Зайнаб (СИ) - Гасанов Гаджимурад Рамазанович. Страница 10

Этот хитрый змей-искуситель, сколько бы зла не приносил, сколько бы неприятностей не делал, в глазах многих мужчин и женщин оставался непререкаемым авторитетом села, чистым, святым. Он против Зайнаб, какие бы уловки не придумывал, какие бы козни не строил, не смог запугать, покорить себе. Она перед ним была непреклонна как скала, недоступна как звезда. В ней была такая несокрушимая сила, такая непоколебимая воля, что он засомневался, покорится ли она когда- нибудь его воле.

Зайнаб отрешилась от многих наслаждений жизни. Она почти ничего не ела, пила лишь одну воду или айран. Сон давно покинул ее. Но перед какими бы трудностями, перипетиями судьбы она не стояла, ее молодой организм от жизни брал то, что ему надлежало. Он развивался независимо от ее желания жить. Как бы она не закрывалась, ее растущий организм тянулся к солнцу, свету, а сердце находилось в поисках жизненных троп.

Этой весной Зайнаб так похорошела, что мужчины села от нее не могли оторвать глаза. Ее душевная и телесная красота, изумительные формы тела, нежность, огонь в глазах сводили с ума всех мужчин. Глаза ее стали ярче, глубже, цвет лица намного светлее, мягче. Стремительный взлет бровей, изгиб лучей ресниц, рисунок прямого с трепетными и узкими ноздрями носа, алые сочные губы — у Гамида по ночам перед глазами стояли все эти прелести, лишали его сна и покоя. Эта богиня, сошедшая с небес, дьяволица воплоти, дева редкой телесной красоты зажгли в дряхлеющем сердце старца страстный огонь. Чем бы он не занимался, где бы не находился, перед его глазами маячило лицо этой девушки-искусительницы.

В последнее время жизнь Гамида превратился в сплошной кошмар. Каждый раз, как закроет глаза, он видел один и тот же сон. Он видел, как Зайнаб в лунную ночь заходит к нему в спальню, раздевается догола, ложится в постель и крепко прижимается к нему животом. Она просила, чтобы он сорвал с нее запретный цветок, обнимал ее так крепко, чтобы от удовольствия у нее трещали ребра. Она умоляла, чтобы он терзал ее плоть так, что от неги она стонала… В темные ночи со всех углов спальной комнаты на него соблазнительно глядели ее глаза. Он от избытка чувств, выпирающих из него, бессилия перед ней впадал в нервный припадок, в изнеможении катался в постели, больно дергал бороду, рвал ее в клочья.

Люди иногда по ночам замечали крадущуюся тень за домом Зайнаб. По селу поползли самые нелепые слухи, подогреваемые сплетницами и завистницами Зайнаб. За ее спиной, нет-нет, стали раздаваться обидные смешки. Люди, знающие Зайнаб, заступали за нее, все, что задевало ее честь, отвергали. Они догадывались, кто стоит за распускаемыми грязными слухами, и кто хочет запятнать Зайнаб. Они понимали, среди тех, кто свел счеты со слепым ашугом и Муслимом, был и Гамид. Не Гамид ли, пользуясь тяжелым материальным положением семьи Зайнаб, хочет закабалить ее? В селении знали, если Гамид заинтересовался какой-либо женщиной, он не останавливался ни перед какими преградами.

Свадьбу молодого красноармейца сельчане ждали с большим нетерпением. Сегодня с раннего утра все жители села заняты приготовлениями к свадьбе. Готовят свадебные кушанья, подготавливают места для танцев, джигитовки, навесы для угощения. Подружки невесты наряжают невесту, друзья — жениха.

Хромой Гамид, вместо того чтобы находиться на части, отведенной для мужчин, вдруг появился на стороне женщин. Он позабыл о своем сане, возрасте, этике поведения горца. Зачем он оказался на запретной для мужчин части, догадаться было не сложно — в их среде находилась жертва его тайных вожделений.

Посмотришь на Гамида — старая рухлядь. А сколько в нем козлиного упрямства, петушиной напыщенности! Зайнаб в кругу девчат держалась предусмотрительно. Зная о коварстве хромого Гамида, она пыталась предвосхищать все его хитрые маневры. А этот шайтан не собирался отступать. Зайнаб делала огромные усилия, чтобы не развернуться и не дать ему по щеке увесистую пощечину. Сегодня Зайнаб оказалась расторопнее Гамида. Стоило ему на минуту отвлечься, как она незаметно ускользнула из толпы женщин.

