Мне давно хотелось убить - Данилова Анна. Страница 55

Игорь, так четко представивший себе эту картину, едва сдержался, чтобы не наброситься на Крымова и закрыть ему рот… Но тут вдруг Сазонов, побледнев и схватившись за сердце, упал на кресло и закрыл глаза. Он тяжело дышал.

Крымов обхватил ладонями свое пылающее лицо и теперь в страшном смущении смотрел на совершенно белого Сазонова.

– Петя, что с тобой? Тебе вызвать врача? – спросил он, подойдя к нему и взяв его за руку.

– Да пошел ты… – не глядя в его сторону, проговорил, едва дыша, Сазонов. – Самый умный нашелся. И без тебя все знаю. Да только и ты не без греха. Мы вот тут отношения выясняем, а у меня из головы не идут твои Земцова и Щукина… Не время сейчас кулаками размахивать. Предлагаю оставить часть людей здесь, чтобы до конца и как следует обследовать дом, а мы с вами прямо отсюда, напрямик, на снегоходах – я договорился с ребятами – поедем в М. и посмотрим, что там раскопала лиса на берегу Графского озера… Ишь ты, какое название… Знал бы этот граф или тот, в честь кого назвали это болото, для чего и кто облюбовал его… Что вы на меня так смотрите? Со мной все в порядке. Просто давление упало… Или поднялось? Но это неважно.

Он быстрыми шагами направился к выходу, Шубин с Крымовым последовали за ним. И каждый из них думал об одном и том же – что или КОГО найдут они на дне ямы… И не окажутся ли там Юля с Надей.

– Ты знаешь, иногда мне кажется, что я стала тебе в тягость…

Жанна сидела на диване, обняв и прижав к груди подушку, и раскачивалась всем телом. Никогда еще Борис не видел ее в столь подавленном состоянии. Полное безразличие, граничащее с помешательством, сквозило в ее взгляде, в посветлевших прозрачных глазах, полных слез и глубоко затаившейся боли. Она устала бояться, устала ждать смерти, которую пообещала ей какая-то спятившая незнакомка, а потому не нашла ничего лучшего, как вернуться в свою квартиру. Тем более что позвонивший ей Крымов сказал, что Юля пропала, что, возможно, с ней случилось несчастье и что оставаться на ее квартире тоже стало небезопасно.

Жанна, которая и без того чувствовала себя обязанной Юле за то, что взвалила на нее свои проблемы с зечкой, связала исчезновение Земцовой именно с этим и теперь просто-таки изводила себя чувством вины перед ней. А что, если Юля погибла из-за нее? Кроме того, теперь каждая вещь в квартире Земцовой стала напоминать о Юле, а вечерами Жанне слышался ее голос…

– Нет, что ты, как ты можешь такое говорить? – Борис придвинулся к ней и взял ее руку в свою. – Прекрати, ты же знаешь, что я люблю тебя.

Она скосила глаза в его сторону и усмехнулась:

– Ты… любишь меня? Но кто, как не ты, в течение вот уже нескольких дней пытался доказать мне, что это я убила собственную мать?! Ты думаешь, что я ничего не понимаю? Ты задаешь мне такое количество глупых вопросов и надеешься, что я ничего не пойму? Ты спрашиваешь меня, зачем моя мать принялась зимой, в жуткий холод мыть окна. Тебя интересует, какими суммами, как ты выражаешься, «ворочала» моя матушка, чтобы внушить мне мысль о том, что именно мне, и никому другому, была выгодна ее смерть. Ты измучил меня вопросами о ее любовнике… Но ведь это были ЕЕ любовники, а не мои, и я не могу знать, занимали они у нее деньги или нет… Я устала, смертельно устала от немых упреков, которыми полны твои на первый взгляд обычные вопросы. Чего ты хочешь от меня?

Он ждал от нее этой реакции давно, и теперь, когда ее наконец прорвало и она заговорила так, как может заговорить только выведенный из терпения нормальный, рассерженный человек, он с облегчением вздохнул. Но не только потому, что понял, что с ней все в порядке и психика ее пока еще выдерживает следующие один за другим стрессы, а еще и потому, что все его сомнения, заложенные в его сознание Крымовым, исчезли, оставив лишь горький след сожаления о той бестактности, с которой он задавал ей эти, связанные со смертью ее матери, вопросы.

