Волчья ягода - Данилова Анна. Страница 1

Анна ДАНИЛОВА

ВОЛЧЬЯ ЯГОДА

Глава 1

Молодой человек в сером твидовом костюме, сидевшем на нем нескладно, словно с чужого плеча, остановился перед дверью старого особняка, в котором располагался морг, чтобы перевести дух, и оглянулся, словно ища поддержки у мокнущих под дождем древних разросшихся лип Промозглый октябрьский день, синий воздух, пузырящиеся лужи, в которых плавали мертвые желтые листья, горьковатый запах осени – все это как нельзя более подходило для встречи со смертью Он в последний раз вздохнул и вошел в пропитанный запахом карболки длинный узкий коридор, освещенный тусклым желтоватым светом ламп Где-то здесь, совсем рядом, находилась ОНА И если бы не крупная, похожая на малину родинка на бедре Он снова остановился, не в силах толкнуть перед собой уже следующую дверь, за которой его ждали “Вы должны поехать для опознания"

Кому он должен? Ей? Вероятно, но она сама выбрала этот путь, так что нечего тут искать виноватых Каждый волен распоряжаться своей жизнью по собственному желанию Она была взрослой девочкой и вполне здраво оценивала все, что происходило с нею в последнее время Стало быть, надо как можно скорее покончить с формальностями, а именно – увидеть ее, чтобы сказать да, это она Ведь она же не дворняга какая, у нее было имя, и она имеет право, как любой другой человек, на достойное погребение Он распахнул дверь и зажмурился от яркого света и совершенно убийственного, тошнотворного запаха…

К нему тотчас подошел человек в белом халате, поверх которого был повязан темно-зеленый, в бурых пятнах, клеенчатый фартук. У этого мясника-доходяги (плоского, будто камбала, и явно страдающего болезнью желудка) было красное, словно у алкоголика, лицо с выпуклыми голубыми глазами, бесстрастно глядящими сквозь стекла очков, тонкий с горбинкой нос, бледные губы-ниточки и смешно торчащий подбородок. Редкие и пушистые, как цыплячий пух, волосы его были растрепаны.

– Идите за мной, – произнес человек бесцветным голосом, делая знак следовать за ним.

В соседней комнате, огромной, с матовыми овальными окнами, голубеющими на фоне всего белого и яркого от слепящих ламп, на столе лежала женщина. Голова ее была покрыта влажной марлевой салфеткой. Когда человек в фартуке приподнял салфетку, посетитель едва не лишился чувств: у женщины не было лица, вернее, на том месте, где должно было находиться лицо, полностью отсутствовала кожа. Но он узнал покойницу, узнал ее по волосам, хотя они мало походили на то золотистое облако, которым восхищались ее мужчины… Теперь это была бесформенная, мокрая, спутанная волосяная масса с застрявшими в ней веточками, листочками, травинками… Узнал он и ее тело, некогда белое и нежное, а теперь напоминавшее увеличенную в размерах тряпичную куклу, покрытую плесенью и поврежденную в некоторых местах чем-то острым…

– Господи, ее что, пытали? Что это за ужасные рваные раны? А эти синяки? Скажите, это было сделано при жизни?

Он даже не слышал, что ему ответили. Он вдруг сжался, словно все эти раны и ссадины переместились на его тело и теперь больно саднили.

Он не отрываясь смотрел на потемневшую родинку на ее бедре – словно переспевшая ягода малины прилипла и вросла в кожу.

– Странно, что они не вырезали ее, – с профессиональным цинизмом заметил человек в фартуке. – Может, тот, кто это сделал, просто не знал о ее существовании… Ведь по ней проще всего опознать… Непонятно, зачем было тогда так уродовать лицо… Вы можете назвать имя этой женщины?

