Аномальные каникулы - Гравицкий Алексей Андреевич. Страница 29

Он сглотнул, давя то чувство, что ворочалось в груди и рвалось наружу. Если бы оно вырвалось, то с криком, а кричать сейчас было незачем. Несмотря на то, что вокруг снова никого не было.

Ворожцов не смог бы объяснить, откуда он это знает или как чувствует, но в какой-то момент он совершенно точно понял: они убежали. Сначала прекратили стрелять. Потом отстали шлепки тяжелых армейских ботинок, растаял запах пороховой гари, отдалилось злое хриплое дыхание, что чувствовал затылком. Чувствовал ли? Или додумал его себе?

Мысли путались. Чувства перемешались. Он не понимал, хочет ли бежать без оглядки, или спрятаться, забиться в угол и выплакаться от отчаяния. А может, развернуться и пойти убивать тех, кто…

Ворожцов снова увидел выскользнувшую из его хватки Наташку. Вот они бегут вместе, а вот уже он один. А она уже не жива. Она летит куда-то, по самостоятельной траектории. И траектории их больше не пересекутся. Никогда. Потому что он живет дальше, а она…

Пальцы рефлекторно стиснули воздух. Перед внутренним взором неожиданно возник Павел. Это было вроде бы недавно, но теперь казалось, что прошла уже бездна времени…

…Павел стоит в дверях. Грязный, ободранный. Щеки впалые, небритые. Под глазами темные круги. В лице появилось что-то острое, птичье. И рюкзак истощал вместе с ним. Волосы перемазаны серым. Пыль, что ли?

Брат выглядит так, словно с момента его отъезда прошло десять лет. Но прошло всего полторы недели.

Ворожцов отходит в сторону. Неловко улыбается. Такого брата он видит впервые в жизни. Понимания, как сейчас себя правильно повести, нет. И он отступает. Павел продолжает стоять на пороге.

— Родители дома? — спрашивает он наконец.

— Нет, — мотает головой Ворожцов. Отвечать на вопросы сейчас проще, чем задавать их. — Папа на работе, мама к тете Любе пошла.

Павел, кажется, испытывает облегчение, входит в коридор. В чем же он так перепачкал волосы?

С тихим шелестом падает на пол пустой рюкзак. Павел тоже выглядит опустошенным. С таким же тихим шелестом он шлепает в ванну, закрывается. Тихо шелестит вода.

Ворожцов запирает входную дверь. Идет на кухню. Брат явно устал, надо его покормить, а мама только утром сварила куриный суп.

Проходя мимо ванной комнаты, Ворожцов останавливается и прислушивается. В плеске воды ему слышится другой звук. Сначала возникает ощущение, что померещилось, но нет.

Первый и последний раз в жизни Ворожцов слышит, как старший брат плачет. Он уверен, хоть и не сталкивался с этим никогда. И от этой уверенности становится не по себе.

Кухня. Плита. Кастрюля. Желтые блямбы застывшего жира на поверхности супа. Он черпает из кастрюли и льет в тарелку. Половник, два, три. В отличие от младшего Павел любит вареную курицу и то, что на ней варится мамиными стараниями. Ворожцову вареные куры не нравятся с детства, но он молчит.

Стыдно капризничать из-за еды. В пять лет еще куда ни шло, а в пятнадцать — стыдно.

Он отправляет Пашкин суп греться.

Затихает вода.

Щелкает замок.

Шелестят шаги.

Шелестят, как осень павшими листьями.

Павел входит в кухню. Взгляд застывший. Волосы мокрые. Пыли на них уже точно нет, не может быть. Но они почему-то все равно пепельного цвета. И до Ворожцова доходит: Павел поседел. Только седина не благородная, серебристая, как случается у некоторых счастливчиков, а грязно-пепельная.

Пищит микроволновка, оповещая о готовности куриного супа. Теплый, можно есть. Не горячий, а сильно теплый, чтоб не обжечься. Именно так любит Павел.