– Извини меня… Но меня сбил с толку Крымов. Только обещай мне, что ты не скажешь ему о том, что я выдал его. Крымов, в сущности, хороший сыщик, он разбирается в людях и может безошибочно определить причину, заставившую человека пойти на преступление. Но я рад, что относительно тебя он ошибся…

– Боже мой! И ты, Борис, ты попал под его влияние или, может, пытался даже выполнить какое-то его задание, задавая мне все эти дурацкие вопросы? Какие же вы жестокие! Как вы могли заподозрить меня в убийстве мамы? Ладно бы Крымов, но ты, Борис, ты?!.

Она постепенно пришла в бешенство и, отшвырнув от себя подушку, накинулась с кулаками, причем не шутя, на потрясенного таким неожиданным ее поведением Бориса, повалила его на диван и принялась бить его по щекам.

– Негодяй! Подлец! Как ты мог?.. За что мне все это?..

Руки у нее опустились, и она рухнула лицом вниз на подушку, рядом с Борисом. Плечи ее вздрагивали, а из горла вырывался тонкий щенячий скулеж… Она была такая маленькая, несчастная, всеми брошенная и обманутая, что Борис, вдруг почувствовав сильнейшее волнение и прилив нежности к этой хрупкой и инфантильной женщине, не заметил даже, как обнял ее и крепко, насколько это возможно, прижал ее к своей груди. Он повернул к себе ее заплаканное осунувшееся личико и принялся покрывать его поцелуями, второпях, страстно, впиваясь горячими губами в ее мягкую и тонкую кожу на щеках, покусывая мочки ушей и верхнюю губу, такую упругую, такую сладкую…

Намотав на одну руку ее длинные скользящие волосы, другой он начал расстегивать пуговицы ее блузки. Он целовал ее, полуживую от обрушившихся на нее новых ощущений, уже прямо в губы долгим, страстным поцелуем. Он не понимал, как же могло такое случиться, что он поддался Крымову и допустил мысль о том, что Жанна – убийца?!

Однако одно только это слово «убийца» сослужило ему, как оказалось, не только плохую службу – оно же позволило ему разрушить все преграды, которые существовали между ними и препятствовали близости, к которой они оба стремились всю эту осень. Ведь именно этот эмоциональный взрыв, который последовал за его стремлением во что бы то ни было узнать, причастна ли Жанна к смерти своей матери или нет, привел к этой открытости чувств, этой естественности и искренности, которых так не хватало ему для того, чтобы понять, что же такое представляет собой это таинственное и замкнутое существо, именуемое Жанной. Ведь именно прочная оболочка таинственности и скрытности не позволяла ему признаться ей в том, что он просто изнемогает от желания. И что, как не любовь, не позволила ему накинуться грубо (и он бы это смог, не будь таких трагических обстоятельств ее жизни, которые так сковывали его!) и взять ее пусть даже и силой?

Теперь же, потеряв всякий стыд, они предавались любви на диване, где еще совсем недавно она, рыдая, упрекала его в предательстве…

Перламутровая пуговка-жемчужинка отлетела и покатилась по полу под стол… Медленно, как бы лениво, сползла на пол и юбка, увлекая за собой блузку; на подлокотнике дивана покачивался тонкий светлый прозрачный чулок, в то время как другой, пристегнутый к крохотному кружевному пояску, нервно дергался в промежутке между диваном и стеной. Совершался один из древнейших актов близости между человеческими существами, вынужденными долгое время скрывать свои инстинкты, свою тягу друг к другу. И никакие звонки, никакие внешние проявления вторжения в их отношения посторонних звуков не могли бы остановить их, прервать на полувздохе, полудвижении, полуисторжении…

Потные, прижавшись друг к другу и продолжая пребывать в судорожно-сладостной истоме, Борис с Жанной обменялись усталыми улыбками удовлетворенных любовников.

– Какие же мы были идиоты… – пробормотал он, промокая тело своей возлюбленной лоскутом шелка, случайно оказавшимся на диване. – Ты прости меня, что я заставлял тебя так долго страдать…

Но она, не дав ему договорить, приложила свой указательный пальчик к его губам, приказывая молчать:

– Тсс… Давай-ка немного поспим, у меня глаза сами закрываются… – Она потянулась за шерстяным пледом, который тоже почему-то оказался на полу, под брюками и рубашкой Бориса. – Укрой меня, и… давай поспим…