Из Магадана с любовью - Данилушкин Владимир Иванович. Страница 83

Крысюк блаженно растянулся на теплой постели, как бы обретя второе дыхание в марафоне сна. И вдруг понял, что и на сей раз пролетел с оперативным планированием: наступила суббота, а какой же отгул в выходной день! И опять покраснел от стыда, как набедокуривший школьник.

Но уже в следующую секунду голова его наполнилась звенящим серебром, будто строительная каска металлическими рублями, такое он видел у передовика строительства атомной станции в чукотском поселке Билибино. В каску, кстати, вмещается ровно 1865 рублей.

Головой вниз метнулся Крысюк в прорубь сна, в такт бесценным заветным видениям, навязчивая идея прозрачности и чистоты овладела им, как щука карасем. Он смотрелся в себя, в свою прозрачность, размышляя о горизонтах открытости. Что бы такое еще открыть взору публики, ранее неведомое.

Дальнейший осмотр смутил и огорошил: на поверку Крысюк оказался женщиной. Как же так получилось, что сорок с лишним лет он не замечал этого деликатного обстоятельства? Проходил многочисленные медицинские осмотры, получал объективные медицинские свидетельства о принадлежности к другому полу. Ну и личные понятия и представления, так сказать. Первичные и вторичные признаки. Любовь к земной русалке и т.д. и т.п., ношение брюк.

Вместе с тем уже начинало нравиться его положение. Ну да, устал быть мужчиной — эта вечная абсолютная ответственность за порученное, да и за не порученное дело. Необходимость иметь свое мнение, тщательно скрывать его до поры до времени, часа X, так сказать. Окружающая мужская публика всегда готова подловить на малейшей оплошности, подвергнуть осмеянию и прочим ужасам. Хорошо еще, жены нет и детей, а то не знаешь, где присесть, где прилечь. И всегда ты во всем виноват.

Как с мороза горели его, точнее, ее щеки. Жар пробегал по коже паутиной. А ведь не один в комнате, не одна. Да, сидит какой-то непрошеный нахал, похожий внешне на самого Кошкина-Мышкина. Мгновенно он ощутил себя этим мужчиной — с типичной мужской агрессивностью и шовинизмом. Завернул какой-то трудно произносимый комплимент и придвинулся к женщине, чье сердце упало, как выскользнувшая из рук дорогая ваза. Крысюк содрогнулся всем телом, диван его заходил ходуном, как во время трехбалльного землетрясения. Пружины взвизгнули, едва не разбудив. Как же так получается, что он одновременно ощущает себя и мужчиной, и женщиной? Ну, понятное дело, если играешь сам с собой в шахматы — белыми и черными фигурами один, но здесь-то не игрушки, а любовь. И фигуры не из дерева и пластмассы, а живой плоти. Настоящая буря, можно сказать, страсть. Выпив дорогого пьяного вина, Крысюк-мужчина ласкает Кошкина-Мышкина-женщину, так бы и оторвал блудливые ручки, вечно торопится, ударник коммунистического секса. И ведь что-то такое лепечет, глаза отводит. Какой был трудный и забавный день: нет, чтобы отгул отгулять, этот кретин вышел на работу.

То есть как это? Это же я вышла на работу. Вызнал как-то. Впрочем, что удивляться — все они, мужики, одинаковые. Только вид делает, знаем мы их, что им надо. Лишь бы своего добиться, хоть трава не расти, козлик сдохни. Без колебаловки готовы свою вину на женщину переложить, мол, ей легче с рук сойдет, и при любом удачном случае лавры отобрать.

Вот ведь какая недотрога недоверчивая — проносилось в этот миг у Кошкина-Мышкина-мужчины. Ну, красивая баба, ничего не скажешь, привлекательная, но непомерно дикая. С какого бока подступиться только? У этой женщины какие-то особенные духи, похожие на сладкую ароматную карамель, точнее, на мед, собранный с самых сладких цветков, клейкий дух наполняет глотку, гортань, легкие, проникает в мозг, отчего слипаются и путаются мысли. Никогда такого не было. Или было? Ну да, нечто похожее, давнее, размытое, как во сне. Березовая роща, в которой бродили всю ночь и обнимались на скамейках. Мерцающая темнота наводила на него лихорадку, фонари трещали, как отвратительные громкоголосые кузнечики, и где-то вдалеке бродил невидимый сторож, а, может, его и не было, лишь ночная птица прилетала из леса поживиться живым харчем.

