Анизотропное шоссе [СИ] - Дмитриев Павел. Страница 24

Встал более-менее отдохнувшим, вообще, идея коротких привалов на сон мне нравилась чем дальше, тем больше. Вот только с рекой пришлось попрощаться почти сразу, она свернула на север, зато оставила вполне симпатичный ручей, по которому я и продолжил движение. Удачно перебрел по колено в воде через дорогу и, было, расслабился в привычном ритме, пока впереди меня не развернулось широкое и длинное болото. Покрытое высокими кочками, оно не казалось мрачнее и опаснее попадавшихся мне ранее, скорее, наоборот, яркая зеленая трава празднично искрилась в лучах позднего заката солнца миллионами разноцветных капель, обещая поддержку и опору.

Возвращаться не хотелось, переодев обувь и вооружившись посохом подлиннее и покрепче, я нацелился на торчащий метрах в трехстах впереди форпост леса, стараясь выбрать по цвету травы более прочные места. Не менее половины пути мне удалось одолеть без особых сложностей, и я уже задумывался, удастся ли найти ручей на другой стороне болота, или он тут заканчивается, как внезапно левая нога, прорвав верхнюю растительную пленку болота, ухнула под воду выше колена. Я пошатнулся и — о, ужас! — другая нога тоже стала уходить в глубину, не встречая никакого сопротивления.

На мгновение меня обдало смертельным холодом, я с отчаянной тоской представил, как сияющее солнце и далекие сосны будут равнодушно наблюдать за моим медленным погружением в трясину, сперва по пояс, потом по грудь и, наконец, за последними пузырями, которые торжествующе булькнут на том месте, где только что была моя голова. Почему-то не так страшно, как безмерно обидно стало при мысли о такой бессмысленной смерти. Тем временем лишенные контроля мозга ноги бессильно подогнулись, и вместо тщетных попыток вызволить ноги из трясины я как стоял, так шлепнулся в траву спиной вниз.

Плеснувшая в лицо вода оказалась прекрасным лекарством от идиотских фантазий. Осознав, что чем отчаянней будут рывки и движения, тем ближе будет гибель, я раскинул руки широко в стороны, затем медленно и постепенно, анализируя каждый трепет и колебание спасительной корочки, отделявшей мое тело от жадной болотной массы, стал выкручивать ноги из капкана. Сантиметр за сантиметром, осторожно и плавно, и минут через десять, показавшихся мне целым столетием, я смог, наконец, распластать их, как и руки. Из окна, проделанного ногами в поверхности болота, широкой струей с противным фырканьем и пузырьками выливалась на зеленую траву коричневая жижа трясины, словно стараясь не выпустить меня из своей власти.

Отплевавшись от залившей лицо бурой гадости, пополз обратно, не решаясь сразу встать на ноги. Лишь удалившись метров на двадцать, поднялся, отдышался и быстро пошел по своим старым следам обратно, с замиранием сердца воспринимая каждое колебание почвы. Уверен, на второе спасение мне не хватило бы ни сил, ни удачи.

Добравшись до ручья, я постирался и помылся, сил не было терпеть болотную грязь, чуть было не отправившую меня за грань реальности. Заодно, уже в который раз, отвесил нижайший поклон безвестным мастерам будущей поднебесной империи, сшившим рюкзачок, благодаря которому у меня сохранились годная еда и комплект сухой одежды. Бинокль пережил купание только наполовину — жидкость проникла в левый монокуляр, заметно подпортив картину увеличенного отражения реальности. В завершение списка потерь одна из гафф умудрилась отвязаться и сейчас, вероятно, медленно дрейфует через толстый слой ила в сторону центра Земли.

Усталые, надорванные стрессом мускулы просили привала минуток на шестьсот-семьсот, но чувство самосохранения только крутило пальцем у виска при самой мысли о ночевке перед тупиком. Разум без длительных совещаний внял последнему, лишь отметил: еще неделька в тайге, и не далеко до «эффекта Голлума», то есть раздвоения сознания и поедания сырой рыбы.

