Буржуазный век - Фриче Владимир Максимович. Страница 12

"В Ноттингеме часто от 14 до 20 детей втиснуто в маленькую комнату не более 20 кв. футов, причем из 24 часов 15 уходили на работу, изнурительную вследствие однообразия и отвращения к ней, на работу, протекавшую среди самых антигигиенических условий. Даже самые маленькие дети работают с напряженным вниманием и с удивительной быстротой и почти никогда не замедляют движений своих пальцев, почти никогда не дают им отдыха. Когда к ним обращаются с вопросом, они не отрывают глаз от работы из боязни потерять хоть одну минуту. Чем более удлиняется рабочее время, тем чаще пускают надсмотрщицы – mistresses – в дело "длинную трость" в качестве возбуждающего средства. Постепенно дети утомляются, а к концу своего прикрепощения к однообразному занятию, портящему зрение, изнуряющему своим однообразием тело, они становятся беспокойными, как птички. Настоящий рабский труд".

Иные мануфактуристы нанимали ежегодно 3 тысячи таких домашних работников, еще находившихся в детском возрасте, имевших в среднем шесть лет от роду. Впрочем, фабриканты не были так бессердечны, чтобы лишить и более юных возможности зарабатывать деньги. В докладе той же комиссии говорится:

"В кружевной мастерской имеется 18 девушек и мастериц, на каждую приходится 35 куб. фут. В другой, где стоит ужасная вонь, 18 человек, на долю каждого приходится 24 1/2 куб. фут. В этой отрасли производства применяется труд даже детей, которым два или два с половиной года".

В производстве спичек работали вообще почти только дети, и притом в самом нежном возрасте.

Подобное массовое применение детского труда, да еще при таких ужасных условиях жизни, походило на настоящее избиение младенцев. Таков и был печальный итог. Даже еще во второй половине XIX в. применение детского труда было систематическим убийством детей. На сотнях тысяч детских трупиков воздвиг царь свое господство над миром. И рабочие это знали. В возникшей в 1844 г. песне бирмингемского поэта Э. П. Мида о Царе-паре" сказалось мрачное настроение рабочего класса.

"На свете есть царь, этот царь ужасен. То не образ царя, созданный мечтой поэта, а тиран, хорошо известный белым рабам Этот свирепый царь называется паром. У него одна только рука, железная рука, но в ней живет чудодейственная сила, пригнетающая миллионы.

Как у его предка, свирепого Молоха, засевшего когда-то в долине Гиммон, его внутренностями является огонь, а дети – его пища. Его жрецы, лишенные всяких человеческих чувств, исполненные кровожадности, гордости и бешенства, направляют – о позор! – эту гигантскую руку и из крови создают, точно кудесники, золото. Во имя своего бога, гнусного золота, они топчут в грязь права человека; горе женщины для них развлечение, слезы мужчин для них предмет насмешек. Для их слуха предсмертные крики бедняков звучат, как музыка, скелеты девушек и детей наполняют ад царя-пара. Этот ад здесь, на земле. Он распространяет смерть кругом во всей стране, ибо, с тех пор как господствует пар, гибнет заодно и тело и душа людей. Поэтому долой царя-пара, долой свирепого Молоха. Вы, работники, свяжите его, или он погубит всю нашу страну. И как с самим идолом, этим чудовищем, так гнев народа пусть покончит и с его наместниками, с миллионерами-лордами, блещущими золотом и запятнанными кровью". Что это не поэтическая гипербола, доказывает доклад назначенной в 1840 г. парламентской комиссии для расследования вопроса о детском труде. Изданный ею в 1842 г. доклад разворачивает, по словам Н. В. Сеньора, "самую ужасающую, когда-либо представавшую глазам мира картину алчности, себялюбия и жестокости капиталистов и родителей, картину нужды и вырождения, убийства детей и отроков".

Наряду с рабочей силой детей особым спросом пользовалась, как уже упомянуто, рабочая сила женщин. Женщина не только весьма пригодна для целого ряда производств, она была к тому же гораздо более покладистым работником, нежели мужчина. Женщина всегда находилась в особо подчиненном положении. Кроме тех же причин, которые приковали к машине мужчину, ее связывало с ней и с фабрикой еще одно из самых благородных чувств, не останавливающееся ни перед каким самопожертвованием, – материнская любовь.