— А ты знаешь, где мы? — Спросила девушка. Куда ты меня привел? Это бывшее кладбище. Здесь моя бабушка похоронена! Не знал? — Его губы разжались, а руки упали, бессильно, как весла. — Ничего страшного, она простит.

— Как ты можешь! — Возмущение его было столь сильно, что от испуга она сжалась до размера дождевого червя. Крысюк разрезал его перочинным ножичком, который всегда носил в кармане из мужской подсознательной тяги к оружию. И ощутил резкую боль в груди. Он хотел осмотреть больное место, но не узнал себя — ни рук, ни ног. И догадался, что одна из частей червя — он сам. Чувство стыда, смущения и гадливости охватило его со всех сторон. Все тело его щекотно зашипело, сжалось и запеклось грязным пеплом.

Крысюк проснулся в луже липкого страшного пота. В голове еще звучал таинственных шепот. «Знаешь какой лозунг момента? — Через шведский стол, шведской семьей к шведскому социализму, вдоль шведской стенки вперед, под Полтаву!» Испуг его был столь силен, что минуты три он не мог восстановить душевное равновесие и отчаялся добиться счастливого исхода. Конечно, избежать гибели, пусть это даже во сне — неплохо. Вместе с тем, столь красиво начинавшееся и так внезапно прерванное сближение любящих душ казалось ему комплексной усмешкой — фирменным издевательством тех высших сил, которые насылают людям сны. Ни за понюх табаку лишили чего-то значительного, незабываемого, яркого, экзотического подарка судьбы. За людей не считают — как это знакомо!

Возможно, произошло это по причине соседей. Ну да, дверь его комнаты приоткрылась, стали слышны голоса в прихожей, именно там они любят более всего трепаться. Что же они там обсуждают? Крысюк прислушался, и весьма кстати. Кто-то новый присоединился к разговору, видимо, придя из другой квартиры, из-за того и приоткрылась током воздуха дверь Кошкина-Мышкина.

Ольга повторила новой слушательнице свой рассказ о соседке с пятого этажа. Ей квартиру поручили постеречь отпускники, на тридцать первом квартале. На первом этаже. Ну, она и забурилась туда с другом-приятелем. Устроили они там сафари, прямо на кухне, тряхнули стариной, вспомнили труднодоступные для секса места.

Проводила мужика, сходила в ванную, вернулась кофе сварить. И заметила, что кто-то в окно смотрит. Да это муж ее. Хоть стой, хоть падай! Как выследил, мерзавец!

А муж — маляр в домоуправлении. Задание имел покрасить окно. Ну и красил. Долго, во всех подробностях. Чуть не онемел. А мужик он был бестолковый, ему велено было совсем другое окно красить, да черт занес. Потому Манька и сумела выкрутиться, змея, да еще обвинила мужа в семи смертных грехах. Уж в этом у нее был особый талант.

Вот именно! — Подумал Крысюк. — Как вы мне все надоели! А тут еще этот гребаный отгул! — И тяжело вздохнул, как если бы взял на грудь неподъемную штангу, и какая-то главная жила в организме разорвалась кисло-сладкой болью.

Со стола упала пустая бутылка и разбилась. Сколько раз зарекался не пить экзотические напитки! Водка — милое дело, а этот ром пусть кубинцы пьют, кактусом заедают!

Рыбки захотелось

Захотелось тете Шуре рыбки отведать. Только, ради Бога, не минтая. Вообще-то всегда его покупала, но не для себя, а для Шварценеггера, кота своего. Будучи котовладелицей, знала все перипетии рыбного рынка. Как-то зимой минтай пропал, так хоть летку-еньку пой, матку-репку танцуй. Сама, между прочим, виновата: когда маленьким Черныш был, минтай меньше полтинника стоил, вот и приучила с молодых когтей на свою голову. Весенняя чудо-селедка идет, так этот черный принц ни за что не будет. Горбушу с горем пополам скармливала, свежую, а стоит чуть жирком припахнуть, носик свой черненький издалека воротит.

Хорошо, что минтай нового улова появился. Много его, на улицах торгуют. Говорят, рыбакам зарплату мороженым минтаем выдали, вот они и толкают его наперегонки на каждом углу, цену друг другу сбивают. Шварц ест, облизывается от удовольствия, потом спит, как сурок, на окошке.