Выбираться пришлось на север, в противоположную сторону болото приобретало какие-то неимоверные, уходящие за горизонт размеры. Причем вставший на моем пути микрососняк с частым вкраплением микроболот оказался настоящим квестом, движение получалось исключительно по принципу два шага вперед, один назад. Промучившись в природном лабиринте добрых часа три, я неожиданно услышал невдалеке смутно знакомую, но все ж непривычную разухабистую песню под гармонь:

Источник обнаружился быстро: по открывшейся за кустами лесной дороге, немилосердно скрипя и подпрыгивая на камнях, шустро катились аж целых три повозки, густо обсаженные со всех сторон красноармейцами. Нелепые, выцвевшие чуть не добела картузы-фуражки с мягкими матерчатыми козырьками как маячками проблескивают малиновой эмалью звездочек, мешковатые гимнастерки прячут далекие от упитанности животы, а тяжелые, измазанные в грязи ботинки видали лучшие виды. Однако на лицах самозабвенные улыбки, аж завидно, и глотки дерут так, что шишки сыплются с ветвей.

Вот только обольщаться не следует. Винтовки не сложены в телеги, они в руках бойцов, пусть не всех, но у большинства. Еще и штыки примкнуты, [84] в закатном сумраке виден тяжелый серый цвет грубо откованного металла. Или командиры и политруки успели вколотить в головы вчерашних крестьян любовь к оружию, или, что куда вероятнее, опасаются неведомого врага, причем явно не того, что ходит по лесу без обувки, ведь за все время «похода» я не встретил ни одного отпечатка медвежьей лапы. [85]

Пропустив мимо себя густое облако махорочного дыма, следующего за бойцами РККА в качестве авиационного прикрытия, я уже, было, решил забиться обратно, поглубже в чащу, как в голову стукнулась шальная мысль: не будут же они с песней переть мимо патруля или засады? Ведь наверняка остановятся перекинуться парой слов? И со встречными не разъедутся. А мне всего-то надо несколько километров отбить, из проклятущего болота вылезти!

Выждав, когда кавалькада скроется за поворотом, я обул трофейные сапоги, не дело пятнать торное место ребристыми подошвами 21-го века, аккуратно просочился на дорогу и, зажав на всякий случай в руках боевой топор, пустился неторопливой трусцой вслед удаляющемуся краснознаменному хору.

Как ни приятно чувствовать под ногами относительно ровную, утрамбованную землю, удовольствия мало: нервы напряжены до последнего предела, глаза ловят любую качнувшуюся ветку, странный кустик, мозг заранее выбирает укрытия, за которыми можно спрятаться, но самое главное — слух, ведь каждый новый куплет по сути означает лишние двадцать-тридцать шагов вперед. Не бездельничает и паранойя, она без продыху грызет душу вопросами типа: «А ну как кого-нибудь из бойцов приспичит пос…ть так, что и темный лес не напугает» или «Вдруг у замыкающей телеги отвалится колесо».

Хватило меня лишь на полчаса — именно такое время длилось непрерывное выступление бойцов. Жизнеутверждающий мотив очередной красбаллады прервался на самом романтическом месте:

Выяснять причину заминки я не стал, немедленно свалил на запад. Уж лучше пять километров по нетронутой тайге, чем один, но эдакой нервотрепки!

Тем более лес встретил меня как давнего друга. Для начала я в буквальном смысле упал в приличную кладку какой-то птицы, раздавив всего пару из дюжины крупных, почти куриных по размеру, но только бурых, в темно-коричневую крапинку яиц. [87] Маскировка у гнезда восьмидесятого левела, можно найти только на ощупь. Страшным самогипнотическим усилием удержался, чтобы не выпить все яйца сразу, но уже после четырех штучек жизнь заиграла совсем иными красками — наконец-то я заметил чудесные, горящие как настоящие оранжевые факелы кончики сосен, подсвеченные с севера «вроде бы» давно ушедшим за горизонт солнцем.