Аналогичный мир (СИ) - Зубачева Татьяна Николаевна. Страница 77

— Угрюмый, я договорился, хозяйка согласна. Одна корова твоя будет. Молоко от неё, телёнок там — всё твое. Ну и как положено, харчи, жильё, одежда… и деньгами ещё.

Он попытался молча обойти надзирателя, но Грегори ухватил его за плечо и остановил.

— Ты подумай, Угрюмый, ну куда ты пойдёшь? Признает кто в тебе спальника, ведь прирежут, сам знаешь. А здесь никто тебя не тронет. Ты парень работящий, хозяйка успокоится, всё нормально будет.

Он слушал и не слышал, что говорит, что втолковывает ему надзиратель. На Грегори у него злобы не было, и он просто ждал, пока тот уберёт руку, потому что стряхнуть её он не решался.

— Ну же, Угрюмый, чем тебе плохо было? Пять лет прожил, не пороли по-настоящему ни разу. После ломки на шипах не лежал. Ел всегда досыта, голым по снегу не гоняли. Другие же остаются. Ну, чего молчишь?

— Да сэр, — неохотно ответил он. Грегори обрадовался, решив, что это согласие, но он продолжил. — Другие остаются, сэр.

— А ты, значит, уходишь?

— Да, сэр.

— Дурак ты. Месяц сидел, за скотиной смотрел, а теперь…

— Да, сэр.

— Что да, дурак?

— Я дурак, сэр.

Грегори досадливо сплюнул, сжал кулак, но не ударил.

— Ну, иди. Обратно ведь приползёшь. Кому ты нужен, сам подумай дурацкой башкой своей.

Он угрюмо молчал, уставившись в землю. Грегори, видно, понял, что от него больше ничего не добьёшься.

— Тварь ты неблагодарная. Его покрывали, жить давали, а он… ступай, ублюдок, дрянь краснорожая. Посмотреть бы, как тебя полосовать будут, спальник поганый.

Покрывали? В чём его покрывал Грегори? Ну, это не его дело. И как только Грегори ослабил хватку, он высвободил плечо и, обойдя Грегори, пошёл по дороге. По размешанной сотнями ног в грязь, в месиво, немощёной дороге. Грегори ещё обругал его в спину, он не обернулся. К вечеру он нагнал рабов из какого-то другого имения и ночевал с ними у общего костра. А утром пошёл дальше…

…Эркин плотнее закутался в одеяло, хотя холодно не было. Он всё-таки подбил под дверь войлочный узкий валик и сделал порог. Теперь от двери почти совсем не дует. Просто, когда завернёшься вот так, кажешься самому себе не таким беззащитным. Если ударят сонного, одеяло хоть немного, но прикроет. У Жени хорошие одеяла, толстые, чуть тоньше перины. И тепло, и мягко, и кожу не царапает. Надо будет у Жени на комоде посмотреть что-нибудь для рук. Она наверняка разрешит взять, а нет, так купит. А то всё-таки он царапает её, она, правда, молчит, но он-то сам должен понимать, что с его лапами ему только поленья ворочать… Откуда всё-таки нанесло этих пришлых? Наглые, как скажи, наняли их. И полиции кто стукнул, вроде ведь тихо дрались. Следил что ли кто-то? Похоже, Андрей прав: крутая каша заваривается. Горячо хлебать будет. Обожжёшься. Рубашку жалко. Здорово порвали. Знал бы, надел тёмную, из имения, а захотелось пофорсить в рябенькой. Ладно, у него ещё клетчатая и с короткими рукавами — Женя её тенниской называет — есть. Перебьётся. А эту, видно, на тряпки только. Только бы белый с кроссовками не надул. Женя уже легла вроде…

Эркин вздохнул во сне, потёрся щекой о подушку. Спать надо, времени совсем ничего осталось…

ТЕТРАДЬ ВОСЬМАЯ

Солнце показалось над складами, когда они с Андреем уже заканчивали ворочать неподъёмные железные баки. Внутри что-то булькало, но как Андрей ни принюхивался, определить, что там, не мог.

— Хорошо запаяны стервы.

— А тебе не всё равно?

— Интересно, — ухмыльнулся Андрей. — Да и не люблю я вслепую работать.

— Мало ли чего не любишь, — хмыкнул Эркин. — Я вон полицию не люблю, а могу что? Вон торчит, жаба грёбаная.

— Торчит, — согласился Андрей. — Так после вчерашнего они тут с неделю проторчат, не меньше.

— Интересно! — не мог успокоиться Эркин. — Мне интересно, кто полицию навёл? Шума же не было.

— Увидел из окна кто, — еле заметным движением головы Андрей показал в сторону трёхэтажной конторы. — Оттуда всё видно. И звякнул.

