Из Магадана с любовью - Данилушкин Владимир Иванович. Страница 43

После ужина, когда женщины занялись мытьем посуды, мужчины ушли в лоджию.

— Ну что там стряслось?

— Варин друг женился на Эмме?

— Какой Эмме? А ты? Убит горем? Сбагрил девушку друг твой хренов. То-то она такая убитая. Ничего, такие не пропадут. Смена впечатлений — это обновляет.

— А можно без этого?

— Чего? Ах, какие мы нежные! Ты занимаешь вакантное место? Ну конечно, чего уж проще! Можно поздравить? Вы для этого пришли? Что ж, спасибо за доверие.

Телков чувствовал, как от разговора с отцом подступает к горлу противная тошнота и изжога. С матерью говорить тоже было не из приятных, но то привычней. И она отходчивая. А как с отцом, он не знает. Больно уж обидно. Ждал чуда, что ли? Несколько лет они не встречались, и душа не болела. Нет отца, и все. Нет человека и нет проблемы. Встречались, когда стал студентом, машинально отметил: умный человек. Как о любом другом. А сейчас что-то себе вообразил. Чужие люди больше понимают, чем он.

— Ты знаешь, — мечтательно протянул отец, не замечая перемен в настроении сына. — Пока мы обживались, просторно казалось. А сейчас Саньке комнату оборудовали, спальню себе, а проходная как гостиная. Мы Саньку к ее родителям отправили — в Крым. Хочешь, поживи покуда, я скажу Наташе. На той неделе забегай. А? По студенческим временам нужно побыть человеку одному. Задуматься о смысле жизни. На дачу приезжай обязательно. Помимо шашлыков там будут еще карпы. Ну что молчишь? Смотришь волком. Не ценишь ты отца. Я к тебе, понимаешь, всей душой, а ты? Я своего отца вообще три раза в жизни видел. И ничего. Иной раз, помню, мечтал даже: придет отец и ремня всыплет. Смешно?

— Не очень.

— Разбаловали вас сильно. Вон Санька тоже такой остолоп растет. Самостоятельности ни на грош…

Он слушал отца и внутренне соглашался с его доводами, хотя щемящая щенячья обида душила его мокрой лапкой. Сбивала дыхание, в горле царапала. И с глазами тоже непорядок. Как бы не разреветься. Нет, надо уходить подобру-поздорову. А то скандал будет. Вот какой холодный душ обрушился на его голову. Озяб. Не так-то просто все это пережить. Времечко надобно, чтобы меленка перемолола. Чтобы ярлычки приклеились на свои места. А ярлычок «унижение» надо бы выбросить. Какое может быть унижение от родного отца? Да и не унизил он его, даже если рассматривать его как постороннего. Но жаль, что с Варей так и не утряслось.

Он прошел на кухню и, глядя куда-то в угол, пробубнил:

— Извините, нам пора. А то ее домой не пустят. Надоели тут, планы порушили. Отдыхайте.

— Наоборот. Мы тут очень мило посекретничали. Приходите почаще.

— Надоедим вам хуже горькой редьки, — с деланным восторгом произнесла Варя. — Будете настаивать, совсем поселимся. Спальные мешки в коридоре бросим. А в ванне ласты.

— Почему ласты?

— Вот-вот! А другое у вас не вызывает возражений?…

В подъезде было темно. Лифт не работал. Он не понимал, какой зарождается рядом циклон.

— Зачем ты меня вытащил?

— Понимаешь, отец… Он меня подвел.

— Никак не найдешь общего языка с отцом? Смешно. Я уже почти договорилась с Натальей, а ты пришел и все испортил.

— Мы сейчас пойдем ко мне домой. Там будешь жить. Мы тебя станем оберегать.

— Ой, ли?

— Мама очень хорошо к тебе относится. А помнишь, как мы статью с тобой писали? — Он не был уверен, что мама придет в восторг от его затеи, он уговаривал себя быть поувереннее, будто учился кататься на велосипеде.

— Кстати, я хочу есть. И это из гостей. Наверное, я ужасная.

— Нет-нет, — испуганно возразил Телков. — Все правильно. Я тоже замечал за собой. В столовой как ни наедайся, на два часа хватает. Это тебе не дома. Мы сейчас навалимся на что-нибудь. Мама нас ждет. Кстати, Витька с Эммой, обратила внимание, что придумали? — Из кухни сделали комнату. Готовят в прихожей.

— Она хитрая бестия, эта Эмма. Кстати, в консерваторию я уже не поступила. Завалила экзамены.

