Зайнаб (СИ) - Гасанов Гаджимурад Рамазанович. Страница 22

Теперь волки, как по команде, окружили наши головы, цепь их вокруг нас все сужался. Они дышали быстро, как будто задыхались. Мы задыхались от противной вони, столбами исходящей из их голодно раскрытых пастей.

По команде вожака стаи один из волков кругами приблизился к одной из плачущих голов. В одно мгновение сомкнула острые клыки на ее щеке, откусила кусок и отбежала. По знаку вожака его примеру последовал второй волк: приблизился к голове, с воем набросился, откусил кусок и отбежал назад. Волчья стая, почувствовав горячую кровь, рассвирепела.

Вдруг мои глаза встретились с глазами волка, еще издалека нацелившего на меня. Кажется, это был вожак, красивый, сильный, с темной шерсткой, мощной рыжей грудью и поджаристыми ногами со стальной мускулатурой. Казалось, он до сих пор еще не испытывал зимнего голода и голода войны.

За ним последовали и другие волки. Но он не потерпел этого: вдруг он развернулся боком, усмехаясь криво поджатыми губами. Зло рыча, опустил морду к земле, сверкая лютыми глазами, щелкая острыми клыками с которых струями стекала кровавая пена. Волки отскочили и воем набросились на другие плачущие головы.

Волк мчался на меня. Меня поразили ни огромные размеры, ни окраска, ни длина ног. Меня поразило то, как он на меня шел: скаля огромные клыки, сверкая немигающими глазами. За две-три секунды, пока он на меня шел, я пережила всю мою жизнь, от рождения до сегодняшнего мгновения. Он остановился у самых моих глаз. В мгновение глядел мне в глаза, дыхнул на меня, лизнул языком в нос. Я чихнула, он отскочил в сторону. Я заглянула ему в глаза, он зарычал, подумал, что я его вызываю на бой. Утробно рыча, криво развернул морду, заглядывая мне в глаза, стал лапой рыть снег. Я не успела от него отвести глаза, как он, дико рыча, набросился на меня. Метнулся на меня и ухватился за щеку. Я дико закричала. Я почувствовала, как он от щеки с хрустом оторвал какой-то кусок мяса, как по ней потекла кровь. Но боли не почувствовала. Волк с дымящимся куском мяса отскочил в сторону, уронил на снег и одним махом проглотил его. Все это проходил перед моими глазами, как в кино, как будто эта трагедия происходит не со мной, а с кем-то другим. Волк собирался еще раз меня атаковать.

Вдруг в моем теле проснулась какая-то дикая сила. Иначе как я могла вытащить из ямы правую руку, молниеносно ухватиться за заднюю ногу набросившегося на меня волка? Волк сделал молниеносный скачок в сторону и вытащил меня из ямы. Я вдруг как в бреду услышала автоматные и пулеметные очереди, людские крики, ругань, русский мат. Это партизаны примчались нам на выручку. Я помню, как встала на ноги, дико кричала, звала, побежала в их сторону. Вдруг в моих глазах померк свет, перед глазами закрутились какие-то круги. Я упала лицом в снег, вдруг вокруг меня завертелись лес, поляна… Дальше ничего не помню…

С того дня, который разделил мою жизнь на две части: светлую и черную, — прошло более двадцати лет. И горе в сердце ушло глубоко во внутрь, и шрамы на нем зарубцевались, и я тоже пока как-то живу, механически что ли? — горько взглянула мне в глаза. Многое людям простила: и непонятное отношение, и брезгливые взгляды, и противный шепот за спиной, и смешки особенно со стороны молодых людей. В годы войны со стороны фашистов стерпела и унижение, и оскорбления, и насилие, и жестокости, и утрату самых дорогих для меня людей. Ко всему привыкла, даже к жажде смерти. Но как переносить косые взгляды, непонятные усмешки, бросаемым в адрес моего увечья женщинами, пережившими войну, голод, никак не могу понять!

Вы думаете, не я хотела быть счастливой, любимой? Не я хотела под в обнимку с мужем, любимыми детьми пройтись по городским улицам? Самое большое счастье в жизни спелой женщины — это иметь ребенка! Кто сегодня лишил меня такого счастья? Кто отнял у меня молодость, красоту, завтрашний день? Ради кого и чего я всего этого лишилась?

Ее глаза были полны слез, губы дрожали, руки судорожно сжимались. Она плеснула остатки коньяка в свой стакан, одним глотком судорожно глотнула содержимое в стакане, вдруг разрыдалась. Извинившись, быстро вышла из купе в коридор.