Сотни тысяч женщин отправлялись ежедневно на фабрику, тратя на ходьбу несколько часов, только для того, чтобы доставить хлеб детям, у которых не было отца или заработок которого был недостаточен, чтобы прокормить семью. Эта любовь побуждала их брать на себя самую тяжелую и для их пола опасную работу. Ради нее карабкались они, нагруженные тяжестью, по колеблющимся лесам постройки. Ради нее они ни на минуту не отрывались от стучащей швейной машины и быстро скользящей иглы. Ради нее они соглашались на все более продолжительный рабочий день и покорно сносили все притеснения предпринимателей – только бы не лишиться работы.

Относящееся к 1842 г. сообщение о положении английских работниц, занятых в модных мастерских, гласит:

"Во время фешенебельного сезона, продолжающегося около четырех месяцев, рабочий день, даже в лучших предприятиях, доходит до пятнадцати и даже – в случае спешных заказов – до восемнадцати часов.

В большинстве магазинов рабочее время вообще не установлено, так что девушка никогда не имеет для сна и отдыха более шести, а часто только трех или четырех, иногда даже только двух часов, работая от девятнадцати до двадцати двух часов, а порой – что бывает достаточно часто – всю ночь. Единственным пределом, положенным для их работы, является физическая невозможность держать в руке иглу. Были случаи, что несчастные работницы в продолжение девяти дней ни разу не раздевались, растягиваясь для отдыха на несколько минут на матрасе, куда им приносили еду, нарезанную маленькими кусочками, чтобы они могли ее как можно скорее проглотить.

Словом, эти несчастные работницы принуждаются силой морального рабства – угрозой расчета – "к такой безжалостной и продолжительной работе, которая не по силам и крепкому мужчине, не говоря уже о девушке в нежном возрасте от 14 до 20 лет. Прибавьте к этому спертый воздух рабочего помещения и спален, необходимость при работе постоянно наклоняться, плохую неудобоваримую пищу и т. д.".

Следующее сообщение характеризует положение английских швей:

"Швеи обыкновенно живут в крошечных мансардах, в страшной нищете, по несколько человек в одной комнате, в ужасной тесноте, причем зимой одна только теплота тела служит им топливом. Там сидят они, склонившись над своей работой, и шьют с четырех или пяти утра до полуночи, разрушая свое здоровье и рано погибая, не в силах доставить себе самого необходимого для жизни".

Ибо недельный заработок этих измученных созданий составлял всего от двух с половиной до трех шиллингов.

Вспомните "Песню о рубашке" Томаса Гуда.

Даже плакать возбраняется швее, так как слезы омочили бы нитку и иглу и нельзя было бы дальше шить.

В многочисленных других отраслях производства, в которых были заняты женщины, положение их было не лучше. Везде они были подавлены самыми ужасными, убийственными для здоровья условиями труда: бесконечным рабочим днем, низкой заработной платой, унизительным обращением. Вот почему прикованная к фабрике женщина кончала так же плохо, как и дети, занятые в промышленности. С самого момента своего воцарения Царь-пар питался такими же гекатомбами (жертвоприношениями. – Ред.) женских, как и детских тел. Чахотка, тифозная лихорадка, в особенности женские болезни убивали преждевременно миллионы женщин.

Новое поколение, которое они носили под сердцем, было уже в материнской утробе заклеймлено печатью нужды. Большинство пролетарских детей голодали уже там. Преждевременные роды были самым обычным явлением. Большинство женщин рожали до срока или рожали мертвых. Если же дети появлялись на свет живыми, то, по статистике города Манчестера, относящейся к 1840 г., 57 процентов умирало до трехлетнего возраста. Из этих 57 процентов две трети умирали уже в грудном возрасте. Это так понятно. Бедные детки должны были дома голодать, тогда как прикованные нуждою матери истекали молоком. В предпринятой им анкете лорд Эстли сообщает, между прочим, о следующих случаях: