Самурай-буги - Таскер Питер. Страница 25
Лицо Такэды проясняется. Может, эти люди – члены какого-нибудь садоводческого клуба. Он показывает им мешки с удобрениями, объясняет, что подходит для разных видов растений.
Зеркальные очки одобрительно кивают.
– Как насчет инструментов?
Такэда показывает на стенд, с которого свисают совки, садовые ножницы и ручные тяпки. Тот, что в зеркальных очках, выбирает тяпку, вдумчиво взвешивает ее в ладони, потом вдруг поворачивается и вонзает ее в мешок с удобрением. Затем вытаскивает и снова втыкает, опять и опять, как в кишки умирающего человека. Удобрение сыплется из распоротого мешка небольшой черной кучкой на пол. Такэда смотрит, объятый ужасом. Нет, это не члены садоводческого клуба.
Человек с забинтованной головой хватает его за руку, выкручивает ее и пригибает его к полу.
– Ты рекомендуешь эту дрянь, – говорит тот, что в зеркальных очках. – Теперь у тебя есть шанс показать, насколько она хороша.
– О чем вы? – стонет Такэда.
– Ешь!
Такэда читал достаточно манга, чтобы знать – тут лучше не отказываться. Зажмурив глаза, он сует лицо в кучку удобрений.
– Набирай полный рот! – приказывают зеркальные очки.
Такэда набирает полный рот.
– Жуй!
Такэда жует.
– Глотай! Такэда глотает.
– Хорошо, – говорят зеркальные очки. – Теперь запей гербицидом.
Такэда давится. Удобрение выпадает у него изо рта. Четверо смотрят на него сверху вниз.
– Ты готов сотрудничать? – спрашивает жирный с бритой башкой.
– Готов, – отвечает Такэда так искренне, как никогда прежде в жизни не отвечал.
Вот что им нужно: человек, который брал у Такэды фургон за пару дней до начала дождливого сезона. Они озирают магазин так, будто ждут, что он в любой момент может войти. Такэда объясняет, что больше ни разу не видел того человека и не имеет представления, где он может сейчас находиться. На эти объяснения тот, что с лубком на носу, зачерпывает горсть удобрения и швыряет ему в лицо.
– Так он не твой приятель? – спрашивают зеркальные очки.
Такэда энергично мотает головой.
– Тогда объясни, кто он такой.
К счастью, Такэда помнит довольно много. Сидя на корточках перед кучкой удобрений, Такэда выкладывает все, что знает. Тот человек сказал, что делает рекламные фотографии для глянцевых журналов. А на самом деле занимается порнобизнесом. У него была женщина из Восточной Азии, жутко соблазнительная. Здесь Такэда обозначает в воздухе руками пару огромных роскошных грудей. Жуткий клоун снова хватает тяпку и втыкает в мешок с удобрением.
– Как его звали? – рычит тот, что с забинтованной головой.
Такэда и это знает.
– Накамура, – чирикает он. – У меня в ящике стола его визитка.
– Давай!
Такэда вытаскивает визитку, подает ее тому, что в зеркальных очках. Тот глядит на нее, потом на телефон.
– Позвони, – говорит он. – Спроси, когда будут готовы фотографии.
Честно говоря, Такэда и сам хотел уже ему позвонить в эти несколько дней. В конце концов, ему обещали бесплатный экземпляр. Он набирает номер. На том конце – дюжина гудков, никакого ответа.
– Там никого нет, – говорит он робко.
– Дай мне! – орет тот, что в зеркальных очках. Хватает телефон, набирает. Через полминуты его лицо вдруг сжимается, будто кулак.
– Что ты сказал?! – орет он в трубку. – Да поди сдохни!
На этом он выдергивает аппарат из розетки и швыряет о стену. Телефон разбивается вдребезги. Остальные смотрят в изумлении. Зеркальные очки итерируют их и поворачиваются к Такэде.
– Ты, идиот, – рычит он. – Это номер таксофона в парке Уэно!
Тот, что с лубком на носу, озадачен.
– То есть, этот Накамура дал ему поддельный номер, – говорит он.
– Макака ты со сгнившими мозгами, его звать не Накамура! Если он номер дает поддельный, то и имя у него тоже поддельное! По-моему, это очевидно, нет?
Тот, что в зеркальных очках, беснуется, как сумасшедший. Такэда не двигается. Сидит на корточках перед кучкой удобрений, гадая, сколько еще ему придется съесть. Конечно, визитка фальшивая. Можно было сразу догадаться. Потом ведь того человека называли еще как-то иначе? Как его называла та девица, когда они выходили из магазина? Такэда лихорадочно припоминает сцену, кадр за кадром.
