Анизотропное шоссе [СИ] - Дмитриев Павел. Страница 59

— Ох, мне совсем не сложно одолжить ее вам для чтения, — не обманул моих ожиданий Борис Леонидович. — Так будет быстрее…

«И куда дешевле», — отметил я для себя.

— Хоть сегодня, — глаза за пенсне подозрительно блеснули. — Но у меня будет небольшое условие.

— Разумеется, все, что в моих силах!

— Вы сейчас же расскажете мне свою одиссею!

— С удовольствием, — тут уж пришла моя очередь улыбаться. — Но мне никак не справиться со столь тяжкой задачей на голодный желудок.

Ужинали в уже почти позабытом мной «Bellevue», цены в нем, увы, совсем не по карману портовому грузчику. Но если приглашают, отказываться тяжелый грех: шикарная кухня и неплохой бренди, что еще нужно двум русским, чтобы скоротать вечер?

Поначалу я боялся повторения истории с РОВСовцом Ларионовым, но оказалось, совершенно напрасно. Борис Леонидович оказался исключительно приятным собеседником, он не питал особой ненависти к большевикам, скорее искренне удивлялся их бестолковости; не строил планов мести, тем более не пытался загнать меня в логическую ловушку. Мои приключения интересовали его примерно как чтение авантюрного романа. Не удивительно, что продолжение беседы вышло литературным.

— Почему бы тебе (как-то незаметно он перешел ко мне на «ты») не написать книгу? — поинтересовался господин Седерхольм после «счастливого финала». — Советами сейчас многие интересуются, для европейской публики они новая terra incognita. Кстати сказать, в издательстве неплохой гонорар обещали за мой скромный труд… Уже выплатили авансом шесть тысяч франков!

— Да я мечтал об этом каждый день, пока по карельским болотам мыкался!

— Так за чем дело встало?

— Деньги, — от досады и выпитого я впечатал в столешницу сжатую в кулак руку так, что посуда отозвалась легким звоном. — Ни знакомых, ни друзей, чуть отойди от порта, везде шпарят на финском или шведском. Куда пойти, кого искать? Еще и с местными эмигрантами поцапаться умудрился!

— Это с питерскими-то снобами? — пренебрежительно рассмеялся Борис Леонидович. — У меня с ними тоже дружбы нет. Мусолят покрытые плесенью сплетни, мечтают вернуться… Куда?! Там давно иной мир. Да ты ведь сам советский, все прекрасно знаешь!

— Вот и пытался объяснить…

— Только время потеряешь, — господин Седерхольм «смел» тему резким взмахом руки. — Мир достаточно велик и без России. Вот взять хоть Палермские леса в Буэнос-Айресе…

— Еще с орфографией у меня проблема, — перебил я собеседника, возвращая его на куда более интересную тему. — Читать с «ятями» не сложно, но если писать — отвык, засмеют ведь.

— Могут, эти могут, — совершенно неожиданно согласился собеседник. — Вот ведь какая дурацкая история… мне самому пришлось переписать черновик на французский! И думаешь почему? Да в наших эмигрантских издательствах увидели в романе несправедливый поклеп на родину! Не, ты только представь! Сами на всех углах кричат, что большевистский строй ужасен и гнусен, да так, что говоря подобное испытываешь какое-то неловкое чувство, точно настаиваешь на азбучных истинах, которые всем известны и в доказательствах не нуждаются. Но при этом верят советским заверениям, пышным декларациям, амнистиям и прочей бумажной «эволюции». Они свято убеждены, что Соловки ничуть не страшнее военного лагеря в Галлиполи, всего отличия — вместо муштры крестьянская работа!

— Да они ох.ели, в натуре! — надеюсь, собеседник простит «лагерника». — Совсем башню снесло у людей, правду в упор видеть не хотят. А я-то, дурак, еще надеялся с их помощью до Ленинграда добраться, хотя бы на денек!

— Захоронка небось осталась? — сочувственно поинтересовался Борис Леонидович. — Слишком опасно, золото того не стоит.

— Почти… Документы, очень ценные для меня.

— Послушай доброго совета старого человека, забудь, забудь навсегда и не вспоминай!

