Волчья ягода - Данилова Анна. Страница 63

– Солнышко, – отозвался ленивым голоском Юлий, открывая глаза и пробуждаясь от сладкой послеобеденной дремы, – оставь меня в покое… У меня – своя жизнь, и я не намерен ради какого-то туманного будущего, состоящего из забот и хлопот о детях и внуках, которым от меня нужны будут только деньги – попомни мое слово! – менять что-либо сейчас… У меня есть все, что мне нужно для счастья: работа, которую я люблю, мужчина, которого я тоже люблю, – материальные блага, без которых я не смог бы жить, единственная, хотя и троюродная сестра, которая всю жизнь читает мне нравоучения, в то время как сама вляпалась по уши в дерьмо, связавшись с этим подонком Храмовым… Ты лучше о себе подумай, о том, кто окружает тебя… Я вообще не понимаю, где и как тебе удалось его Подцепить? Он же был преступником! Ты просто многого не знаешь, детка…

– Как приятно, когда ты называешь меня деткой, дурочкой, воробышком, солнышком… – улыбнулась Татьяна и от удовольствия зажмурила глаза и потянулась. – И вообще: как хорошо дома!

– Ты скажи мне спасибо, что я вовремя вернулся из Питера, вот бы покуковала в СИЗО с месячишко… Как тебе там показалось?

– Лучше и не вспоминать…

– Мы с тобой, кстати, так и не поговорили… Шеффер уже окончательно проснулся, выпрямился и даже немного потряс головой, словно сгоняя остатки дремы. Его смуглое красивое лицо, полноватое, но придающее его облику солидность и обаяние, сделалось серьезным. Сцепив крупные толстые пальцы наживете, он нахмурил брови и сказал:

– Я что-то не понял, сестричка, это ты пришила Вика или нет? Я-то тебя знаю, уж меня-то ты своими наивными разговорами и большими глазами не проведешь… Чем же он тебе так насолил?

– Вик? Да ничем… – Татьяна почувствовала, как к ее лицу прилила кровь. – Что это ты вообще несешь! Я его не убивала…

– Правильно. Ты не настолько глупа, чтобы убивать его своими руками, но ведь ты могла нанять кого-нибудь сделать это. Я вот тут вспомнил, как ты недавно просила у меня денег… Заметь, не у Вика, а у меня, и это в то время, как он тебе никогда и ни в чем не отказывал. Почему? Потрудись объяснить. Уж не на ЭТО ли тебе потребовались пять тысяч долларов? Столько стоила эта грязная работа?

– Брось… Стала бы я кого нанимать, чтобы платить такие огромные деньги, а потом дрожать от страха, что меня выдадут… Нет, плохо ты меня знаешь… Если бы мне приспичило избавиться от Вика, я бы сделала это сама, и причем так, что меня никто не схватил бы за руку… Можешь себе представить, в каком шоке я находилась все это время, учитывая факт, что к смерти Вика я не имею никакого отношения… Ну, поругались мы с ним, покричали друг на друга… Ему, видите ли, надоели мои постоянные упреки…

– Какие упреки? Ты ревновала его?

– А разве ты не знаешь, какие бардаки устраивались у него в ресторане? На всей Тверской было меньше шлюх, чем в его кабинетах! Не знаю, что уж такого находили в этом клубе… Его словно медом намазали…

– В каком еще клубе?

– Да не притворяйся ты, Юля… Все знают, что его ресторан – это только вывеска, что на Воровского был храмовский клуб, куда ходили не последние люди Москвы… И не смотри на меня так, словно впервые об этом слышишь…

– Клуб? Гм…

Шеффер внимательно посмотрел на сестру, прикидывая, все ли она знает о клубе, хозяином которого был ее жених. Он видел перед собой красивую молодую женщину, изо всех сил пытающуюся сделать вид, что ничего особенного в ее жизни не произошло, что убийство ее жениха, двадцативосьмилетнего Вика Храмова, которого она любила так, как не сможет уже, наверно, никого и никогда полюбить, прошло для нее безболезненно. И что дни, проведенные ею в СИЗО, – всего лишь приключение. И это вместо того, чтобы впасть в отчаяние и погрузиться в депрессию, что было бы более естественным для такой впечатлительной натуры, как Таня.