Чем больше Зайнаб ненавидела хромого Гамида, тем больше он становился навязчивым, неотступным. Когда Зайнаб переигрывала его, он всю свою злость вымещал на тщедушной козлиной бородке, дергая ее и выдергивая из нее пучки седых засаленных волос.

Казалось, сегодняшний весенний день привел в движение все уголки земли. В ее глубине все кипело, все бурлило. Энергия земли по ее артериям передавалась в горные вершины, покрытые вечными ледниками, с которых в низины скатывались многочисленные клокочащие родники, ручейки, реки. Горные вершины, луга, леса одевались в бархатистую зелень. Вся природа была настояна запахами цветов, свежестью молодых побегов деревьев, оживлена жужжанием пчел, других насекомых.

Вместе с природой преображались и люди. Казалось, весна не коснулась одной Зайнаб. Признаков весны не виднелось ни на ее мраморно-белом лице, ни в ее ушедших в свои печальные мысли глазах. Ей, похоже, приятно оставаться рабыней своих страданий, осколком разбитого сердца, сгустком растрепанных нервов. О другой судьбе, отличной от нее, она и не мечтала. Она предположить не могла, что даже на короткий отрезок времени может стать другой. Она, как цветок, созревший осенью, прозябала под бесконечными холодными дождями, ее нежные лепестки увядали без солнечного тепла. Так прошли шесть бесконечных, беспробудных лет.

Зайнаб ходит с высоко поднятой головой, чуть приподняв красиво выточенный подбородок. Только крепко сомкнутые губы, сдвинутые к переносице брови, недоверчивые огни в глазах говорят о том, насколько ей тяжко.

Когда Зайнаб во всем черном с кувшином за плечом собирается на родник, все девушки на выданье прилипают к оконным рамам своих саклей. Это их матери заставляют наблюдать за Зайнаб, как она ходит, как одевается, как разговаривает со встречными. А потом эти наивные создания целый день с сестрами копируют мимику, походку, жесты Зайнаб.

За годы траура в психологии Зайнаб произошли необратимые процессы. Кто ее знал шесть лет назад, мало кто сегодня ее узнал. Она была молчалива, замкнута, отчужденна. Ее внутренний мир находился в бесконечной борьбе с ней. Ее внешняя красота была ее проклятием, ее мучительницей, ее инквизитором. Она поникла как подстреленная лебедь, более сильной соперницей выкинутая из гнезда и прозябающая под дождем. Ее взгляд всегда был притуплен, мало кто видел жизни в ее спрятавшихся за длинными пушистыми ресницами глазах. Под натянутыми стрелами бровей ее глаза не ласкали, а ошпаривали любопытный взгляд. В ее глазах затаилась неотомщенная обида. Только, когда она одна оставалась со своими думами, под чадрой ресниц иногда вспыхивал неожиданный огонь. Как раньше, в них отражалась неподдающаяся сила и непоколебимая воля. Порой, отвлекаясь от грустных дум, они, как глаза затравленной орлицы, горделиво впивались в пики гор, тающих в мареве горизонта.

Село окутало вечерние сумерки. Зайнаб сидит перед небольшим квадратом окна сакли. На подоконнике едва тлеет керосиновая лампа. У нее глаза неожиданно зажглись огнем, губы растянулись в улыбке. Перед ее глазами ожила животрепещущая картина из прошлой жизни. Они с Муслимом в сумерках любила встречаться за их сеновалом, окруженным со всех сторон старыми грушевыми деревьями. Там можно было прятаться от самых любопытных глаз. Они сидели, обнявшись, строя планы на будущее. Он говорил ей волнующие слова, признавался в любви, давал ей имена разных цветов, сравнивал ее красоту с красотой солнца, луны. Это были такие счастливые мгновения из их жизни, что от огромного счастья она рассмеялась. Это был первый смех Зайнаб за последние шесть лет. Тогда она со свидания пришла далеко за полночь уставшая, но счастливая, наполненная счастьем. Отцу объяснила, что задержалась на девичнике у подружки. Отец не отчитал ее, только попросил впредь быть более рассудительной. Она, благодарная отцу, не успела раздеться и лечь в постель, как заснула крепким сладким сном.