Дама полусвета (Душа так просится к тебе) - Туманова Анастасия. Страница 19

– Мне сказать не мог?

– Что сказать-то?.. Что босявки сопливой испугался?

Черменский не нашелся что ответить. Молчал и Северьян. За окном уже чуть заметно серело исчерченное голыми ветвями деревьев небо: наступило утро. В комнате стало совсем тепло, угли в печурке прогорели, и Северьян, привстав, задвинул вьюшку.

– Давай спать, – потянувшись, предложил Владимир. – А завтра – домой. Мне уже, честное слово, надоело слушать Натальины завывания с утра до ночи.

– Уж прямо с утра до ночи? – попытался усмехнуться Северьян.

– И ночью тоже, – холодно добавил Владимир. – По утрам ставит самовар, а глаза красные… Мы уж не знали, что и думать, Анисья клялась, что это порча, даже за какими-то углями заговоренными бегала… Я тебе советовать не стану, дело твое, но гляди – такое не каждый день в руки падает.

– Я жениться не буду! – быстро проговорил Северьян.

– Да кто тебя женит, болван? Живи, как умеешь, только чтоб Наташка не ревела белугой! И чтоб не смел мне больше из Раздольного отлучаться не сказавшись! Совсем от рук отбился на спокойном житье…

– Старый я для нее, как думаешь? – не слыша последних слов Черменского, задумчиво произнес Северьян. – Ей ведь семнадцать всего…

– А тебе?

– Откуда я знаю? Но уж не меньше твоего, верно?

– Да. – Владимир всегда был уверен, что они с Северьяном ровесники. – Но в папаши ты ей все равно не годишься, не надейся. Никуда, брат, не денешься, женишься.

– А вот черта лысого!.. – рассвирепел Северьян, но, увидев широкую улыбку Владимира, невольно ухмыльнулся тоже, махнул рукой – и неожиданно зевнул во весь рот. – Правда, спать охота… Ладно, Дмитрич, утро вечера мудренее. Ложись. Да подушку там дай с кровати…

Они заснули на полу, на расстеленной рогоже, стянув с аккуратной Танькиной кровати две подушки и не озаботившись одеялами. Когда Танька, основательно замерзнув на лестнице, осторожно заглянула в комнату, то лишь всплеснула руками:

– Ну что за кавалеры пошли, прости господи! На полу, как жиганы пьяные, дрыхнут! И за что я с них рупь взяла?..

– За постой, дура, – неожиданно ответил, не открывая глаз, Северьян.

Танька тихо захихикала, влезла на кровать, разделась и дунула на керосиновую лампу. Скоро в крошечной комнате спали все, а за окном занимался тусклый осенний рассвет.

Спустя несколько часов, поздним утром, в большой ювелирный магазин на Кузнецком мосту вошла юная брюнетка в роскошном муаровом платье и щегольской собольей накидке поверх него. Блестящие черные, с синим цыганским отливом волосы молодой дамы были уложены по последней моде, кокетливая шляпка наводила на мысли о набережных Сены, изумрудные серьги огранки кабошон подчеркивали яркую болотную зелень длинно разрезанных глаз. Девушку сопровождал грузный немолодой мужчина с добродушным одутловатым лицом, отдетый в дорогое пальто с широким куньим воротником. Служащие магазина немедленно повысовывались из-за прилавков, чтобы получше разглядеть зеленоглазую красавицу. Из боковой комнатки появился сам хозяин.

– Любезнейший, покажите, пожалуйста, вашу последнюю коллекцию, у моей дочери именины! – пророкотал на весь магазин старик. – Катенька, выбирай, девочка моя. Это ведь твой день ангела…

Девушка благодарно кивнула и подошла к прилавку, где продавец, ослепительно улыбаясь, уже раскрывал футляры с драгоценностями. На черном бархате загадочно мерцали похожие на льдинки бриллианты, посверкивал шестилучевой звездой огромный сапфир, вделанный в брошь «Антарктида», светился изнутри розовый жемчуг с Антильских островов, искрились сиреневыми змейками браслеты из александритов, надменно блестел в перстне «Хозяйка Медной горы» темный уральский изумруд… Молодая брюнетка брала драгоценности в руки, осматривала, восхищалась, прикладывала то к шее, то к лицу, то к пальцам. Старик снисходительно улыбался, кивал, служащие угодливо кланялись, подносили зеркала и старательно обращали внимание посетителей на то, как играют камни при различном освещении, для чего были раздернуты тяжелые гардины на окнах, принесена большая лампа и канделябр со свечами.

