Из Магадана с любовью - Данилушкин Владимир Иванович. Страница 78

— Вы так хорошо отремонтировали телевизор, лучше нового показывает, — перебила его грезы хозяйка, и в голове его запела сирена предчувствия скорой разгадки.

— У вас есть семейный альбом?

— Конечно. А зачем?

— Я хочу глянуть.

— Пожалуйста, — с деланным безразличием произнесла Юлия Сергеевна. Ей было смешно наблюдать неуклюжие телодвижения немолодого ловеласа.

Альбом раскрылся в нужном месте. Лицо второй жены в немой вечно укоризне предстало перед ним.

— Моя мама!

— Да? Это моя жена. Путаете, сударыня. У нас не было детей.

— Я бабушкина. Она меня вырастила.

— А я, почему не знал?

— Я тоже не знала. А когда мама умерла, меня отец взял. Теперь-то мне двадцать семь. Самостоятельная.

— А ты похожа на нее лицом. То-то она мне весь день вспоминалась. Она была как чудо. Дай я тебя обниму.

Они проговорили до трех часов ночи. Юлия Сергеевна за раскладушкой к соседям бегала, но Мстислав Васильевич не остался: он существо нежное, привык к своей подушке, на другой не заснет. На самом деле хотелось побыть одному. Новость свалилась на его, как снежная гора и испарилась от жара сердца. Он немного опасался за себя, за Юлию, которую уже мысленно называл дочкой: могли бы какую-то бестактность допустить, и все бы пропало. Ему хотелось побыть с этой большой, громоздкой, дорогой и хрупкой игрушкой. Потом-то все сломается, потускнеет и залоснится, концов не соберешь, уж это мы умеем.

Не выставляя контраргументов, не взвешивая и не обдумывая варианты, он распахнул плащ, сильно, по-молодецки разбежался, оттолкнулся и набрал высоту. Каждая его жилочка горела счастьем. Он летел над домами к центру Магадана, ориентируясь по редким горящим окнам. Не все еще, оказывается, спят. Показались красные фонари телевышки. Мстислав Васильевич сделал над ней круг, подлетел к самому верху, взялся рукой за турникет антенны и вдруг с ужасом понял, что воздух его уже не держит.

Резкий порыв ветра качнул его, занемевшие пальцы разжались. Он полетел вниз, кувыркаясь через голову. Ветер сносил его на крышу «Детского мира». Ну, все, — бестрепетно подумалось Мстиславу Васильевичу, он ударился ногами о шифер, и острая осколочная боль с ярчайшим светом пронзила его тысячью расплавленных игл.

Пролежав несколько минут в бессознательном состоянии, Мстислав Васильевич очнулся, неловко поднялся, убедился путем ощупывания и осматривания и контрольного пощипывания, что и руки, и ноги невредимы, только бок ушиблен. Он огляделся. На десятки метров вокруг бамбуковой беседки, где он находился, цвели розы. Одуряющий запах и пьянил, и бодрил одновременно.

— Ты не ушибся? — Спросил его женский голос.

Он обернулся на звук.

— Ничуть. У вас есть что-нибудь от насморка?

— Есть. А что так официально?

Мстислав Васильевич с немалым удивлением узнал свою пятую жену, но при этом нечто важное тотчас улетучилось из его оперативной памяти, как картинка сна. Это мучило. Он морщил лоб, чесал в затылке и тер подбородок.

— А ведь дождь собирается. Где мой плащ? Ах, вот он!

Через минуту Чудецкий уже летел над дендрарием в сторону моря, и чайки, совсем как в Магадане, душераздирающе орали ему вослед. Бесшумно подлетели на белых сильных крыльях ангелы и умчали его навстречу теплому оранжевому солнцу.

ОТГУЛ

На вершины сопок ночью лег молодой да ранний снег. Кошкин-Мышкин смотрел на него сквозь штору с недоумением щенка, не желающего поверить в исчезновение косточки, которую сам же только что и сгрыз. Было ли оно, лето, сезон подготовки к отопительному сезону? И ведь надо же, как совпало, — вчера попросил отгул и вместо того, чтобы честно отоспаться, поднялся чуть свет, как от толчка. Будто поймал на себе клопа. Разволновался. И ведь специально с вечера отнес будильник на кухню, чтобы не раздражал тиканьем, а не помогло.

