Аналогичный мир (СИ) - Зубачева Татьяна Николаевна. Страница 54

— Не видал ты допроса настоящего, вот и трепешься. Ну, пошёл?

— Пошёл.

Вовсю гомонили птицы. Раздувая юбку, пробегала Бьюти, стреляя в их сторону чёрными влажно блестящими глазами. Андрей мимоходом пустил ей вслед такую фразу, что Эркину пришлось отложить молоток, чтоб за смехом по себе не садануть. Вышла на заднее крыльцо толстая негритянка, напомнившая Эркину Тибби из имения, главную повариху на рабской кухне, перед той все рабы на полусогнутых ходили, но эта поважнее, видно и для хозяев готовит. Негритянка хмуро посмотрела на них, пожевала толстыми губами и ушла вперевалку.

Солнце уже припекало, когда Бьюти прибежала звать их на кухню.

Там их ждали кружки с дымящимся кофе и сэндвичи. Толстая негритянка, ворча, громыхала у плиты посудой. На Эркина она посмотрела весьма неласково, а Андрея так в упор не замечала. Видимо, его белая кожа и светлые глаза казались ей оскорблением всей белой расы. Как же, белый себя не помнит, индейца за ровню считает! Её возмущение так смешило Андрея, что он поперхнулся, и Эркину пришлось стукнуть его по спине. Старуха взревела что-то несообразное, Андрей задохнулся смехом, кое-как допил кофе, вылетел во двор и уже там захохотал в полный голос. Эркин допил свою кружку и встал.

— За еду спасибо, — сказал он широченной спине, — а так-то ты зря. Он хороший парень.

Последнее он сказал специально, чтобы поддразнить её. Но результат превзошёл все ожидания. В него полетела какая-то кастрюля. Не очень большая. Так что Эркин поймал её на лету, поставил на стол и последовал за Андреем.

— Ублюдок краснорожий! Белый ему парень! Да раньше бы тебе всю спину за такое вспороли! — гремело ему вслед.

— Вот и вступайся за тебя! — веселился Эркин.

Рабская ругань его и раньше не трогала, тем более такая. А старуха… а что с неё взять? Навидался он таких. Они и во сне рабы. В имении тогда…

…Тибби не ушла. Сбежала было, боясь наказания за разорённую кладовку, а потом вернулась и ещё хотела заставить его вернуть хлеб, что он к себе перетащил. А когда он увидел приторные рожи кое-кого из лакеев, что тоже вернулись и стали порядок наводить да хозяев поджидать, тогда и решил уйти. В рабской кладовке взял себе новую куртку, штаны, шапку. В разорённой, развороченной хозяйской гардеробной отыскал тёмную, чтоб в глаза не кидалась, рубашку. Сапоги у него были крепкие, и портянки, их решил не менять. И всё чего-то тянул с уходом. Приготовленная одежда лежала в его закутке, на нарах Зибо, а он в старом рабском тряпье всё хлопотал, доил, кормил, чистил… Пока не услышал шум мотора во дворе. Выглянул, и сразу потянуло по позвоночнику, свело ознобом спину. Вернулись! Хозяин, хозяйка, младшая дочка, сын, старшей, стервы, нет, или не заметил. И за рулем Грегори. Переждали, значит, сволочи, и вернулись. Всё, что хозяйке желали, её спальник получил, вещи били, ломали, потому что их не перехватили. Это пока они офицера вопросами донимали, эти сволочи дёру дали. И вернулись. Машина разворачивалась по зимней холодной грязи. Он отступил от двери и пошёл заканчивать дойку, а то коровы уже беспокоиться начали. По неистребимой рабской привычке он напился из подойника и понёс молоко телятам. За этим и застал его Грегори.

— Вот уж кого не думал увидеть.

Как всегда он, если его впрямую не спрашивали, предпочитал молчать.

— И смотрю, порядок у тебя… как положено. Только, — Грегори хмыкнул, — только удои никто не записывал.

