Мне давно хотелось убить - Данилова Анна. Страница 43

– Ну и что? Поедешь завтра в эту лавку и спросишь, кто и при каких обстоятельствах покупал там эти перчатки. Уверен, что их там было мало, все-таки не ширпотреб…

Крымов, достав из кармана свои перчатки, распечатал конверт и прочел: «29 января в 15 ч. у „Букиниста“. Возьми письмо».

– Какое еще письмо? – оживилась Щукина. – Везет же тебе, Крымов! И письмо, и место встречи…

Но Крымов почему-то не обрадовался: он стоял в нерешительности и смотрел вперед, куда-то в пространство, словно пытаясь что-то понять, но о чем еще не догадался сказать вслух.

– Что с тобой, Женечка?

– Какое сегодня число, знаешь?

– Нет… Кажется… тридцатое.

– А ты говоришь, что мне везет, – горько усмехнулся Крымов, и Надя вдруг подумала, что никогда еще не была так близка с ним. А ведь он, оказывается, и не такой ленивый и уверенный в себе, каким хочет казаться. И Надя в порыве внезапно нахлынувших к нему теплых, почти материнских чувств обняла его и прижалась к нему всем телом. «Пусть, – думала она, – пусть он меня обманул и завтра сделает вид, что ничего не было – ни обещаний, ни общих планов на будущее, – все равно я никогда не забуду эти волшебные дни, которые мы провели только вдвоем».

Взглянув через плечо Крымова на окно, за которым продолжал падать крупными хлопьями снег, она вдруг представила себе, что весь город засыпало снегом и только два человека, она и Крымов, спаслись…

Это было смешно, нелепо и, главное, несвоевременно. Какое счастье можно построить на несчастье других? Такое же зыбкое, как снег…

– А жаль… Безусловно, во всех этих событиях кроется какой-то смысл. Больше того, то, что происходит с Жанной, наверняка подчиняется логике, и тот, кто все это делает – я имею в виду пугает ее с помощью страшной зечки, обрубленных ног, наносит ей странные ночные визиты, после которых оставляет деньги, – действует ПО ПЛАНУ. Хорошо бы узнать истинные цели этого ненормального…

– Ты думаешь, что все это связано с ее матерью?

– Все очень просто, Надечка, преступления совершаются только там, где есть деньги, чаще всего – ОЧЕНЬ БОЛЬШИЕ ДЕНЬГИ. Ну да ладно, не мне тебя учить. Пора уходить. Положи-ка конверт в пакет, завтра отнесешь Солодовниковой.

– И куда теперь? – спросила Надя убитым голосом: ей до смерти не хотелось тащиться в такую погоду на квартиру Земцовой, чтобы караулить там Жанну.

– К Жанне, ты же мне обещала…

Надя ничего не ответила. Она молча вышла вслед за Крымовым из квартиры, подождала, пока он запрет все замки, и только после этого сказала то, о чем собиралась спросить весь день:

– Ты меня любишь или мне все это только приснилось?

Крымов хотел ей ответить, как вдруг увидел бесшумно спускающуюся к ним по лестнице худую женщину, закутанную в черное длинное пальто. ЭТО БЫЛА ОНА, МАРИНА-ЗЕЧКА.

В руках у нее был небольшой пистолет. Нервно сдувая со лба выбившиеся из-под маленькой черной шапочки, засыпанной снегом, пряди волос, она проговорила, шепелявя, как если бы у нее отсутствовали передние зубы:

– Я предупреждала ее… И пускай сама пеняет на себя! Ей, видите ли, денег жалко, а себя ей не жалко? Жизни своей ей не жалко? Стоять!

Крымов побледнел, понимая, что видит перед собой наркоманку, остекленевший взгляд которой свидетельствовал о том, что с ней шутить нельзя, что каждое сказанное ими слово может спровоцировать выстрел… Ему стало страшно. Зато он имел полную возможность убедиться в том, что эта женщина существует в реальной жизни, что она – не выдумка впечатлительной Жанны, что ей действительно угрожают смертью…

– Мы друзья Жанны. Что вы от нее хотите? Денег? Она что, должна вам?

Женщина, не выпуская из рук пистолета, подошла, пятясь, к лифту и нажала на кнопку. От ее одежды исходил кисловатый затхлый запах, так пахнет в грязных подъездах, кишащих бездомными кошками, и в запущенных подворотнях с переполненными мусорными баками.

