Игра королев - Даннет Дороти. Страница 36

— Право на молчание? Нет, — живо возразил он. — Но я ставлю свободу духа выше свободы тела. Я требую права совершать ошибки и не разглагольствовать о них. Вы, естественно, вольны защищать вашего супруга. Моя жизнь в полном вашем распоряжении — но не мои мысли.

— О Господи, — рассмеялась Кейт, вставая. — Я сомневаюсь, что я бы пережила близкое знакомство с вашими мыслями. Я хотела выяснить только один существенный вопрос: едите ли вы гусиные яйца. Гусыни беспрестанно несутся — дурацкая привычка, но не разбивать же яйца.

Кейт никогда не упорствовала в безнадежном деле. Он улыбнулся, ловко вскочил и открыл перед ней дверь; в уголках его глаз притаился смех.

— Я не думал, что весь разговор затеян из-за яичной скорлупы. Ни за что на свете не лишу вас удовольствия последней укусить противника.

— Конечно, если речь идет о змеях. Но если вы имеете в виду акул…

— Пифия, — парировал Лаймонд и неожиданно улыбнулся.

Кейт признала свое поражение.

В последующие дни она не предпринимала дальнейших попыток. Осознав, что, во-первых, эти стычки не затрагивают его истинных интересов, а во-вторых, его ум был слишком острым, Кейт могла утомить своего гостя, могла разозлить. Четырехдневный опыт научил ее, что она может и поколебать его самообладание, и сам он бывал обескуражен и удручен тем, что воля его слабеет. Но ей никогда не удавалось взять верх — и Кейт прекратила попытки.

Ей было известно, что он пробовал найти общий язык с Филиппой, но безуспешно. В последний раз он зашел в музыкальную комнату, постоял, как он это часто делал, у окна и лениво подобрал лютню Филиппы, лежавшую на подоконнике.

Он, очевидно, забыл, что комната Кейт была смежной с музыкальной. Кейт отдыхала, и, хотя десять дней, проведенные в его обществе, показали ей, насколько этот человек воспитан и непритязателен, она не вышла, чтобы не оказаться в неловком положении самой и не смутить Лаймонда. Таким образом, до нее донеслись сладкие звуки лютни, а потом она услышала, как Филиппа ворвалась в музыкальную комнату. Девочка остановилась на пороге, и ее мать предусмотрительно приоткрыла дверь, чтобы все видеть.

— Она моя! — выкрикнула Филиппа. — Эта лютня, на которой вы играете!

Лаймонд мягко отложил инструмент и подошел к клавикордам Гидеона.

— Лютня и клавикорды? Ты очень ученая девочка.

Филиппа откинула назад длинные волосы. Они растрепались, гребень потерялся, а край ее платьица, как с неудовольствием заметила Кейт, был серым от пыли. Девочка воинственно заявила:

— Я могу играть еще на ребеке 14).

— О!

— И на флейте!

«Филиппа, Филиппа!» — подумала про себя Кейт, улыбаясь.

Лаймонд вернулся к клавикордам:

— Тогда ты именно тот человек, с которым я хочу поговорить. На чем ты любишь играть больше всего?

— На лютне, — тоном собственницы.

— Тогда, — Лаймонд приподнял крышку, дабы приступить к игре, — может быть, ты скажешь мне, как заканчивается эта вещица? Я никогда не мог выяснить.

Это оказалась всего-навсего песенка «Воин», которую Филиппа слышала еще в колыбели и каждую ноту знала наизусть. Она запрыгала по комнате:

— Это «Воин»!

— Правда, но что там дальше?

Она бочком отступила:

— Не знаю.

Звуки клавикордов набирали силу.

— Попробуй вспомнить.

Кейт видела, как ее дочь впитывает каждый звук: игра Лаймонда обладала воистину магическим обаянием. Но вот Филиппа резко вытянула руку, схватила лютню с проворством паука, поймавшего долгожданную муху, и понеслась к дверям во весь дух.

— Это клавикорды моего папы! — завопила она. — Вы не смеете к ним прикасаться! Оставьте папу с мамой в покое! Вы здесь никому не нужны!

Кейт испугалась за нее. Ее рука сжала ручку двери, но музыка не прекратилась, хотя и стала очень тихой.

Голос Лаймонда еле слышно произнес:

— Ты не хочешь, чтобы я играл? Да воцарится радость — гласят клавикорды. Да будут мирными наши встречи.