Проснулся, содрогнувшись, как бывало в детстве. Мчался по лужам, брызги выше головы, провалился в яму, наполненную водой, сердце оборвалось, непроизвольно вскрикнул и готов к труду и обороне. Испуг лучше чашки кофе бодрит. Как и боль. Выглянул в окно и оторопел: в глаза дохнула зима. Везде на свете, в средней полосе, первый снег бывает, как праздник, ну, наподобие черного юмора на белом фоне грусти, а в Магадане, кроме того, — снег предварительный, на сопках, хотя и долгожданный, но всегда внезапный, оглушительный, звенящий ватной тишиной.

Естественно, сна ни в одном глазу, в голове озарение и лихорадочное желание действия. Чем же заняться? Хотелось чего-нибудь непривычного, не обязательного. Вплоть до того, чтобы лепить снеговиков, да ведь до свежевыпавшего материала еще добраться надо! Часа полтора, не меньше. Душа жаждала праздника и трепетала, готовая лопнуть от предощущения восторга. Да уж больно не богат выбор. Машинально взял газеты, пробежался по заголовкам и с негодованием отбросил, пробормотав: я это уже ел. Можно было бы уткнуться в книгу, в последние месяцы Крысюк купил десятка два томов, составил на полку, не раскрывая, лишь трогал кончиками пальцев переплеты, ощущая с особым восторгом обладания текстуру коленкора или ледерина. Его дурманил запах типографской краски и клея, похожий на аромат новеньких денег, но если поддаться ему, то расслабишься и потеряешь бдительность в борьбе с обстоятельствами, подстерегающими на каждом шагу и готовыми разорвать на куски. Нет, для чтения нужен особый настрой и обеспеченный тыл, иная поступь времени. Обычно он заболевал, погружаясь в хрупкий мир, созданный писательской фантазией и в этом состоянии ощущал себя примерно так, как гусь, сбросивший перья, пока не вырастут новые. Но сегодня, накануне зимы, не годится быть беспомощным.

Что же делать, нельзя бездарно тратить подарочное время отгула. Может быть, починить выключатель в ванной комнате? Крысюк уже было, полез на антресоли за отверткой, как вдруг табуретка подломилась, и хорошо, что успел схватиться за карниз, запоздало испугался и застыдился этого испуга. Чинить не доломанный выключатель с риском свернуть шею расхотелось. Крысюк щелкнул им несколько раз, зажег свет в ванной, пропустил горячую воду и стал бриться. Едва заострил внимание на том, что сегодня свободный день, и он волен делать все, что заблагорассудится, кровь брызнула из ранки, которую он нанес кончиком лезвия. Это еще больше огорчило отгульщика. В том году перестали брить иранские лезвия, а теперь и польские. Наверное, политика.

Может быть, с чайником повезет больше? Он прошел на кухню, включил плитку, и спустя несколько минут жестяной друг неожиданно выплеснул, будто от избытка чувств, стакан кипятку. К тому же, чашка выскользнула из рук и разбилась. Чего это я как вареный, одернул себя Крысюк и, уняв свою прыть, неторопливо и тщательно брал сахар, заварку, печенье. Может быть, землетрясение началось?

Однако он все-таки пересластил чай и сразу вспомнил детство, неосторожно пришедшее во сне, маму, которая отстегала его березовым прутиком после восходящего дождевого душа.

Письмо ей написать, столько лет не виделся! Поспешил закончить с чаепитием, хлебнул горячего, и тотчас заныл зуб, беспокоивший не первый месяц. Крысюк откладывал визит к дантисту, надеясь разгрести завалы работы. Напишу письмо и двину, решил он и живо представил вереницу перекошенных физиономий, изматывающий звук бормашины и острую пронизывающую добровольную боль. А стоит ли так бездумно тратить золотое время отгула? Лучше завтра встать пораньше. Все берегут здоровье в рабочее время, а он что — лысый? Как бы одобряя это решение, зуб успокоился. Живи, шепнул ему Крысюк, разгреб на столе местечко, придвинул бумагу. «Здравствуй, мама. Извини, что долго не писал. Зашился с работой. А вообще-то живу хорошо».

А чего хорошего, зима вон, на девять месяцев, впору свихнуться. Они-то на материке всегда пропускают это мимо ушей. Мол, надбавки платят. Да разве купишь за деньги хоть один весенний день или южную летнюю ночь с ослепительными крупными звездами и поеданием арбуза! В доме стояла многозначительная тишина. Не переливалась вода в трубах, не ходили по голове маленькие ножки, даже от соседей снизу не доносился богатырский храп в стиле блюз. Написав с десяток трудных, не обязательных фраз и пообещав на будущее лето взять отпуск и капитально заехать в родной мамочке, он поставил дату, расписался и засобирался к ближайшему почтовому ящику, опасаясь, что позже его решимость опустится ниже нужного градуса.