам, глядя в его сияющие темные глаза, повторяя слова любви и преданности. Жаркая истома охватывала все мое тело, рука находила собственную плоть; я ласкал себя в бессильной муке неутолимой страсти, пока не наступало облегчение, и лишь тихий вздох слетал с моих губ в пустоту, а потом я засыпал, чтобы во сне вновь оказаться рядом с Чезаре, в его сильных и нежных объятиях.

  На третий день я отправился в город, купил себе новую одежду - попроще той, что я носил, но все же гораздо лучше, чем привыкли надевать мои братья. Мы долго разговаривали с портным, однако попроситься к нему в подмастерья я так и не решился, сам толком не понимая, почему. Несколько часов я бесцельно бродил по улицам, кутаясь в плащ под холодным ветром, затем направился в район, где жила знать, и наблюдал, как из палаццо Вирджинио Орсини выезжают хорошо одетые вооруженные всадники. Затем мои ноги сами понесли меня на улицу дель Пеллегрино, к шикарному дворцу монны Лукреции. До самого вечера я расхаживал неподалеку от дворца, глядя в окна с затаенной надеждой. Я совершенно замерз, но не хотел уходить, пока наступившая темнота, разгоняемая лишь светом луны да факелами проезжающих всадников и карет, не напомнила мне об опасностях, таившихся в подворотнях бедняцких улиц. Уже повернув к дому, я заметил закутанного в плащ человека на белом коне, въезжающего в ворота особняка монны Лукреции со стороны Ватикана, и дрожь, охватившая меня при его виде, не имела ничего общего с холодом. Торопливо закрыв лицо полой плаща, я отшатнулся в тень, чтобы он, случайно глянув в мою сторону, ненароком не узнал меня. Но он, казалось, был занят лишь собственными делами: бросив слуге поводья, он быстро взбежал по лестнице и скрылся в дверях, поспешно распахнутых перед ним охранниками.