Он, не оборачиваясь, переходил от стойла к стойлу, наливал в поилки молоко. А Грегори стоял сзади, у двери, и всё говорил, говорил. Он не слушал. Заглядывал ли Грегори в закуток? Если увидел приготовленную одежду… Какой же он дурак. Надо было всё бросить и бежать со всеми, потом бы уж… или с отработочными… Звал же Клеймёный. Ну, побили бы, поиздевались, но не убили бы… Тишина за спиной заставила его оглянуться. Грегори ушёл. Он быстро плеснул молока в оставшиеся поилки и, бросив тут же ведро, побежал в закуток. Всё цело. Он сел на нары и посидел немного, переводя дыхание. Что ж, уходить так, уходить. Он собрал приготовленную одежду и пошёл в рабскую душевую. Лакеи и прочая домашняя сволочь мылась каждый день. Дворовым душ полагался раз в неделю, а то бывало и реже. Проходя через двор, бросил короткий взгляд на Большой Дом. Вроде, в одном из окон мелькнуло лицо хозяйки. Ладно, не вечно она будет там торчать. Он ещё тогда, в первый день, как им объявили свободу, решил, что уйдёт во всём новом, отмывшись от налипшей, наросшей за эти годы грязи. К ней привыкал тяжело. Вода шла еле-еле. Он яростно отскрёбывал голову, отплевываясь от едкой пены. Раньше ещё он сунулся было в хозяйскую ванную, но там был полный разгром. Всё разбито, испакощено, кровь на полу и стенах… спальников терзали. Парня замордовали в первый же день, а девчонка, слышал, дольше держалась. Тогда и к нему пробовали лезть на скотную. Он через дверь пообещал выпустить быка, и те убрались. Отмывшись, он вытерся чистым мешком — они так и лежали для дворовых в углу. Домашние приносили свои тряпки. Переоделся. Всё старое так и бросил на полу. И вышел во двор. Распахнутые ворота — их со дня Освобождения не закрыли, а одну створку ещё тогда сорвали с петель, и она валялась в стороне. Так что и не закроют.

— Масса Грегори, масса Грегори, Угрюмый бежит! — заверещали за спиной, когда до ворот ему шага четыре оставалось.

Он не узнал кричавшего, такая злоба накатила, даже не обернулся, но голос надзирателя заставил его остановиться.

— Угрюмый! Иди сюда!

Он медленно повернул голову. Грегори стоял на заднем крыльце. Будто и не было ничего, будто всё как раньше.

— Иди сюда, — повторил Грегори.

И он покорно, опустив голову, пошёл на зов.

— Идём, — Грегори держался обеими руками за свой пояс, засунув большие пальцы в кольца креплений. Будто сам себя держал за руки. Всё как всегда. Только на поясе нет плети. — Иди за мной.

Он молча повиновался. Грегори привёл его в знакомый, памятный с того первого дня кабинет. Только теперь хозяева стояли посередине. Потому что сидеть было не на чем.

— Вот, — Грегори легонько подтолкнул его вперёд. — Вот, это Угрюмый. Единственное место, где что-то сохранилось, это скотная. Угрюмый всё в порядке держал. Коровы, телята — все здоровы. И молока не так уж много пропало. Он им телят поил. Так что на кормах получилась экономия.

— О какой экономии вы говорите?! — хозяйка нервно ломала руки. — Всё разбито, поломано. Всё, всё пропало! Мы разорены, а вы говорите об экономии!

— Успокойтесь, дорогая, — вступил хозяин. — По крайней мере, уцелел дом. И мы все.

— Дом?! — гнев хозяйки нашёл другой адрес. — Разве здесь можно жить?

— Миледи, — вмешался Грегори. — Я говорю о скотной. Если бы не Угрюмый, ни молока, ни мяса бы не было.

— Да, конечно. Дорогая, Грегори прав. Пару телят можно забить уже сейчас, не правда ли, Грегори?

— Да, милорд.

— А пока… Вы отправили молоко на кухню?

— Да, милорд. Детей уже напоили. Порки что-нибудь придумает с обедом.

Он угрюмо смотрел в пол, не понимая, зачем его привели и заставляют всё это слушать.

— Дорогая, успокойтесь ради бога. И не так он много выпил этого молока!

— Да?! Да вы посмотрите на его рожу! Боже, он же вашу рубашку взял! Вор! Вы хоть это видите?!

Желтые дощечки паркета, исцарапанные, грязные. Сапоги Грегори, ботинки хозяина, лакированные туфли хозяйки…

— Миледи, вы позвали меня восстановить хозяйство. Я согласился, но прошу вас не мешать мне. И неужели старая рубашка и бидон молока, ну два бидона, больше за это время даже индеец не выпьет, более ценны, чем порядок на скотной?

— Ну, хорошо, — в голосе хозяйки прозвучала усталость. — Пусть остаётся на скотной. Я не против.

— Вот и отлично, — обрадовался Грегори. — Давай, Угрюмый, благодари. А все условия потом обговорим.

— Какие ещё условия!.. — начала хозяйка.

И осеклась. Потому что он поднял голову и посмотрел ей в лицо. Сразу ставшее каким-то вылинявшим, бесцветным. Хозяин попятился от его взгляда, сунул руку в карман пиджака. Но он повернулся и, обойдя застывшего Грегори, пошёл к выходу, и жёлтый паркет трещал под его сапогами. Сзади что-то кричала хозяйка, ей возражал Грегори, но ему уже было всё равно…