100 великих кумиров XX века - Мусский Игорь Анатольевич. Страница 23

В Париже, Монте-Карло, в Биаррице, Довиле — Коко видели повсюду. Она танцевала шимми с таким исступлением, что порвала своё сказочное ожерелье, и сто гостей бросились на колени, чтобы собрать рассыпавшиеся жемчужины.

В июне 1936 года её царственному самолюбию наносят серьёзный удар: во всех ателье Шанель начинается забастовка, и её не пускают в собственные мастерские! Она вынуждена отступить: на следующее лето все служащие с низкой зарплатой впервые получили оплачиваемые отпуска.

Сразу после объявления войны Шанель закрыла все свои ателье и распустила персонал. Коко поселилась в отеле «Риц». Она закрутила роман с немецким дипломатом Гансом Гюнтером фон Динклаге. Их связь длилась даже дольше, чем война. Шанель встречалась также с Вальтером Шелленбергом. Всё это припомнили ей французы после разгрома фашизма. Коко даже угодила под арест, но благодаря вмешательству влиятельных покровителей через несколько часов её освободили.

После войны Шанель жила в Швейцарии, переезжая из отеля в отель. В мире моды у неё появился опасный конкурент — Кристиан Диор, предложивший миру свой «нью-лук». Дамы снова попали в плен собственной женственности — хрупкой, воздушной. Шанель посмеивалась над ним: «Мужчина, который не имел ни одной женщины за всю свою жизнь, стремится одеть их так, как если бы сам был женщиной».

Можно сказать, что Коко никогда по-настоящему не уходила со сцены, ведь её вкус стал нормой. 5 февраля 1954 года после долгого перерыва Шанель показывает свою новую коллекцию и терпит фиаско. Журналисты насмехались над её возрастом, уверяли, что она ничему не научилась за пятнадцать лет отсутствия… Манекенщицы дефилировали в гробовом молчании.

Впрочем, то, что не понравилось Парижу, с большим одобрением встретила американская фирма, работавшая на Пятой авеню. В защиту Шанель выступила Элен Лазарефф, редактор журнала «Эль». Она увидела в новой коллекции грядущий переворот в моде. Против всякого ожидания модели Шанель в США хорошо продавались. Американская пресса помогла Коко взять реванш у Диора, богача, космополита и аристократа. После третьей коллекции Шанель журнал «Лайф» писал: «Она уже влияет на всё. В семьдесят один год Габриэль Шанель несёт с собой не просто моду, но революцию». И во всех своих изданиях «Лайф» посвящал четыре страницы образцам Шанель.

Вокруг Шанель снова толпились люди, её почитали, её общества искали, её цитировали газеты. Пресса называла её «Великая Мадемуазель». В глазах современников Габриэль была волшебницей, которой достаточно было пары ножниц и нескольких терпеливых жестов, чтобы под её руками бесформенная материя превратилась в изумительные туалеты, которые для окружающих были олицетворением роскоши.

Мадемуазель Коко вообще была ревнива и прижимиста. Она носила на шее ножницы, привязанные на тесёмке. Был случай, когда Шанель, увидев платье от Живанши на одной из своих манекенщиц, подошла и мгновенно вспорола его, сказав, что теперь наряд выглядит лучше.

Марсель Эдрих, друг и конфидент её последних лет, рассказал любопытную историю. Слуга принёс ей цветы от знаменитого американского фотографа. Коко приказала отнести цветы в соседнюю комнату, которую она называла кладбищем, — там ставили букеты от нелюбимых людей. В чём же провинился фотограф? Только тем, что для репортажа в «Харперс базар» в качестве модели он выбрал киноактрису Одри Хепбёрн, которая всю жизнь одевалась у Живанши.

И вот Габриэль уже 85 лет. Она — полновластная хозяйка и волшебница моды. Шанель снова копировали, имитировали, использовали её идеи, но она этому только радовалась. Второй раз в жизни ей удалось полностью изменить облик женщины и сознать универсальную модель, отвечающую требованиям новой эпохи.

Шанель отличалась редким трудолюбием и энергией, богатейшим воображением. Идеи новых костюмов приходили к ней даже во сне, и тогда она просыпалась и начинала работать. Шанель, одевшая прекрасную половину мира, утверждала: «Главное в женщине — не одежда, а милые манеры, рассудительность и строгий режим дня».