Осмотр драгоценностей длился уже более часа, юная особа явно знала в этом толк, и первым устал ее отец:

– Катенька, право, ты увлеклась… Неужели не можешь выбрать? Хорошо, тогда я беру это все! Слышишь – все!

– Но, папа, это же огромные деньги… – мило захлопала ресницами девушка.

Служащие заулыбались еще лучезарнее.

– Это вовсе не деньги! – провозгласил папаша. – По крайней мере, для твоего отца! Любезный, будьте добры отложить это… и это… и это… и вон те камешки… И прислать в гостиницу «Элизиум» в апартаменты генерала Морозова.

– Разумеется… Разумеется… Изволите чеком расплатиться или наличными, ваше превосходительство?

– Папа чеков не признает, – со смехом ответила вместо отца девушка. – Пришлите, пожалуйста, все в гостиницу, если можно, сегодня же.

– Конечно, мадемуазель Морозова… Для нас счастье иметь таких покупателей, примите поздравления с днем ангела, нынче же вечером папин подарок будет украшать вас…

– …на балу у князя Долгорукова, – ворчливо закончил генерал. – Ну же, Катенька, идем, нас еще ждут у графини Бельской. Мы и так задержались, а все твоя вечная неспособность сделать правильный выбор! Будь ты военным человеком…

Серебристый смех девушки, развеселившейся от подобной перспективы, раздался уже от стеклянных дверей. Провожать генерала с дочерью до кареты отправился сам хозяин; служащие тем временем с осторожностью укладывали небрежно разбросанные по прилавку украшения обратно в футляры и многозначительно переглядывались: такой красоты и щедрости стены магазина не видели давным-давно.

Вечером того же дня в огромный мраморный холл гостиницы «Элизиум» в Китай-городе вошли двое служащих ювелирного магазина.

– К генералу Морозову из магазина Штакенберга, – важно объявил один из них.

Портье повернулся к горничной, разбирающей у стойки ключи, и та поспешно подошла.

– Извольте, господа, я провожу.

На третьем этаже, у высоченных, украшенных густой позолотой дверей апартаментов горничная осторожно постучала:

– Ваше превосходительство! К вам с покупками из ювелирного магазина!

– Просите, пожалуйста! – раздался звонкий девичий голос.

Горничная открыла дверь, и служащие магазина робко вошли внутрь.

В огромной гостиной с резной ореховой мебелью и тяжелыми портьерами зеленого бархата горели свечи. На одном из диванов пенилось бело-розовыми воланами кружев разложенное бальное платье, пахло духами и помадой для волос.

– Прошу, господа, садитесь, сейчас подадут кофе, – снова послышался молодой голос, и мадемуазель Морозова вышла из соседней комнаты в платье еще более великолепном, чем то, что лежало на диване. Зеленый гладкий шелк обтягивал ослепительной красоты смуглые плечи брюнетки, падал ниже талии переливающимися складками, собирался в бутоны на турнюрах. У приказчиков одновременно вырвался восхищенный возглас.

– Мадемуазель Морозова, вы… вы очаровательны, – наконец хрипло произнес старший.

Тот, что был моложе, юноша лет восемнадцати, и вовсе не мог выговорить ни слова, не сводя с генеральской дочери потрясенного взгляда.

– Благодарю, вы очень любезны, – весело ответила она. – А вот и кофе! Угощайтесь, господа, берите пирожные, эти птифуры только что прислали от Елисеева, просто шармант! Папа! Папа! Принесли мои подарки! Па-апа же!

Из соседней комнаты не доносилось ни звука. Красавица направилась туда – и вернулась с раздутым кожаным портфелем в руках, едва сдерживая смех:

– Вообразите, господа, папа заснул! Вот всегда с ним так! Соберется в гости, выпьет кофе… и тут же заснет в креслах! Я потом целый час не могу добудиться!

– Вот ей-богу, ваше превосходительство, моя мамаша точно так же после анисовой… – попытался поддержать светскую беседу молодой приказчик, но его старший товарищ незаметно наступил ему на ногу под столом, и юноша сконфуженно умолк.