Чужое - Данихнов Владимир Борисович. Страница 11

Шилов, хоть и устал как собака, не стал идти домой, чтобы отоспаться. Вместо этого он обошел свой дом по тропинке, захламленной сигаретными окурками и пивными банками, и вышел на блестевшую после дождя асфальтовую дорогу. Увидел за изгородью Семеныча, который, как обычно, сидел за столом, хмурый, решительный. Семеныч глушил водку. Стаканами. Он наливал в стакан из нескольких бутылок, в которых была водка разных сортов, тщательно взбалтывал, сжав одной рукой дно стакана, а другой – верх. И глушил. Шилов подошел к калитке, отворил ее и вошел. Уселся рядом с Семенычем. Тот кивнул и налил ему, они молча выпили, и долго смотрели на то, как по лужам в ногу маршируют призраки солдат, как они останавливаются и поднимают оружие, а невидимые генералы кричат им: «Товсь!», а потом: «Цельсь!», а потом: «Пли!» Они смотрели, как невидимый огонь раскаляет воздух над дорогой, а солдаты обеих армий валятся на асфальт словно куклы, и в стороны разлетаются фуражки и каски, и зеленых солдат становится все меньше и меньше.

– Ты зр-ря не летаешь с нами, Шилов, – сказал Семеныч, разглядывая солдат поверх рюмки. – Мне кажется, нос-понос, ты смог бы что-нибудь сделать с этой бойней.

– Думаешь, она что-то значит?

– Конечно. Не просто же так? Мы летаем помогать людям каждый день, но битва продолжается, а ты никак не можешь успеть на геликоптер, так что, навер-рное, из-за тебя битва не заканчивается.

– Чем я отличаюсь от вас?

– Чем-то ведь отличаешься, – горько вздохнул Семеныч, и Шилов тоже вздохнул, потому что ему стало немного обидно и неприятно от того, что он чем-то отличается, а еще стало стыдно, что за столько дней пребывания в городе, он ни разу не летал на геликоптере, чтобы помочь людям.

Упал последний солдат зеленой армии. Серые вояки смотрели на устроенное побоище с грустью и неслышно переговаривались, отворачивались от тел и что-то преувеличено бодро кричали, беззвучно раскрывая рты. Сегодня они задержались на дороге, потому что солнце долго не хотело выглядывать из-за туч, но потом все-таки проклюнулся одинокий луч и осветил дорогу, заставив сверкнуть мокрые камешки. Призрачные солдаты испарились.

– Вот что, Шилов, – сказал Семеныч. – Дуй-ка ты домой, переоденься и возвращайся, нос-понос, сюда. Пойдем сегодня к геликоптеру все вместе. Тогда точно успеешь.

Шилов кивнул, допил водку, встал и побежал к дому, разбрызгивая кроссовками грязную воду. Во время бега взглянул на свои руки, на рукава рубашки и увидел, что они заляпаны кровью и усеяны перьями ангела и понял, что Семеныч видел его таким, но ничего не спросил. Шилов крепко сжал зубы и закрыл глаза, остановился, досчитал до десяти, чтобы успокоиться, а потом, на всякий случай, еще раз – до двадцати, открыл глаза и пошел спокойно, не торопясь. Вошел в дом, где немедленно разделся, кинул штаны и рубашку в кучу грязного белья, скопившуюся в кладовке, прошел в зал, где достал из платяного шкафа недавно появившиеся серые хлопковые брюки, расклешенные внизу, серую майку-безрукавку и серый пиджак свободного покроя. Оделся и присел на диван – на дорожку. Ни с того ни с сего у него закружилась голова, и Шилов закрыл глаза. Он стал дышать ровно и глубоко, но голова все равно кружилась, и тошнило к тому же, а тело чесалось, потому что Шилову казалось, будто к его коже липнут желтые, испачканные красным перья. Он судорожно чесался через майку, а потом залез под нее рукою и расцарапывал кожу до крови, но никаких перьев, естественно, не находил. Тошнило все сильнее, и Шилов прилег на диванную подушку, чтобы успокоить разбушевавшийся желудок и лежал тихо-тихо, как мышонок, и желудок успокаивался, а Шилов думал: вот еще пару минут пройдет, и пойду к Семенычу и ребятам, вот еще минутка и пойду…

И уснул.