Женщина стоит в дверях – огромная копна волос, огромные кольца в ушах, темные кружки под футболкой…
Тот, что в зеркальных очках, глубоко дышит, всасывая воздух сквозь зубы. Он глядит на Такэду сверху вниз, на его лице уродливая ненависть.
– Ты мне наврал, – шипит он.
Потом этот человек подходит к той женщине, наклоняется, поднимает ее…
– Что мы будем с ним делать? – спрашивает тот, что с лубком на носу, тыкая Такэду носком ботинка.
– Найти гербицид? – спрашивает тот, что с забинтованной башкой.
Большие глаза загораются яростью. Каблуки молотят в воздухе. Тропические губы изрыгают горячие слова…
– Нет, – говорят зеркальные очки. – Держите его вдвоем, а ты подай-ка мне вон те садовые ножницы…
Лысый берет с полки садовые ножницы, щелкает сверкающими лезвиями у Такэды перед носом.
Горячие слова? Какие именно? Такэда закрывает глаза, пытаясь в последний раз сосредоточиться перед тем, как сцена выскользнет у него из памяти. Грубые руки уже хватают его под мышки, опрокидывают на спину. Вопль вырывается из самих глубин существа Такэды:
– Пусти меня, Мори-сан!
Тот, что в зеркальных очках, упирает указательный палец ему в кадык.
– Мори-сан? О чем ты говоришь, мозги из тофу?
– Мори, – взвизгивает Такэда. – Того человека звали Мори!
Тут даже зеркальные очки задумываются. Без сомнений, Такэда говорит как человек, который говорит правду.
Мори ест ланч в конвейерном суси-баре на южной стороне станции Синдзюку. Качество не бог весть, но чего вы хотите – двести пятьдесят иен за любое блюдо. Мори тут нравится повар: молчаливый, умелый, ко всем клиентам относится одинаково. Потому что повар тут – робот, две металлические руки, которые берут, режут и отжимают день напролет. Он не приклеивает к стене статьи о себе, вырезанные из журналов, и не заставляет слушать анекдоты, и счет составляет без учета своего настроения. И не выказывает темперамента, как режиссер Куросава. Он дарит вам мир и покой.
Мори жует слегка резиновый мир и покой за две тысячи иен. Потом проводит полчаса в дешевом джазовом кафе – сколько угодно кофе за триста иен, Майлз, Мингус, Стэн Гетц. Потом идет в салон патинко, где хорошо знает все машины, и покупает два подноса серебряных шариков. Сосредоточенность сегодня на нуле. Почти все шарики израсходованы, когда он наконец посылает один прямо в тюльпан в самом центре. Тюльпан раскрывается и остается открытым достаточно долго, чтоб успеть запустить между лепестков еще полдюжины шариков. Собственная точность изумляет его. Машина мигает, блюмкает, извергает серебряные шарики. Их столько, что можно покупать суси с конвейера каждый день до конца месяца. Мори уходит победителем, он исполнен новой веры. Веры в себя. Веры в игровую индустрию. Веры в мироздание. Где-то всегда есть особая точка. Стоит на нее нажать – и все барьеры раздвигаются, серебряные шарики летят прямиком куда надо.
Вернувшись к себе, Мори проходит в кабинет и вынимает папку о Миуре, которую завел сегодня утром. Дело Миуры заслуживает отдельной папки, потому что превратилось в настоящее дело. Содержимое конверта, полученного прошлым вечером от Симы, это подтверждает. Если Мори сыграет правильно – так же замечательно, как вот сейчас в игровых автоматах, – есть хороший шанс получить этот специальный бонус, который Кимико Ито подвесила у него перед носом.
Пока папка совсем тонкая: несколько страниц его собственных записей от руки; конверт Симы; оригинал полицейского отчета о смерти Миуры. Мори вынимает конверт и снова углубляется в содержимое.
Две страницы печатных знаков – фотокопия полицейского отчета. Первая описывает жалобу, поданную женой Миуры: телефонные угрозы неизвестных лиц. Дата жалобы: начало февраля, ровно перед тем, как Кимико Ито заметила, что Миура ведет себя беспокойно. Согласно записке на следующей странице, полиция немедленно запросила телефонную компанию о возможности проследить за линией. После этого был только один телефонный звонок. Наконец, в конверте содержится копия письма жены Миуры, где она благодарит полицию за работу: она довольна, что угрозы прекратились, и не хочет задействовать дальнейшие ресурсы по такому пустячному поводу. Дата письма: четыре дня до смерти Миуры.