Я стоял у окна вагона в оцепенении, судорожно думая, как успокоить, как помочь этой женщине, за короткое время ставшей для меня очень дорогой и близкой.

Когда она долго не заходила в купе, я вышел в коридор за ней, а ее нигде не было. Оставив свой багаж, она покинула вагон. Нашлись свидетели, как на одной остановке она вышла из вагона и больше не вернулась.

«Где ты, куда ты затерялась, прекрасная женщина с изувеченным лицом? Отзовись! Я ищу тебя по всему свету! Умоляю тебя, отзовись! Где ты?»

1995 г.

Крапива

Осень, конец ноября. То время, когда человеческий организм еще тоскует по теплу угасшего лета, и всеми фибрами души чувствуешь, осязаешь холод наступающей зимы. С юга над селением нависали высокие горы, с запада на восток подковой переходящие в несколько рядов высоких холмов, соединяющих друг с другом какой-то невидимой цепью. Солнцем освещаемая сторона холмов с востока на север обросла густыми кустами орешника, кизила, низкорослого дуба, постепенно к западу и югу переходящие в густые заросли смешанного леса, где преимущественно росли граб, бук, липа, ясень, белоствольные благородные ивы. С западной стороны, из-за грузной белой шапки Джуфдага, вдруг выглянула луна. Ее холодные, мерцающие серебром лучи вдруг выхватили в селении и заиграли на стеклах окон и крытых оцинкованным жестом кровлях домов. Со двора одноэтажного дома, стоящего чуть поодаль от селения, с северной стороны, раздался надрывающий собачий вой, переходящий на горестное завывание. Ишрабика долго не могла усыпить сынишку. Наконец, посасывая свой большой палец, уснул. На постель, скорчившись, час назад прикорнула и сама. Только успела сомкнуть глаза и на тебе — опять во дворе завыла эта злосчастная собака! Она головой накрылась одеялом, но собака не перестала выть, а перешла на скулеж. Не вытерпела, встала в постели, села, обе клешни злобно запустила в давно немытые сальные волосы на голове, зачесала, осыпая руганью собаку, ее ненавистного хозяина. Брюзжа слюной, через голову натянула на себя мешковатое платье, встала и вышла в коридор, включила свет.

— Чтобы ты издохла, дьявол! Чтобы дом твоего хозяина сгорел! Чтобы его отец и дед в гробу перевернулись! Что за напасть эта собака! Ни дня, ни ночи от тебя покоя! Чтобы Аллах с небес ниспослал на тебя свою божью кару!

В дальнем углу коридора, завернувшись в тавлинскую шубу, лежала ее падчерица Мериям. Она стонала. Завидев мачеху, она за узкой детской локотью запрятала заплаканные глаза, осунувшее лицо. Оно пылало огнем.

— Смотри, смотри на эту змею ползучую! Какая же ты притворщица, тварь! Чтобы конец твой стал черным! — с ненавистью плюнула на нее, пнула ногой, отвернулась и направилась к лестнице, спускающейся в хлев. — О Аллах, когда же Ты избавишь меня от присутствия этой черной змеи? Хоть бы сдохла эта маленькая сучка!

— Ой, моя спина… — взахлеб заплакала Мериям. — Кто же маленькую девочку пинает в спину?.. Чтобы отсохла твоя нога, мачеха… — из глаз ручьями хлынули слезы. — Это ты и ползучая змея, и гиена, и бестия!.. Это ты сдохнешь, — не переставая плакала девочка, — Аллах знает, кого из нас наказать!

Услышав, как заплакала, запричитала Мериям, во дворе собака на привязи заскулила, горестно завыла, встала на дыбы, пытаясь освободиться от цепи, на которой сидит.

Мачеха в хлеву свою злость вымещала на корове, которая не давала молоко. Зло хлопнула дверью в коровнике, с парным молоком в ведре тяжело поднялась по лестнице.

Проходя мимо падчерицы, злобно взглянула зелеными глазами и резко зыкнула:

— Что ты, бестия, мерзнешь здесь? Чтобы мне досадить? Встань, крапива жгучая, иди в комнату! — фосфором сверкали ее зеленые глаза. — Все делаешь, чтобы мне было больно? Чтоб молния сразила тебя.

— Прежде молния сразит тебя и твоего гадкого сына… Не пойду… В той комнате, в тепле и в пуховой постели наслаждайся сама с сынишкой.