Ворожцов только что готов был подать старшему обед, но вместо этого застывает столбом, не в силах пошевелиться.

— Что случилось? — спрашивает он.

Павел глядит исподлобья. Взгляд его становится злым, темнеет.

— Ничего, — говорит Павел мертвым голосом. — Просто я… держал смерть за руку…

…Тогда Ворожцов ничего не понял. Хотя после разговоров, рассказов, объяснений все вроде бы было ясно. Ничего подобного! Сейчас он знал, что ничего не понял. Ни тогда с братом, ни после с Сергуней. Потому что осмысление пришло только теперь. Проняло по-настоящему. До мозгов, до сердца, до печенки!

Они все еще шли. Правда, не бежали уже. И молчали. И дождь хлестал все так же. Впереди сквозь мутную пелену проступило могучее раздвоенное дерево. Само ли оно так разрослось, или кто-то рубанул по еще молодому? А может, когда-то очень давно в него шарахнула молния?

На высоте в полтора метра ствол двоился и расходился в стороны, будто рогатка. В развилку был всажен одной ногой массивный, в несколько метров, жестяной щит. Обратный край щита подпирали заботливо подставленные бревна. Кто и зачем устроил здесь этот тент? Быть может, кто-то и раньше прятался тут от дождя?

Ворожцов наткнулся на взгляд Тимура. Тот почти добрался до импровизированной беседки, притормозил, оглянулся, щурясь под хлещущим в лицо дождем.

— Что там твоя шарманка поет?

Ворожцов сперва даже не понял, о чем речь. Вспомнил про ПДА, затем вспомнил, как выключал его по приказу того же Тимура. Суетливо полез в карман. Припомнил про дождь, задержал руку.

Все было не так. Все выходило комкано, мято, бездумно.

Тимур не стал дожидаться, нырнул под жестяной навес. Втащил за собой Лесю. Туда же юркнул Мазила, скрючившись, чтобы не вписаться лбом в край щита. Ворожцов забрался под щит последним. Было тесно, да и от дождя навес этот спасал не очень. Капли молотили сверху по щиту, выбивая противную металлическую дробь, захлестывали сбоку, норовя достать укрывшихся от грозы. И доставали.

Ворожцов включил наладонник, смахнул с экрана влагу, подождал загрузки. Пока ПДА включался, на экран снова набрызгало.

— Чисто, — тихо ответил он Тимуру. — Отстали.

Тимур отпустил Лесю, бросил возле ствола рюкзак, сел устало сверху.

Девчонка затравленно поглядела по сторонам. Спросила испуганно:

— А Наташа где?

Ворожцов с ужасом подумал, что Леся повредилась умом. Так же, как вчера Казарезова. Внутри похолодело, по спине пробежал озноб. Леся повела из стороны в сторону ищущим взглядом, остановилась на Ворожцове.

Тот не выдержал, отвел глаза. Нет, Леся не тронулась. Все было намного лучше и в то же время намного хуже. Она попросту не успела увидеть произошедшего. Тимур успел, а она нет.

— Где Наташа? — повторила Леся требовательно.

— Ее нет, — прошлепал одними губами Ворожцов.

Голос пропал. Связки просто отказались работать.

Слов его невозможно было услышать, но Леся поняла.

— Как нет? — Она попыталась поймать взгляд Ворожцова, но тот снова отвел глаза. — Как это нет? Она же с тобой была все время.

Она все пыталась поймать его ускользающий взгляд, и он понял, что больше уже не может прятаться. Поглядел на нее прямо, открыто, с убийственной честностью. Леся отпрянула. Пробормотала уже не так уверенно:

— Как же ты мог…

Ворожцов снова открыл рот, но слова застряли в глотке.

— Он… — начал было Тимур, но Леся уже дернулась обратно. Назад, под дождь, за Наташкой.

Ворожцов наблюдал за всем этим отрешенно. Понимал, что надо реагировать, знал, как именно стоит реагировать, но при этом почему-то стоял чурбан чурбаном. Сил делать что-то, говорить что-то, объяснять, доказывать не было.