Нет, что-то здесь явно было не то. Она сильно изменилась, эта Татьяна, это нежное и хрупкое существо, которое еще полгода тому назад рыдало у него на груди, страдая от болезни, имя которой – любовь. Она, захлебываясь, говорила о том, что готова ради Вика на все, лишь бы быть с ним рядом, лишь бы видеть его, слышать его голос… Но Вик был холоден с ней. Хотя они регулярно встречались, занимались любовью и строили, как это ни странно, планы на будущее. “Он со мной и в то же время его нет рядом… У него постоянно какой-то блуждающий взгляд, он смотрит куда-то в пространство, мимо меня… Даже в постели мне кажется, что на моем месте он представляет свою жену, Анну… И хотя он контролирует себя и следит за тем, чтобы не произнести ее имя вслух, я чувствую, что я для него – лишь сексуальная партнерша, которую можно использовать в животных целях, в то время как мне нужна его любовь… Мне нужно, чтобы он любил только меня…"

Сколько было пролито слез, высказано сомнений, произнесено откровенных, выстраданных слов… И вдруг теперь это смеющееся лицо, веселые глаза… Быть может, это защитная оболочка, под которой скрывается невыразимая боль? Или это маска, надетая впопыхах, в порыве истерики?

Юлий Шеффер и сам был частым гостем храмовского клуба, куда приходил со своими друзьями-геями, чтобы отдохнуть и расслабиться. Подобных мест, где он и ему подобные могли отлично провести время, было несколько, но храмовский клуб был, пожалуй, самым спокойным. Большой старый дом на улице Воровского был практически весь куплен Храмовым на деньги его бывшей жены, Анны Рыженковой. Об этом знали все, кто знал Вика. Хотя официально считалось, что им выкуплен лишь первый этаж. Это было заблуждением, поскольку тайные ходы между квартирами и этажами, снабженные узкими винтовыми лестницами, располагались внутри квартир и были незаметны постороннему глазу. Дом изнутри напоминал своим устройством огромный муравейник, в котором ни на час не прекращалась жизнь. Старые жильцы были почти насильно выселены в другие квартиры, расположенные в дальних районах города, за исключением четырех молодых мужчин, которые служили Вику, следя за работой приходящих горничных и поваров, прачек и посудомоек… Ради безопасности посетителей клуба Вик нанял пятерых охранников – бывших спецназовцев, которые появлялись в доме лишь в дни особо важных собраний и встреч, поскольку в остальном обстановка в клубе была относительно спокойной. Чтобы жильцы близлежащих домов не заподозрили, что у них под боком процветают фактически публичный дом и казино, не говоря уже о прописавшихся в клубе политических тусовках, пустили слух, что этот дом выкупила известная певица, которая и превратила его в гостиницу. Хотя чисто внешне дом выглядел так же, как десятки других домов на этой улице, разве что внизу располагался небольшой ресторан.

Шеффер был лично знаком с Виком Храмовым, и ему доставляло удовольствие общаться с этим весьма молодым, но очень опытным и умным человеком. Вик обладал феноменальной памятью, способностью все схватывать на лету, умел ладить с людьми и заинтересовывать их прямо-таки фантастическими, полусумасшедшими проектами, работать над которыми было одно удовольствие, поскольку хоть и приходилось вкалывать чуть ли не двадцать часов в сутки, но работа оплачивалась вовремя и даже с премиальными. Так, почти за полгода весь дом был отремонтирован изнутри… И все бы так и продолжалось, если бы не Вик… Все это чувствовали, но все равно звонили, приходили, заказывали апартаменты, кабинеты, офисные залы для собраний… Никто не хотел верить в то, что из-за черной меланхолии Вика – этого странного гения, короля авантюры – рухнет построенная им “империя наслаждения”, как он сам называл свой клуб. Вик любил поговорить, и, когда его спрашивали, зачем он потакает членам клуба даже в их самых мерзостных, извращенческих желаниях, он всегда отвечал примерно одинаково: если им этого хочется, значит, это заложено в самой природе, так почему бы им не помочь, тем более что они в состоянии хорошо заплатить за это?

Тема, связанная с его бывшей женой Анной, была в клубе запретной. Все следили за развитием событий, – последовавших сразу же после ее отъезда, и все втайне мечтали, чтобы ее, эту бестию, все же нашли и привезли в Россию. Как преступницу. Но, глядя на спокойного Вика, очень скоро поняли, что ей ничто не грозит, что она непременно выпутается… А потому почти не удивились, когда о ней постепенно стали забывать и наконец забыли вовсе.