Шилову снилось бескрайнее поле, протянувшееся до самого горизонта и, наверное, дальше. Поле было каменное, серое, и небо тоже было серое, свинцовое, а на горизонте поле и небо сливались в одно, и сложно было определить, где кончается земля и начинается небо. Воздух в этом месте оказался сухим и колючим, жег легкие. Шилову подумалось, что в воздухе есть ядовитые примеси, поэтому он дышал через плотно сжатые губы, а носом старался вообще не дышать, но получалось поначалу все равно скверно, пришлось долго приноравливаться.

Шилов повертел головой и увидел единственный холмик на все поле, который выделялся черным чернильным пятнышком. Шилов решил пойти к нему. Он сделал шаг в направлении холмика и только тогда сообразил, что на нем странная серебристого цвета одежда, плотно облегающая кожу. На одежде не оказалось застежек и «молний», а высокий воротник неприятно сдавливал горло. На руках были перчатки, и Шилов попытался стянуть их, но ничего у него не вышло, перчатки сидели как приклеенные. Шилов плюнул и продолжил путь. Под ноги ему попадались мелкие камешки, которые выглядели острыми, но Шилов наступал на них и совсем не чувствовал боли. Он остановился и с размаху топнул о заостренный булыжник, но ничего не почувствовал. Наклонился и понял, что высокие серебристые сапоги на его ногах необычные: они изменялись прямо на теле, трансформировались и плавно обтекали камни и холмики, заполняли собой колдобины и трещины в земле. Шилов сделал несколько шагов, и ему показалось, будто он шагает не по каменистой равнине, а по гладкому асфальту – такие удобные были эти сапоги.

Что-то хлопало его по спине. Шилов остановился, нащупал рукой шлем, прикрепленный к костюму, словно капюшон, потянул его на себя и водрузил на голову. Шлем начал вдруг растекаться, вытягиваться к шее, обволакивать лицо. Шилову стало нечем дышать, он запаниковал, схватился за «уши» шлема и потянул его кверху, а тот неожиданно легко поддался, щелкнул и тряпкой хлопнул по спине. Шилов стоял, пытаясь отдышаться, но воздух казался все таким же едким, и он успокоил дыхание. Снова поспешил к холмику, потому что чувствовал: там кроется какая-то важная тайна.

Тучи клубились у него над головой, неслись, ведомые ветром, ему навстречу и дальше, и Шилову с каждым шагом становилось все сложнее и сложнее идти, потому что ветер бил колючей пылью в лицо и сбивал с ног. Шилов закрывался от ветра ладонью. Он хотел надеть на голову шлем, но боялся, что не сможет снять его. Шилов понимал, что чувство это глупое, и что шлем, растянувшись по лицу, наверняка станет прозрачным и позволит дышать, но все равно не рисковал надеть его.

Холмик приближался очень медленно. Справа от него Шилов увидел вихрь, который кружился на месте, вытянувшись от земли к самому небу. Вихрь был серый и издали сливался с небом и с землей, и именно поэтому Шилов не заметил его сразу. Он остановился и из-под ладони разглядывал смерч, надеясь найти объяснение столь чудному явлению природы, но в голову ничего не приходило.

Холмик становился все больше и больше, и вскоре Шилов увидел, что это никакой не холмик, а иссиня-черный металлический объект, похожий на перевернутую дном вверх суповую тарелку. Диаметром штуковина была метров пятнадцать, а высотой метра четыре. Выглядела совершенно гладкой, а слева, прислонившись к ее боку, сидел человек в сером костюме, похожем на тот, что был на Шилове.

Ветер возле «тарелки» стал тише, будто объект генерировал особое поле, защищающее от непогоды. Шилов отнял руку ото лба и стал обходить тарелку по кругу, чтобы заглянуть незнакомцу в лицо. Остановился напротив него и увидел, что чужак сидит, вытянув ноги вперед, и что на голове у него серый шлем, совершенно непрозрачный, однако Шилов отчего-то был уверен, что чужак все видит. Шилов протянул ему руку и крикнул:

– Привет!

Чужак не ответил. Где-то сбоку шумел вихрь, и, кажется, силовое поле тарелки переставало справляться с ним: ветер проникал сквозь дыры в этом самом поле и приносил с собой особенно едкий воздух, наполненный влажными частичками, которые нещадно драли горло Шилова и будто кислотой выжигали его легкие.

Шилов сделал два шага навстречу, руки держа на виду, хотя незнакомец не делал угрожающих движений. Он вообще не двигался, и Шилову подумалось вдруг, что чужак мертв, что он, Шилов, остался один в этом враждебном краю, что скоро вихрь окончательно пробьет защиту тарелки и разнесет все вокруг, что надо бежать…