Аста ла виста, беби! - Полякова Татьяна Викторовна. Страница 12

– Этим вопросом я задавалась полчаса назад, – кивнула я.

– Я тебя о личном спрашивал.

– Я тебя тоже.

– Не хочешь, не говори, – отмахнулся он. – Но счастливой ты не выглядишь. Каждый вечер сидишь в баре. Пьешь?

– Ты же знаешь.

– Все равно. Бар неподходящее место для счастливой женщины.

– А парк?

– Что – парк?

– Парк подходящее? Я могу переместиться туда, чтобы доставить тебе удовольствие.

– Ты доставишь мне удовольствие, когда порвешь с этим типом.

– Вона как… – присвистнула я. – Я думала, вы друзья, точнее – деловые партнеры. Как-то невежливо…

– Прекрати паясничать, – отмахнулся Дед. – Дело совершенно не в том, что твой Тагаев… Хотя, прежде чем связываться с таким типом, не худо было бы подумать об общественном мнении. Впрочем, для тебя общественное мнение чепуха. Так вот, дело даже не в том, что мой помощник по связи с общественностью открыто живет с недавней шпаной (Дед Тагаева иначе как шпаной не именовал, очень ему нравилось это словечко), а в том, что ты сделала никуда не годный выбор. Вы не подходите друг другу, и, даже если ты сто раз скажешь, что счастлива, я все равно не поверю.

– Еще бы… Я тоже предпочитаю не верить в то, что мне не нравится. Вот сейчас, к примеру, я не верю, что пятнадцать минут назад ты злостно пудрил мне мозги… – Дед поморщился, а я продолжила: – И жить с ним открыто в самом деле не стоило. То ли дело втихаря, это бы общественное мнение не покоробило. А по поводу «не подходим» тоже не факт, крайности, как известно, совпадают.

– Я понимаю, – мягко сказал Дед, глядя на меня с печалью. – Тебе нелегко признаться… Но если ты просто боишься порвать с ним… Он что, угрожал тебе?

Я поднялась и пошла к двери.

– Ты ни за что не поверишь, но мне нравится этот парень, – весело сообщила я, и, между прочим, говорила правду, он мне в самом деле нравился. Другое дело, что сам Тагаев поверить в это, как и Дед, не в состоянии. «Как они, в сущности, похожи», – некстати подумала я.

– Иногда очень трудно признаться в своих ошибках, – глубокомысленно изрек Дед.

– Это мне знакомо, – согласно кивнула я.

– Хочешь, пообедаем вместе? – засуетился Дед, что ему, в общем-то, несвойственно. – Или съездим куда-нибудь? За город? Хочешь? Погуляем в лесу. Сейчас в лесу должно быть прекрасно…

– Но наслаждаться этим придется кому-нибудь другому, – вздохнула я. – Хочу побеседовать с медсестрой. Может, узнаю что путное, раз ты предпочитаешь играть в молчанку.

– Детка…

– Я, конечно, давно привыкла к этой милой кличке… – натягивая кроссовки, заметила я. Могу поклясться, он покраснел. От этого зрелища у меня глаза на лоб полезли. Воспользовавшись моей растерянностью, Дед обнял меня и запечатлел на моих устах поцелуй. Лишь с очень большой натяжкой его можно было назвать отеческим.

– Не думай, что я не ценю твоего отношения ко мне, – тихо сказал он. – Напротив, очень ценю. И я прекрасно понимаю, какие чувства тобой движут. Ты боишься за меня. Потому что любишь. Так ведь?

– Конечно.

– И я тебя люблю.

– С каждым разом в это все труднее и труднее поверить.

– Скажи, если я попрошу, если я очень попрошу, ты его бросишь?

– Зачем? – искренне удивилась я и нарвалась. Дед, конечно, разозлился.

– Что касается любовников, ты всегда умудрялась сделать наихудший выбор.

– Ты же не себя имеешь в виду?

– Все равно не поверю, что ты его любишь, – сказал Дед, а я пробормотала, покидая его квартиру:

– Похоже, мне никто уже не верит. Люди стали недоверчивы. В них умерла романтика, остался сплошной материализм.

Хоть я и не ожидала всерьез узнать от Деда что-нибудь, способное прояснить ситуацию, однако наш разговор меня огорчил. Особенно в той его части, что касалось Тагаева. Деда я знала хорошо и не могла не отметить, что о моем возлюбленном он говорил с горячностью и злостью, вовсе неподходящими его сединам, и оставить Тагаева предложил мне всерьез. Если это ревность, то еще полбеды, а если… Вот об этом «если» думать мне совершенно не хотелось, особенно в свете последнего задания.