— Я б ему звякнул, — вздохнул Эркин.

— Не ты один, — хохотнул Андрей. — Ну, пошёл?

— Пошёл!

— Ещё пошёл!

— Есть! — выдохнул Эркин.

Очередной бак встал на платформу, и они быстро пропустили трос через скобы, притянув его к другим. Не очень ведь и большие баки, чуть пониже их роста и всего-то в два обхвата, а тяжеленные — и скобы есть, а не поднять. Андрей закинул трос наверх и передвинул сходни.

— Давай их все сейчас перекатим сюда, чтоб за каждым не бегать.

— Идёт.

Солнце начинало припекать, и края баков отпечатывались на груди чёрными жирными от пота полосами. Рубашку Эркин сразу снял, ещё со вчерашнего дня зная, что перемажется, и штаны потому надел старые, пожалел джинсы. Андрею хуже. Ему раздеваться нельзя. Хорошо, рукавицы дали, хоть пальцы он убережёт.

— Держи.

— Есть. На меня подай.

— Бери.

— Пошёл?

— Пошёл.

Плату обещали неплохую. Как-то неопределённо: сказали, что не обидят, и если уложатся в срок, то надбавят. Но имперские здесь вряд ли сунут. На станции всегда кредитками платят, а русским-то уж точно имперскими не с руки, но могут за рукавицы вычесть…

Андрей прикусывает губу. Видно, курить хочет, но вчера он пачку только вытащил, как наорали и пригрозили прогнать.

— Терпишь?

— Терплю. Пошёл.

— Есть.

Если они быстро управятся, если с оплатой не прижмут, и если сегодня ещё перехватят такую же, то завтра он сможет с утра пойти к тому белому. И тогда завтрашний заработок он отдаст Жене. Хватит ему жрать и денег на жратву не давать. Женя ему отдельно не варит, а ест он больше их обеих. Лишь бы не надул беляк. Но вроде не должен…

…Коренастый, в полуармейском, шляпа надвинута на лоб и оттуда поблескивают как две льдинки светлые глаза, в зубах зажата сигарета, ноги расставлены для упора и руки на поясе с кольцами для кобуры, ножа, плети. Так стоят надзиратели. И не подошёл бы он к такому, если бы не разложенная обувь. Сапоги, туфли, ботинки, шлёпанцы… И кроссовки. Есть совсем новые, есть похуже, но куда лучше рвани, что в цветном ряду. Он подошёл и встал чуть сбоку, потоптался, привлекая внимание.

— Ну? — бросил, не глядя на него, белый. — Работы нет.

Кроссовки ещё только в магазине на Главной улице, куда цветным путь заказан, и он решил рискнуть.

— Кроссовки нужны, сэр, — тихо сказал он.

— Кому? — белый ответил неожиданно тихо.

— Себе, сэр.

Белый покосился на него, не поворачивая головы, пыхнул сигаретой и… и ответил.

— Сотня.

Сто кредиток, столько он за раз в руках не держал, и даже не представлял такую пачку на ощупь, но кивнул.

— Имперскими можно, сэр?

— Пересчитаю. И не все.

— Хорошо, сэр.

Белый ещё раз посмотрел на него и еле заметно усмехнулся.

— Подходи, как наберёшь. Придержу тебе, — и громко. — Иди, сказал. Нет работы.

— Да, сэр, — попятился он и быстро ушел…

…И считает теперь, аж голова пухнет. Как этот ещё имперские пересчитает. И чего-то белый будто боялся. Ну, это не его забота.

— Взял?

— Взял. Пошёл.

— Есть.

Андрей тихо присвистывает сквозь зубы. Эркин замечает приближающуюся фигуру в сине-зелёном мундире и отвечает тихим глухим прищёлкиванием языка. Обменявшись сигналами тревоги, они продолжают ворочать баки. Их уже совсем немного осталось, но и места на платформе мало, и стоят они так тесно, что трудно привязывать. Полицейский проходит мимо, поигрывая дубинкой, и Андрей совсем тихо, так что слышно только Эркину, посылает в мундирную спину длинное замысловатое ругательство. Эркин беззвучно смеётся, подмигивает Андрею.

— Пошёл на меня.

— Пошёл.

— Дай вправо.

— Бери. Взял?

— Есть.

— Пошёл. Ещё пошёл.

— Вправо дай. Ну!

Последний бак встаёт на место, и они быстро, словно он убежит, обкручивают его тросом и закрепляют растяжки.

Всё! Сделали!

Андрей подбрасывает вверх и ловит рукавицы и оглушительно с переливом свистит. Просто от радости. Но в конторе со звоном распахиваются окна, и к ним уже бежит полицейский.