Великая мать любви - Лимонов Эдуард Вениаминович. Страница 18

Мы все восхищенно расхохотались. Стало еще темнее, должно быть от туч. Лишь от угла склада нас освещал фонарь, да месяц нечеткий и расплывчатый держался еще в углу неба. "Только вы не очень пиздите, ребята, - сказал дед. - Кладовщикам там, или директору не нужно знать, что я у Махна служил..."

"За кого ты нас принимаешь, дед?" - сказал Толмачев, впрочем без обиды в голосе.

"Первая пуля попала в меня, А вторая пуля в моего коня... Любо братцы любо, любо братцы жить, С нашим атаманом не приходится тужить..." - пропел он.

"Тогда другое пели, - сказал дед. - Это после Гражданской уже, еврей один сочинил для кинофильма, это не махновская песня". "А что пели?"

"Народные пели песни... Хэ, я вам сейчас исполню одну. Ее моя жинка любила. Под шарманку исполнялась. Очень страстная песня." - Дед покашлял, и затянул тонким, монотонным речитативом с хрипловатыми окончаниями:

"Наша жизнь хороша лишь снаружи, Но суровые тайны кулис

Много в жизни обиженных хуже И актеров, и также актрис...

Вот страданья и жизнь Коломбины, Вам со сцены расскажут о том, Как смеются над нами мужчины, И как сердце пылает огнем...

Восемнадцати лет Коломбина...

Дед остановился, пошевелил губами. "Забыл дальше, надо же... Полюбила она Арлекина..? Нет, забыл. Вот она, старость - не радость. По разному ударяет. Кому в ноги, кому в память..." Мы засмеялись и зашевелились.

"Это не из кукольного ли спектакля песня? - спросил я. - Такие, говорят, на базарах исполняли. Я на Благовещенском рынке один раз видел. Последний такой театр, говорят, остался." "Да, - подтвердил дед отвлеченно. - На базарах..." "А что дед Тимофей, в конную атаку ты ходил?" спросил Толмачев.

"Не раз", - сказал дед просто.

"Страшно наверно, когда на тебя с бритвами наголо несется другая армия завывая. И бритвы в метр длиной. Я как о шашке подумаю только, у меня уж мороз по коже идет. Иные здоровяки говорят, Котовский например, до седла умел разрубать человека." Толмачев подтянул колени и обхватил их руками. Может быть спрятал конечности от невидимой шашки.

"Страшно, когда знаешь, что большая атака будет, и к ней готовишься. Переживаешь до начала, потом уж некогда. А когда стычки мелкие, так и перепугаться не успеваешь. Весь занят тем, чтоб от смерти отклониться и смерть нанести..." Все помолчали.

"Калек, говорят, было после Гражданской куда больше, чем после Отечественной. Безруких много, увеченных..."

"Верно все, - Тимофей вздохнул. - Однако шашка - оружие честное. Пуля трусливей, граната еще трусливей, а уж атомная бомба - самая трусливая. Ее трусы придумали. Американец с японцем воевать боялся, японец духом сильнее американца, вот они и придумали бомбу эту их... И наши туда же... Негоже это... Ну я пойду, мне бабу нужно ебать, обязанность выполнять. Я с молодухой живу..." - дед встал. "Я с тобой. Мне мою тоже нужно отодрать", Денис вскочил. Взяв каждый свою порцию премиальных бутылок, они удалились, слегка пошатываясь, во тьму. Мы с Толмачевым пошли спать на сухие доски за складами. Сторож вынес нам фуфайку и старое одеяло. Поворочавшись, мы затихли.

"Сова? - окликнул меня Толмачев из темноты. - Ты пошел бы в конную атаку? Слабо нам, сегодняшним, как ты думаешь?"

Я подумал о шашке, о лезвии длиною в метр. Нашел ответ. "Если так вот, сразу, поднять меня с досок, дать в руки шашку, и вали мол в атаку, я бы не пошел. Уметь надо. Их лозу учили рубить вначале. Я в 'Тихом Доне" читал."

"А я бы сразу пошел, -сказал он. - Хоть сейчас. Махно бы меня за плечо тронул, "Пошли, Толмачев! И я бы пошел."

В начале октября он заявил Директору, что ему срочно нужно съездить на два дня в деревню к умирающему дедушке. Я точно знал, что дедушек у Толмачева не сохранилось. Директор поупрямился, но отпустил его. Мне Толмачев не счел нужным ничего объяснять, ну я и не спросил. Мы старались быть немногословными мужчинами.

В первый день его отсутствия прибыли вагоны с селедкой: самая страшная работа для грузчика, если верить профессионалам: Денису и махновцу. Однако они глядели на вагон и улыбались. Потом подошли и потрогали вагон. Дед даже поддел ногтем старую розовую краску на боку вагона, отколупать сухую чешуйку, и задумчиво, ученым поглядел на нее. Появился сердитый, яростно махая шляпой, зажатой в руке, директор. "Вы заснули, да, ребята? - пролаял он. - Приступайте, вы что, боитесь его... Денис?"

"Да, Лев Иосифыч, - согласился Денис, - страшноват зверюга. Но я проснулся. Иду за покрышками..." - И он скрылся в складе. "Как на бронепоезд с шашками", - уныло заметил дед. Нам дали в помощь двух холодильных грузчиков, и неизвестно откуда выцарапанного директором темного, чуть сгорбившегося большого мужика, лет пятидесяти, - " турка". Директор вывел его на эстакаду и чуть подтолкнул в спину. "Вот вам еще рабочая сила, сказал директор. - Мухамед... Чтоб к вечеру закончили. Ящик вина!"

Удивительно, но никто не стал торговаться. Кладовщик открыл замок на вагоне, и мы с дедом развели в стороны двери. Под самый потолок, тремя ровными рядами возлежали ржавые бочки. Очень тяжелые даже на вид. Мне показалось, что вытащить и одну - невозможная задача. "Как они их закатили туда, на третий-то ряд?" - спросил я деда.

"Профессионалы хуевы", - сказал дед угрюмо. "А может они с крыши, как в трюм корабля грузили?" "Может... Нам-то от этого не легче. У нас кранов нет. Руками придется." И дед пошел почему-то за склад. Я подумал, что он пошел отлить, но дед вернулся нагруженный досками. Кряхтя, свалил их. со спины. Денис выкатил на нас из склада несколько старых автомобильных покрышек. Одна была чуть ли не в рост Дениса диаметром.

"Это от какого же автомобиля?" - спросил я. "Минск", - пробормотал один из холодильных грузчиков. Всё стояли и пассивно наблюдали за Денисом и махновцем.

"Главное первую, ребята, вытащить. А там пойдет, как по маслу, - заявил маленький человек, наладив сложные связи между покрышками и досками. - Иди, пацан, сюда", - обратился он ко мне. Он разместил наш коллектив, как и покрышки и доски.