Если деловые партнеры ссорятся, то, как правило, всерьез, а если предмет ссоры большие деньги (а в нашем случае они большие-пребольшие), то и головы летят совсем легко. Очень может быть, что Дед заподозрил Тагаева в коварстве, оттого-то и поручил мне разобраться с предполагаемым киллером. И про чувства спрашивал. Ох, как не жалую я такие задания, начнешь копать на свою голову. Я даже замерла на последней ступеньке от внезапно открывшихся неприятных перспектив.

– Мама дорогая, – промычала я и тут сообразила, что охранник смотрит на меня с недоумением. Я выдала ему свою лучшую улыбку и поспешила покинуть дом.

Уже в машине я подумала: а почему бы не поговорить с Тагаевым, чтобы выяснить его мнение на этот счет? И тут же отвергла подобную идею. Говорить с Тагаевым о его делах еще затруднительнее, чем с Дедом. Тот слова в простоте не скажет, юлит и изворачивается, а этот просто молчит, как пень с улыбкой Моны Лизы. Значит, придется приложить старание и разобраться самой. Теперь у меня есть занятие, за что могу сказать спасибо близким людям. Удружили.

Если разговор с Дедом меня, мягко говоря, озадачил, то последующие события и вовсе вызвали изумление. Удивляться я начала в основном в понедельник, но и суббота в этом смысле тоже кое-чем порадовала.

Оказавшись в машине, я первым делом позвонила Сергееву. Он скромно напомнил, что суббота считается выходным днем, по крайней мере, у нормальных людей. Я ответила, что в нормальность ментов все равно никто не поверит, с чем он поспешно согласился. Через полчаса он ждал меня возле больницы, прогуливаясь у дверей, курил и всем своим видом демонстрировал скуку и покорность судьбе.

– Привет, – сказал он мне без энтузиазма, когда я припарковала свою машину рядом с его тачкой. Выглядела она так паршиво, что оставалось лишь гадать: то ли машина за древностью лет начала разрушаться сама по себе, то ли ездок Сергеев совершенно никудышный.

– Нравится мне твоя машина, – задумчиво изрек он.

– А мне твоя нет.

– Еще бы, – радостно фыркнул он и спросил: – Знаешь, сколько ей лет?

– Знаешь, сколько лет Шер? А выглядит прекрасно.

– А это чего такое?

– Это американская певица. Беда с вами, ментами, самый темный народ на свете.

– Вот только и дел мне на певиц смотреть. – Сергеев отбросил сигарету в кусты, хотя неподалеку радовала глаз урна, и с постным лицом вздохнул, тем самым давая понять, что болтовня кончилась и мы приступаем к разговору. – Значит, все-таки будешь участвовать в следствии? – вежливо спросил он. Артем в таких случаях говорил «будешь везде совать свой нос» и «путаться под ногами».

– А тебе Ларионов больше нравится? – не удержалась я, хотя и боролась с собственной язвительностью, которая нет-нет да и давала себя знать.

– Что ты, что ты, – в притворном испуге замахал он рукой. – Ты мне нравишься гораздо больше.

– Вот видишь, значит, можно считать, что тебе повезло. Давай рассказывай, чего нарыли.

– Особо порадовать нечем. Отпечатков никаких, никто ничего… правда, девчушка из соседнего отделения пошла покурить вон в те кусты и видела парня в серой куртке, который свернул за угол, и вроде бы карман у него топорщился. – Сергеев скривился.

– Думаешь, девчонка фантазирует?

– Почему? – пожал он плечами. – Вполне могла кого-то видеть. Не скажешь, что здесь особо оживленно, но люди все-таки ходят.

– Чего тебе не нравится? – спросила я, приглядываясь к нему. Сергеев на мгновение замешкался, точно прикидывая, стоит отвечать или нет, потом кивнул: – Идем. – И повел меня к торцу здания.

Два ряда окон и труба, то ли газовая, то ли еще какая-то, не очень я в этом разбираюсь. Водосточная труба тоже имелась, но она была довольно далеко от окна. Пожалуй, слишком далеко. Сергеев стоял рядом, как и я, задрав голову, и молчал. Потом не выдержал и подал голос: