Чужое сердце - Свинаренко Антон. Страница 5

Элисон, жена врача, во время предварительных совещаний в основном молчавшая, взглянула на Морин.

– Когда я чувствую, что запуталась, я вспоминаю полицейского, который выступал свидетелем. Того, который слышал крики девочки, поднимаясь по лестнице. «Не стреляй!» – умоляла она. Она молила о пощаде. – Элисон тяжело вздохнула. – Стоит вспомнить это, и все становится ясно, не правда ли?

Все замолчали. Тэд попросил поднять руки тех, кто считал нужным казнить Шэя Борна.

– Нет» – возразил я. – У нас осталась еще последняя часть уравнения. – Я указал на столбик В. – Мы обязаны учесть выступления защиты.

– В данный момент я хочу учесть одно: где мой обед? – сказал Джек.

Восемь проголосовало «за», четверо – «против». Я оказался в меньшинстве.

Я обвел взглядом присутствующих. На этот раз руки подняли девять человек. Против проголосовали только Морин, Вай и я.

– Что еще удерживает вас от принятия решения? – поинтересовался Тэд.

– Его возраст, – сказала Вай. – Моему сыну двадцать четыре года. И я не могу отделаться от мысли, что он не всегда поступает правильно. Он еще не вполне взрослый человек.

Джек взглянул на меня.

– Вам столько же лет, сколько Борну. Какие у вас планы на ближайшее будущее?

Я почувствовал, как лицо залилось краской.

– Я, ну… Наверное, поступлю в аспирантуру… Еще не знаю точно…

– Но вы ведь никого не убивали, правильно я понимаю?

Джек встал с места.

– Предлагаю сделать перерыв.

Мы все охотно воспользовались шансом побыть наедине с собой. Я бросил маркер на стол и отошел к окну. На лавочках обедали работники суда. В корявых пальцах деревьев висели клочья облаков. У обочины стояли фургоны телевизионщиков со спутниками на крышах: они ждали нашего последнего слова.

Джим присел рядом со мной. Он читал Библию, казавшуюся естественным продолжением его тела.

– Вы набожны? – спросил он.

– Ну, когда-то ходил в приходскую школу. – Я взглянул ему в глаза. – Кажется, в этой книжке написано что-то насчет правой щеки?

Джим, поджав губы, зачитал вслух:

– «Если же правый глаз твой соблазняет тебя, вырви его и брось от себя, ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не все тело твое было ввержено в геенну». [3] Баш одно яблоко сгнило, его нужно сорвать, чтобы не погибло все дерево. – Он протянул мне Библию. – Сами посмотрите.

Я перечитал отрывок и закрыл книгу. Я, конечно, разбирался в богословии куда хуже, чем Джим, но мне казалось, что Иисус сам отказался от этих слов после того, как его приговорили к смерти. Если честно, мне казалось, что если бы Иисус был членом суда присяжных, принять решение ему было бы так же тяжело, как мне.

Тэд попросил меня написать на доске «Да» и «Нет», после чего стая поочередно спрашивать нас, а я записывал имена в нужную колонку.

Я, поколебавшись, вписал свое имя под Вай.

– Вы дали согласие проголосовать за смертную казнь, если возникнет необходимость, – напомнил Марк. – Нас всех спрашивали, сумеем ли мы сделать это, прежде чем назначали присяжными.

– Я знаю. – Я действительно дал согласие проголосовать за смертную казнь, если того потребует совершенное преступление. Вот только я и не догадывался, как трудно будет это сделать.

Вай опустила лицо в сложенные ладони.

– Когда мой сын бил своего младшего брата, я не шлепала е со словами «Не бей его». Это было бы лицемерием. И я не хочу быть лицемеркой сейчас.

– Вай, – тихо вымолвила Мэрилин, – а если бы убили твою семилетнюю дочь? – Она потянулась к кипе протоколов, стенограмм и прочих бумаг, имеющих отношение к делу, выудила фотографию Элизабет Нилон, которую, произнося заключительную речь, показывал нам прокурор, и, разгладив глянцевую поверхность, положила ее перед Вай.

Через минуту Вай резко встала и выхватила у меня маркер. Она стерла свое имя в колонке несогласных и написала его под «Мэрилин», присоединившись к десятерым присяжным, что проголосовали «за».

– Майкл, – сказал Тэд.

Я сглотнул.

– Что еще вы хотите услышать или увидеть? Мы могли бы вам помочь. – Он полез в коробку с пулями, окровавленной одеждой и заключениями судмедэкспертов. Фотографии, сделанные на месте преступления, посыпались из его рук, как разноцветные ленты из рукавов фокусника. На некоторых снимках было столько крови, что жертву почти не было видно под этим страшным покровом. – Майкл, – увещевал меня Тэд. – Это же простая арифметика.

Я отвернулся к доске, не в силах выносить жар их взглядов. Рядом со списком имен, где мое стояло поодаль от остальных, было выведено уравнение, составленное мною, когда мы впервые вошли в этот зал: (А+Б) – В = приговор. За что я любил математику, так это за надежность. В ней всегда предусмотрен правильный ответ, пускай даже вымышленный.

Однако в этом уравнении законы математики не действовали. Потому что А+Б – сумма факторов, приведших к гибели Курта и Элизабет Нилон, – всегда будет больше В. Этих людей уже не вернуть к жизни, и самая слезливая история в мире не сумеет оспорить истину.

Между «да» и «нет» пролегает целая жизнь. Именно в этом заключается разница между той дорогой, по которой ты идешь, и той, на которую ты не свернул. Именно тут зияет зазор между тем, кем ты хотел стать, и тем, кем ты являешься. Именно это пространство ты в будущем заполнишь ложью, причем обманывать будешь только самого себя.

Я стер свое имя с доски. Затем взял ручку и написал его заново, став двенадцатым и последним присяжным, приговорившим Шэя Борна к смертной казни.

Одиннадцать лет спустя

1

Люсиус

Понятия не имею, где держали Шэя Борна, пока он не оказался у нас Я знал только, что он сидит здесь, в тюрьме штата в Конкорде. Я до сих пор помню, как смотрел новости в тот день, когда объявляли приговор, и внимательно изучал внешний мир, к тому времени уже изрядно померкший в памяти: неотесанный камень на облицовке тюрьмы, золотой купол ратуши, да и просто формы дверей, сделанных не из металла или проволочной сетки. Тогда об этом деле гудела вся зона: куда, спрашивается, сажать заключенного, приговоренного к смерти, если в твоем штате уже сто лет никого к смерти не приговаривали?

Хотя ходили слухи, что в тюрьме есть пара камер для смертников – неподалеку от моей скромной обители в секторе строгого режима, на ярусе I. Крэш Витал, который готов был высказаться на любую тему, пускай его никто и не слушал, рассказывал нам, что в этих камерах вместо матрасов постелены тонкие пластиковые плиты. Интересно, думал я, а куда они дели лишние матрасы, когда к ним перевели Шэя? Одно могу сказать наверняка: мы этих матрасов не видали.

Смена камер – привычное дело в тюрьме. Они не хотят, чтобы ты к чему-то привязывался. За пятнадцать лет, которые я здесь провел, меня переселяли восемь раз. Камеры, конечно, все одинаковые, разница только в том, с кем сидишь. Поэтому перевод Шэя на ярус I вызвал такой оживленный интерес.

Это, в общем-то, случалось нечасто. Мы, шестеро заключенный на ярусе I, радикально отличались друг от друга; чтобы один человек смог пробудить любопытство во всех нас – это, можно сказать, чудо. В первой камере проживал Джоуи Кунц, педофил, находящийся в самом низу тюремной иерархии. Во второй – Кэллоуэй Рис, официальный член Арийского братства. В камере номер три нашел пристанище я, Люсиус Фресне. Четвертая и пятая пустовали, так что мы знали: новенького посадят в одну из них. Оставалось только выяснить, ближе к кому: ко мне или к ребятам из последних трех камер – Техасу Риделлу, Поджи Симмонсу или Крэшу, самопровозглашенному лидеру яруса.