— Но… прочитал тут недавно у Шульгина, — все же попробовал возразить я. — Он благополучно пришел и ушел, вдобавок чуть не полгода в СССР прожил.

— Ох, там такая история, — господин Седерхольм исполнил классический фэйспалм. — До сих пор среди эмигрантов спор идет, кто так ловко организовал вояж по трем столицам. И знаешь, к чему все сходятся?

Вместо ответа я старательно помотал головой.

— ГПУ его «водило», никак не иначе! После недавних признаний какого-то сбежавшего чекиста [253] с этим согласны все. Куда как сложнее понять другое — они или играли с Шульгиным, как кошка с мышкой, в надежде получить к себе в лапы более опасных противников, [254] или на самом деле существует масштабный антибольшевистский заговор, проникший на самый высокий уровень. Мне так лично кажется, многие из больших начальников в чека сами толком не понимают, кто за кого, и куда качнется «курс партии», поэтому играют сразу и за белых, и за красных, то есть черных, знай только шахматную доску поворачивай удобной стороной.

— Ничего себе накрутили сюжет! — я не удержался от восклицания. — Материала на хороший бестселлер набрать, как два пальца… об асфальт!

— Ты только не вздумай и близко приближаться к этому лупанарию…

— Раздавят как букашку, глазом не моргнут, — с тяжелым вздохом завершил я мысль на минорной ноте. — Можно подумать, мне сильно интересно мешки в порту ворочать!

Вместо возражений Борис Леонидович неторопливо разлил остатки бренди из «чайника» по кружечкам, вытряс из пачки Lucky Strike очередную сигарету, покатал ее между пальцами и только после этого закурил.

— Есть вариант, — наконец продолжил он разговор, но уже каким-то меркантильным тоном. — Могу выкупить права на твой рассказ заранее, авансом. Тысяч десять франков, пожалуй, будет в самый раз.

— Шестьсот баксов? — автоматически пересчитал я.

— Да, где-то так, может быть, немного побольше.

Уж не знаю, благотворительность это, или наоборот, хитрый коммерческий расчет, для меня варианта лучше не придумать. Хватит не только юристам-кровопийцам на оформление визы и дорогу до Франкфурта-на-Майне, еще и на приличную гостиницу останется. Поэтому я просто поднял свою кружечку в шуточном салюте:

— Надеюсь, бумага и чернила войдут в стоимость контракта?

10. Мы всегда так живем.

Апрель 1930 года

Бескрайнее море кричащих голов смыкалась вокруг меня в каком-то немыслимом танце, завораживая своей дикой животной энергией, перед которой любой разумный становится мелкой букашкой, застрявшей в смоле. Особенно если… Ужас поднялся ледяной волной от широко раскинутых ног, затопив сознание; я осознал, что распят на некоем подобии гигантского колеса, которое понемногу вращается то в одну, то в другую сторону. Безумный вопль поднялся из груди, но из глотки, сквозь грубое полено кляпа прорвался лишь слабый сип.

Зато вернулся слух:

— Кро-ви! Кро-ви! Кро-ви! — дружным хором скандировали детские голоса.

— Казнить! Проклятого! Империалиста! — отдельные, несущиеся со всех сторон выкрики неожиданно собрались в цельную и крайне неприятную фразу.

— Он враг народа! — вдруг вытеснил все противный женский визг. — Четвертуем гадину!

С огромным трудом, буквально разрывая шею, я сумел приподнять голову чуть выше и взглянул вперед. Над беснующейся толпой нависала красная, как запекшаяся кровь, зубчатая кирпичная стена, а чуть ближе, в ее тени, торчали полированные грани неуклюжей кубической махины Мавзолея. Длинный ряд ответственных руководителей на трибуне сливался в серую ленту, однако торчащая посередине стойка микрофонов выдавала местоположение хозяина.

— Ну что, товарищи, не пора ли нам казнить проклятого империалиста? — раскатился по площади громовой вопрос. Характерный акцент не оставлял сомнений:

— Сталин! — просипел я.

— Казнить, казнить, казнить! — эхом откликнулась толпа.

— Наши цели ясны, задачи определены, — легко согласился «вождь всех времен и народов». Картинно заложив руку за обшлаг шинели и, чуть нагнувшись вперед, он доверительно добавил: — За работу, товарищи! [255]