Карие, как у Кейт, глаза Филиппы уставились на него.

— Нет! — крикнула девочка. — Я вас ненавижу!

И, вцепившись в лютню, бросилась вон из комнаты.

Музыка прекратилась, наступила полная тишина. Немного подождав, Кейт вышла из своего укрытия.

Он был все еще здесь и смотрел невидящим взглядом вниз, подперев подбородок рукой.

Потом он заметил Кейт:

— Видите! Я давно не играл, знаю, но эффект оказался хуже, чем я полагал.

Она села:

— Кто учил вас?

— Сначала мать. Отец считал, что музыка не только сводит людей с ума, но и занимаются ею одни сумасшедшие.

— Тогда от него вы, очевидно, унаследовали воинскую доблесть? — лениво поинтересовалась Кейт. — Немногие музыканты способны прогреметь на военном смотре.

— Некоторые — да: посмотрите хотя бы на барабанщика Джеми, который повалил английского силача. Мне никогда не удавалось совершить ничего подобного, да я и не стремился к этому. — Он положил руку на клавиатуру. — Вот мой брат — атлет.

— Он лучник?

— Шпага, меч, лук — он всем владеет блестяще.

Итак, у него есть брат.

— Значит, он прирожденный воин, что тоже Божий дар, — заметила Кейт. — То, что вы такие разные, должно служить залогом мира в семье.

Он любезно с ней согласился и снова заиграл. Наблюдая за ним, Кейт поймала себя на том, что обдумывает слова, сказанные Гидеоном после его краткого пребывания в Кроуфордмуире: «Там все держится не только на словах и приказаниях. Он стреляет лучше их всех, борется лучше их всех, наконец, может их всех перехитрить. Его власть — это власть льва в царстве зверей».

Она тихонько вздохнула. Через мгновение Лаймонд заметил, не прерывая игры:

— Разносторонняя одаренность — одна из немногих человеческих черт, которые вызывают всеобщую неприязнь. Вы можете знать греческий и хорошо рисовать, и вы популярны. Вы можете знать греческий и быть атлетом, и вы дико популярны. Но попробуйте совместить все вместе, и вас сочтут шарлатаном. Никто не вызывает такого подозрения, как человек, от природы наделенный всеми талантами.

Кейт задумалась.

— Нужен еще один талант — находить общий язык с людьми, но его можно развить. Он необходим, потому что талантливая личность вне контактов с окружающим миром совершает смертный грех по отношению к человечеству. Скажите вашим совершенным личностям, что такой талант необходим — и им, пожалуй, не составит труда преодолеть лишь одно это препятствие.

— Такой поворот дела требует благожелательности и от противоположной стороны, — размышлял Лаймонд. — Нет, совершенный человек должен, как Парис, выбирать из трех возможностей — быть совершенным, но не нравиться никому; быть совершенным, но страдать от зависти; прятаться даже от наиболее ретивых последователей и слыть безвредным чудаком.

— Что вы и делаете, — проницательно подметила Кейт, — совершая смертный грех.

— Нет, — покачал головой Фрэнсис Кроуфорд, глядя на свои пальцы, скользящие по клавишам. — Смертный грех — причинить зло брату своему. Мой же, при моей образованности, разносторонности, самомнении и известных самоограничениях, был против сестры… Бога ради, — вдруг прошептал он, — не говорите ничего.

В наступившей тишине Кейт сидела молча, как он попросил. Лаймонд громко выругался, и она удивленно на него воззрилась, ободренная таким проявлением искреннего гнева.

Стоя у окна, Лаймонд ответил ей затравленным взглядом.

— Ваша вина — это ведь как раз то, что вам хотелось узнать? Вы перестали давить, и я сам начал рассказывать… Я, как правило, не выплескиваю на людей тяжелые воспоминания. Прошу меня простить. Виною всему то, что целых пять лет я молчал — обычно мне лучше удается сдерживаться.

Она тоже встала:

— Вы высоко цените свое самообладание, не правда ли?

— Ценил, когда оно у меня было. Нельзя же властвовать над людьми, если не умеешь…

— А вы хотите властвовать над людьми?

Он усмехнулся:

— Я понял ваш намек. Мне не над кем сейчас властвовать. Но все же…

— Вы бы добивались этого в обыденной жизни. — И тут Кейт решилась задать опасный вопрос. — Смогли бы вы когда-нибудь вести обыденную жизнь?