Дверь лифта открылась, женщина шагнула назад, все так же целясь в Крымова, после чего дверь лифта скрыла ее из глаз и позволила этому ночному призраку беспрепятственно уехать вниз…

Кречетов подкатил на своем снегоходе к воротам ерохинского дома спустя полчаса после звонка. Шубин, промерзший до костей, но не пожелавший послушаться Ерохина и надеть куртку, принялся сбивчиво объяснять начальнику М-ского уголовного розыска то, что произошло с ними за последний час.

– Да я все понял из телефонного разговора, – вздохнув, пробормотал заспанный Юрий Александрович, отряхиваясь от снега и с трудом поднимаясь на крыльцо. – Чертовщина какая-то, честное слово. Но следов-то нет, я и так вижу… не представляю, что делать и где ее искать? Видать, зацепили вы кого-то за живое… И что вам было таскать в такую даль девчонку? Оставили бы ее дома…

Шубин, слушая причитания Кречетова, был готов провалиться сквозь землю. Никогда еще он не чувствовал себя таким бессильным, ну действительно, что он мог сделать в такой ситуации, да еще и в незнакомом городе? Куда бежать, где искать?

– Ладно, сейчас я соберу своих ребят, позвоню еще кое-куда, и мы прочешем весь город… Ведь она В ГОРОДЕ, вы это хотя бы понимаете? А город – небольшой. Так что – не отчаивайтесь. И если с одной стороны такой снег – это плохо, то с другой, уж поверьте мне, ОЧЕНЬ ДАЖЕ ХОРОШО. Пусть ее и увезли на снегоходе, все равно это где-нибудь в городе. Потому что вокруг М. – один снег и на много километров ни души. К тому же не забывайте, на дворе вон какая темень… Одевайся, а то простынешь. Выпить-то есть?

Ерохин, который тоже растерялся и даже забыл пригласить Кречетова в дом, бросился на кухню за водкой.

– Самсонов, ты? Что там у тебя? Бросай все свои дела, заводи снегоход и приезжай к Ерохину. Жду.

Кречетов, выпив пару рюмок водки, принялся обзванивать всех своих людей. Он разговаривал с ними так, словно все они были близкими, родными, своими, что называется, в доску.

– Спиридон? Вечер добрый. Составь-ка мне по-быстренькому список всех, у кого есть снегоходы. Узнаешь, подъезжай к Ерохину, я здесь тебя буду ждать.

Когда ему становилось невыносимо, он говорил своему Двойнику: «Все, я сдаюсь, ты победил; ты работай, я не буду тебе мешать». А сам уходил и долго бродил по улицам в поисках новой жертвы. Женщины, проходя мимо и обдавая его теплым ароматом чистого тела, дразнили его, как бы нечаянно касаясь его своим плечом или бедром… Он искал среди них Еву, хотя знал, что ее уже давно нет в живых, что он сделал так, чтобы она ушла от него не по своей, а ПО ЕГО ВОЛЕ. Да, он сделал это, хотя перед этим ему пришлось довольно долго обдумывать, как бы исхитриться так, чтобы никто не понял, что это он отправил ее в мир иной.

Но уже на второй день он горько пожалел о том, что совершил. И если раньше в его жизни была женщина, которая понимала его и могла сделать счастливым хотя бы на час или два, то теперь он остался совсем один.

Была, правда, еще одна жизнь, еще одна женщина, которую он любил и благодаря которой еще дышал. Но она жила далеко. В другом мире. Она была словно бы продолжением его, более совершенным и рассудительным, хотя и одержимым подобными же страстями. У нее был холодный ум, крепкое тело; от нее исходила надежность родного и близкого человека, на которого всегда можно положиться. А это было для него очень важно, и он был ей благодарен за тот покой, который обретал с ее помощью, пусть даже ему и приходилось платить за него огромную, просто-таки немыслимую цену. Но цена эта все равно выражалась в конкретных суммах, и добывать их стало для него еще одним смыслом жизни. И за это тоже он был ей благодарен. Быть может, поэтому иногда утром, проснувшись и подойдя к окну, он, подолгу вглядываясь в голубое небо с проносящимися по нему прозрачными белыми облаками, ощущал себя счастливым. И в такие мгновения ему казалось, что он сливался со своим Двойником и вместо двух человек в квартире светился счастьем ОДИН.

Однако ближе к ночи тревога охватывала его с новой силой. Он вспоминал свои мучительные поездки, во время которых ему приходилось переправлять тяжелые окровавленные свертки туда, где бы их никто не мог найти. И нередко в такие минуты он словно бы слышал голоса своих жертв и нестерпимый запах крови, свежей крови…