— Ну и что? На следующий год поступишь. Какие наши годы? Обязательно поступишь. Ты вон какая… Гордиться тобой будем…

— Заткнись! Поеду-ка я домой, пожалуй. У меня тоже есть мама и отец. Заждались. Я им праздник устрою, как вернусь. Проводишь до вокзала. Нет, не провожай. Я и так вас всех заездила. Столько претензий, а с какой стати?

— Обиделась?

— На таких не обижаются.

— Лихо у тебя выходит. Откуда вы беретесь, острословы, шустряки? Накрутите, навертите, сам черт не разберет.

Конечно, ей уже давно следовало уехать, коль с консерваторией не получилось. С этим можно согласиться. Что-то, значит, ее держало? Познавательный интерес? Выведать, до чего могут люди в своем обмельчании дойти?

Телков чувствовал свою пульсирующую вину и нарастающую тревогу, будто настал час возмездия. Что бы ни сделала Варя, что бы ни сказала, она была, безусловно, права, и на многое он был готов, чтобы вина его простилась.

Автобусы уже не ходили, Телков нес чемодан, не обращая внимания на мерцание сигнальных огней такси. Варя шла за ним, слегка посмеиваясь, будто это не всерьез, а эксперимент, и он может в любую минуту прекратиться. Или это у нее была тихая истерика.

И вокзал, и касса без очереди, наличие единственного билета на Красноярск — все это было подстроено. Розыгрыш такой — чтобы унизить Телкова. Он должен выпутаться из неловкого положения, отгадать нелепые загадки, которые загадывает принцесса. Она знает, что не отгадаешь, посмеется, и тебе отрубят голову. Поезд пришел слишком быстро. Попрощались наспех. Телков торопливо поцеловал Варю, будто опаздывал на свои похороны.

— Спасибо тебе за все, Иван, — сказала она с надрывом, который невозможно сыграть.

Прямо с вокзала он пошагал на работу, надеясь пережечь в себе тоску, и думал о ней, как она спит на вагонной полке. Или посмеивается над нелепым молодым человеком. Ей самой надоело это экспериментаторство. Даже палачи устают. Но какая бы она ни была, вину с него никто не снимал. Нельзя так мямлить. Ты просто, как магнит, притягиваешь железных людей, которые готовы тебя обидеть. Нет, сейчас бы он себя совсем не так повел. К черту! Надо жить дальше. Кстати, работу подзапустил, учебу. В библиотеку надо поехать. Соня на него сердится. Но ничего, простит. Таким дано прощать.

От вокзала до завода путь неблизкий, верст двенадцать, можно обо всем подумать — обстоятельно и многократно. Давно уже рассвело, тяжелые ночные мысли отодвинулись, мутная тревога истончилась, превратилась в легкое сожаление, как по чужому. И все же, когда открылось здание заводской проходной, он вдруг поймал себя на мысли: вдруг Варя прождала его у ворот все ночь? Хоть и мимолетным было это ощущение, но оно сопровождалось волнением и предощущением счастья. Ему двадцать лет, то-то еще будет…

Светлая беспричинная радость стала греть его сердце. И от девушки ушел, и от волка, и от лисы. Молодой, вольный, какое счастье! Ни под кого не надо подстраиваться. Нет, безответственность — это плохо. Но хоть иногда можно же стать беспечным и юным!

Недели через две он получил письмо от Подмухина. «Восхищен твоим поведением. Варя мне все рассказала. По привычке устроила разнос, стравливала с тобой. Чем-то ты ее здорово задел. Сравнения не в мою пользу. Давай-ка, бери командировку и приезжай. Вам надо с ней поговорить. Или отпуск. Обратную дорогу мы с Эммой возместим. Твой Витька.

Иван! Сукин ты сын! Ты, оказывается, половой гигант! Как тебе удалось поставить такой рекорд? Это кама сутра, что ли? Представишь мне полный отчет о той ночи!»

Нет, он совершенно несносен, Витька! Почему с утра, если это длилось всю ночь! Телкову было приятно думать о друге, вспоминать ситуации, в которые тот попадал. И всегда девушки, девушки на сессии. «Иван, женись на Ирочке, я заклинаю!» В их любимом кафе «Пингвин» Витек уговаривал не дать пропасть то одной, то другой ценной «кадре». Где теперь эта Ирочка? Людочка, Мусенька? А как любил Витек поболеть в гостиничном номере! Тумбочка, уставленная лекарствами, и названия их произносятся на французский манер: «Сэдуксэн». Надо встретиться. Телков попросил маму уложить чемодан и написал заявление. Осталось завершить текущее задание и купить билет.