– Могу, – молодой человек с трудом разлепил губы и замотал головой. – Ее звали Людмила…

"У меня была сестра. И вот теперь она умерла. Ее звали Мила. И я не знаю, кто виноват в том, что так случилось, ведь у нее в жизни было все для того, чтобы стать счастливой. А теперь из-за нее мне придется покинуть рай. Я не преувеличиваю. Тот, кто пожил на острове Мэн, знает, что такое настоящий рай. Мне было здесь спокойно все эти годы. Я знала, что каждое последующее утро принесет мне новые силы, новое ощущение полноты жизни, которое просто переполняет меня, словно теплый мед в прогретых солнцем сотах… Вы можете меня осудить, но я прошла нелегкий путь, прежде чем оказаться на этом чудном краю света. Под окнами моего трехэтажного дома полыхают яркие цветы, с океана дует свежий соленый ветер, и все вокруг дышит покоем и пресыщенностью. Да, я так, наверно, никогда и не привыкну к этому новому существованию. Моя прежняя жизнь снится мне, и я просыпаюсь по ночам со стучащими от нервного озноба зубами. С воплями “Я так больше не могу!” или “Я ненавижу вас!” бегу на кухню, где глотаю снотворное… Но эти приступы случаются все реже и реже. Скоро наступит полный штиль, и я забуду о своем прошлом.

Мила? Она раздражала меня уже тем, что вообще родилась. Ее, похоже, никто и не ждал. Она появилась на свет в результате случайной ссоры наших родителей, которая плавно перешла в перемирие. Мой отец заперся в спальне с моей плачущей матерью вечером, часов в семь, а вышли они оттуда уже утром, и это после пяти лет холодной войны, во время которой они спали в разных комнатах и вели себя как форменные идиоты, вынужденные жить под одной крышей лишь для того, чтобы создать видимость нормальной семьи. Ради меня, единственной дочери, которая должна расти с матерью и отцом. И это при том, что их никто об этом не просил. Мне, во всяком случае, эти жертвы были ни к чему. Другое дело, что разменять квартиру и начать жить разными жизнями было почти невозможно в силу инертности моих родителей. В сущности, они были очень похожи друг на друга избыть может, именно поэтому и не находили общего языка. Каждый из них старался возложить на другого ответственность за все, что происходит в семье, а в результате за все отвечала я. Я никогда не была похожа ни на свою мать, ни на отца. Я была сама по себе, и моя сестра пошла, если можно так выразиться, в меня. Быть может, я всегда недолюбливала Милу уже из-за того, что именно ее рождение и повлекло за собой те многочисленные болезни, от которых в конечном итоге умерла моя мать, а потом спился и повесился отец. Хотя умом-то я понимаю, что она здесь, конечно же, ни при чем. Просто так уж все случилось… И вот теперь умерла Мила. Мне сообщили об этом рано утром второго октября, а человек, позвонивший мне домой, представился не кем иным, как мужем Милы. А ведь я и понятия не имела, что она замужем. Я вообще не могу себе представить ее замужем, поскольку надо знать Милу, чтобы предположить такое. Он сказал, что похороны сестры назначены на 4 октября и что, если захочу, я смогу успеть. Но самое главное, что Милу собираются похоронить в Москве, хотя она никогда не жила в Москве, ведь мы с ней родились и выросли в С.! Неужели я недооценила свою сестру, и она, вопреки моему представлению о ее образе жизни, вышла замуж и переехала в столицу?

Вам может показаться, что я слишком болезненно отношусь к “провинциальному” вопросу, но для меня он был решающим пять лет тому назад, когда я, закрыв глаза на свое прошлое и настоящее, в буквальном смысле этого слова, вытряхнув из теплой постели своей сестры ее жениха, Вика, повезла его в аэропорт, откуда мы вылетели в Москву… Почему именно Вика? Мне довольно трудно будет это объяснить, поскольку это можно только прочувствовать. А я всегда чувствовала, что мы с ним сделаны из одного материала и что только с его помощью я смогу вырваться из нашего зловонного провинциального городишки с тем, чтобы потом вскарабкаться на самый верх… Верх ЧЕГО, спросите вы? Слово “верх” всегда ассоциировалось у меня с независимостью. А стать свободной в полном смысле этого слова можно только с помощью денег. И я, и Вик – мы оба прекрасно понимали это. Вот только Мила этого не понимала. Деньги ее вообще никогда не интересовали. Она много работала, но практически никогда не требовала за это денег. Мила – была… Боже, какое безысходное слово – “была”… Мила была фотографом”.