Она отвергала ночную богемную жизнь. «После бессонной ночи не создашь ничего путного днём». Шанель говорила «Нельзя позволять себе обжорство и алкоголь, которые разрушают тело, и всё же надеяться иметь тело, которое функционирует с минимальным разрушением. Свеча, которая горит с двух концов, может, конечно, распространять ярчайший свет, но темнота, которая последует потом, будет долгой».

Коко жила в роскошной квартире на улице Камбон. Доходы её империи составляли 160 миллионов долларов в год. Она была одинока, несмотря на целый «двор» друзей, манекенщиц, журналистов, заискивающих перед своей королевой. Журналисты отмечали её сварливый характер. Когда молодой американец спросил Коко, сколько ей лет, она ответила: «Мой возраст зависит от того, какой сегодня день, и от людей, с которыми я говорю. Когда мне скучно, я чувствую себя очень старой, а так как мне страшно скучно с вами, то через пять минут, если вы не уберётесь прочь, мне будет тысяча лет».

Габриэль Шанель умерла тихой смертью 10 января 1971 года на 88-м году жизни в номере отеля «Риц», через дорогу от известного на весь мир Дома моделей Шанель, единственного места, где она чувствовала себя по-настоящему счастливой.

Морис Шевалье

Знаменитый французский шансонье Морис-Эдуар Сен-Леон Шевалье родился 12 сентября 1888 года в предместье Парижа — Менильмонтане. Его отец, Виктор-Шарль, маляр по профессии, пил запоем и в конце концов бросил семью.

С ранних лет Морису пришлось зарабатывать на хлеб, помогать матери. В тринадцать лет он начал выступать в казино «Турель», получая по три франка в день. Самым важным в жизни были для него Бог, мама и работа. Служение французской песне стало для Мориса своего рода религией.

В 1909–1913 годах Шевалье был партнёром известной эстрадной артистки Мистенгет, работал в мюзик-холле «Буфф-Паризьен». Морис поведал о том, с какими трудностями проходил его дебют в «Паризьен»: «Я часто бывал в расположенном по соседству артистическом кафе, и вот однажды, когда я пришёл туда в элегантном костюме — мне был тогда двадцать один год, работал я уже семь лет и начал прилично зарабатывать, — некий уже немолодой комический актёр с усмешкой обратился ко мне: „Послушай, восходящая звезда! Оказывается, ты ещё снисходишь до нас, актёрской мелюзги?“ Я отвечаю ему, что он, видать, выпил лишнего. Это приводит его в ярость. И он как завопит: „Задрипанная звезда! Давай-ка выйдем на улицу и потолкуем!“ Он явно лез в драку, но мне драться не хотелось. […] Я побелел как полотно и долго не мог прийти в себя. Всю ночь я не спал. А на следующий день записался в группу английского бокса: он был тогда в моде. И месяц спустя я продолжил разговор с комическим актёром с того самого места, на котором мы остановились. На этот раз он струсил!»

Шевалье хотел, чтобы его называли «мастеровым французской песни». Он верил в то, что долгую жизнь песне могут дать только чистое чувство, голос влюблённого сердца, поэтичная потребность души. А если это великое чувство — тогда рождается великая песня. Шевалье выступал весело, легко, непринуждённо, свободно. В знаменитой соломенной шляпе и с тросточкой он создавал образ «типичного» среднего француза — балагура и волокиты. «До сих пор не могу понять, какая счастливая звезда помогла мне, человеку без голоса, добиться успеха у публики», — признавался Шевалье, став знаменитым артистом.

В Париже он открывал новый театр «Ампир» на авеню Баграм. Успех грандиозный. Сезон прошёл в поездках по провинции, Северной Африке, Бельгии, Швейцарии, Испании…

Шевалье предлагают выступить в «Казино де Пари» на правах первой «звезды». Добивался артист этого положения очень долго, на протяжении четверти века, с тех самых пор, как стал «маленьким Шевалье». Вечер закончился бесконечными овациями. Никто не хотел уходить из театра, не пожав ему руки. Шевалье принимал их поздравления с милой улыбкой. Когда остались лишь самые близкие друзья, он заметил: «Ну и странное шествие. Один говорит мне: „Как видишь, старина, тебе понадобилось немало времени, чтобы добиться успеха!“. Другие замечают: „Быстро же вы добились успеха!“ Обратите внимание, „ты“ мне говорят первые! Только эти люди, моя всегдашняя опора, знают, что жизнь не подносила мне подарков…»